Небеса в полевом цветке

После того, как Кроули с крайним предубеждением подрезал, мульчировал, агрессивно окучивал, посадил все новые саженцы и с крайним предубеждением удалил оставшиеся сорняки, он считает, что сад хорошо ухожен. Азирафаэль наконец может расстелить свой плед на их очень ухоженной лужайке. Сложенный материал красно-белый, потому что ангел, похоже, не может устоять перед соблазном традиционного. А еще он пахнет так, как будто он был сделан пять минут назад, все еще слегка острый с примесью озона. На завтрак белое вино, яйца с начинкой, паштет, ветчина и несколько видов сыра, свежий хлеб, оливки, сырные булочки, фаршированный перец - - Ты чудом сделал эту корзину больше? - Кроули пытается заглянуть внутрь, но ему умело мешает Азирафаэль, протягивающий ему бутылку вина и два бокала. - У меня действительно были некоторые проблемы с укладкой булочек, - ангел все еще достает что-то, все еще раскладывает по тарелкам, и Кроули сопротивляется желанию подразнить его дальше, потому что его улыбка радостна, и ему ненавистна мысль о том, чтобы сделать хоть что-то, чтобы все испортить. Погоде, похоже, пришла в голову та же мысль. По-прежнему солнечно, но с ветерком, которого достаточно, чтобы быть приятным, но хотя большие облака тяжело плывут над головой, у них хватает порядочности не пролить ни капли дождя. Кроули не уверен, виновен ли Азирафаэль в том, что он услужливо подтолкнул небо в сторону прекращения дождя. Однако он не собирается призывать его к этому, не после того, как ангел с таким энтузиазмом предложил устроить пикник в саду этим утром. Он слегка покачнулся, ожидая ответа, готовый подбодрить, или уговорить, или, возможно, даже пустить в ход редко используемое оружие "пожалуйста". Как будто был хоть какой-то шанс, что Кроули сказал бы "нет". На некоторое время он отвлекается, наблюдая, как ангел пробирается через тщательно подобранные тарелки с деликатесами, издавая восхищенные звуки над сырами и урча от удовольствия вокруг крошечных пирожных с кремом. В то время как Кроули время от времени наполняет его бокал и передает ему что-нибудь, не дожидаясь, пока его попросят. Он слушает, как Азирафаэль подробно рассказывает о своем восторженном прогрессе в приобретении хобби, если необходимо, нескольких хобби, и в итоге они снова вступают в спор о том, то же ли самое, что научиться играть на пианино. Кроули никогда не мог удержаться от небольшого подкола в разговоре, поэтому у ангела такой шокированный вид, с надутыми губами, о которых он привык думать только как о своих и ни о чьих других. Если бы Кроули был склонен использовать это слово для обозначения чего-либо без обилия сарказма за ним, он мог бы сказать, что сегодняшний день был идеальным. Пока Азирафаэль не протянет руку и не поддержит его в следующий раз, когда он наклонится, чтобы налить еще вина - так, как он никогда раньше не делал. Жест такой незначительный, но это то, о чем они и мечтать не могли позволить себе год назад. Непринужденная интимность этого, фамильярность, это наглядное напоминание о том, что больше не имеет значения, кто они или кто может смотреть. Для Кроули достаточно переложить бутылку вина в другую руку и поставить ее, затем медленно снять солнцезащитные очки и засунуть их под пиджак. Улыбка Азирафаэля становится шире и он тепло, снисходительно сжимает свои пальцы, затем еще раз, как будто он ничего не может с этим поделать, теперь он может свободно взять руку Кроули в свою. - Осторожно, еще немного усерднее и мы окажемся в одном и том же месте в одно и то же время, - Кроули ожидает, что ангел тоже рассмеется или издевательски отчитает его за наводящий на размышления характер и тон его комментария. Но Азирафаэль не делает ни того, ни другого. - Мы могли бы, если бы ты захотел? - вместо этого произносит он и конец предложения ненадолго замирает, как будто он не уверен, следует ли делать это вопросом или просто утверждением. Кроули чувствует, как удивленно приподнимаются его собственные брови, полный стакан, который он держит в левой руке, парит в воздухе, и на мгновение он думает, что, возможно, он неправильно расслышал, Азирафаэль не может предполагать... - Ангел? - Если бы это было то, чего ты хотел, - говорит Азирафаэль осторожно, как будто он проверяет слова и на себе, - мы уже доказали, что соприкосновение наших сущностей не причинит вреда друг другу. Я почувствовал, как ты проскользнул мимо меня, когда мы... ну... Они до сих пор не говорят этого вслух, на всякий случай. Но напоминание, мягкое и почти дразнящее, о моменте, когда они впервые по-настоящему соприкоснулись, оставляет у него странное тепло внутри. Мысль о том, чтобы повторить это, не просто осмелиться прикоснуться, но и потянуться друг к другу. - Я помню... - Кроули останавливается, потому что он не говорит о своем существовании до Падения, он никогда не говорит о том, что было раньше. Но он думает, что на этот раз (он думает, что в данный момент это может быть необходимо), - я также помню, что это было немного скандально обсуждать, даже когда я был там, наверху. Что это было не то, что ты делал, если только... Он не может подобрать слов для этого. - Нет, - поспешно соглашается Азирафаэль, - нет, если только ты не был... близок. Очень близок. На щеках у него румянец, а глаза сияют весельем, но в то же время нервничают. Кроули думает, что ангел, возможно, самый нервный из всех, кого он когда-либо видел. Что не совсем удивительно. Он говорит о... он говорит о том, чтобы пообщаться с Кроули за крекерами и паштетом. - Мы даже не поцеловались, - неожиданно для себя говорит он. Что, вероятно, прозвучало бы глупо для любого, кто не был здесь так долго, как они. Что предлагает Азирафаэль, после шести тысяч лет среди людей Кроули чувствует, что это то, что должно произойти после поцелуя. - О, я полагаю... - моргает Азирафаэл, - а ты бы хотел? В вопросе есть легкое любопытство, но также что-то заинтригованное и немного дерзкое. Хотя не совсем ясно, дерзает ли он сам или Кроули. Кроули требуется мгновение, чтобы придумать ответ. Потому что он приготовился к сегодняшнему пикнику, к тому, чтобы провести день, нежась на солнышке со своим ангелом, наслаждаясь раскинувшимися над головой деревьями и ухоженным и слегка напуганным садом. Он не ожидал... он не ожидал, что кто-нибудь поднимет вопрос о возможности объединения на атомарном уровне. Прошли столетия с тех пор, как Кроули даже должным образом выскользнул из своего тела. - Ты собираешься спросить меня об этом ни с того ни с сего? - он не может сдержать удивления, это не похоже на ангела - быть таким смелым. Это не похоже ни на кого из них - быть таким смелым. - Я не думаю, что это происходит из ниоткуда, - сейчас Азирафаэль звучит почти сердито, но Кроули знает его достаточно хорошо, чтобы понять, как он напуган и каким храбрым он себя ведет, - теперь мы действительно живем вместе. По правде говоря, казалось таким естественным позволить гравитации притянуть их друг к другу, теперь им не нужно было скрывать, как сильно они наслаждались обществом друг друга. Но Кроули не может произнести ни единого связного слова в ответ на то, что оно на самом деле произносится вслух. Все они застревают у него в горле, неприятно перекатываясь там. Достаточно долго, чтобы рука Азирафаэля смягчилась в его руке и начала отпускать. - Эй, нет, нет, - Кроули усиливает хватку, не позволяя ангелу выскользнуть, - дай мне минуту, чтобы осознать это, хорошо? Не я тот, кто спрашивал, хочу ли я объединить на квантовом уровне в нашем саду. Азирафаэль на мгновение взрывается, как будто хочет отчитать Кроули за то, что он был таким грубым вслух. Только чтобы внезапно понять, что это было именно то, что он предложил. Он издает нервный смешок и осушает весь бокал вина. - Я думаю, это из-за вина, - торопливо произносит он. - Ты выпил три бокала, - Кроули не может удержаться от улыбки. - Оставь мне мои оправдания, негодяй, - жалуется Азирафаэль, и Кроули не может удержаться от смеха, снова сжимая его пальцы, прежде чем мягко отпустить их. Кроули выпивает свое вино. - Ты когда-нибудь делал это с кем-нибудь раньше? - спрашивает он. Азирафаэль качает головой. - Нет - нет, я не делал. А ты? - Нет, - признается Кроули. Хотя он, возможно, думал об этом раз или два, или три. О том, как скользил в Азирафаэле, вокруг него и сквозь него, находя ту же частоту, становясь той же огромной длиной волны, пока каждая частичка Азирафаэля не стала частью его самого, звеня и вибрируя достаточно быстро, чтобы обжечь воздух, и он внезапно очень рад, что ему больше не за что держаться, что могло бы выдать легкое дрожание в его руке, ни с кем другим. Он бы никогда ни с кем другим. - Я слышал, что это может быть очень - очень ошеломляющим, - Азирафаэль звучит нервно, пальцы крутят ножку своего бокала, который он не потрудился наполнить, - особенно в первый раз. - Да, я слышал то же самое, - соглашается Кроули, внезапно осознавая, как много в нем такого увидел бы Азирафаэль. Насколько честным он должен был бы быть. Он освободился от своих масок и жеманства, вплоть до своих обнаженных внутренностей. Ангел увидел бы самую суть его, лишенную благодати и подпитанную злобой и яростью, и таким количеством хитроумных схем, заговоров и лазеек, которые он мог бы там запихнуть. Потрескавшиеся края того, что раньше было нимбом, и то, как даже под материальной оболочкой он был чем-то холодным, подвижным и змеевидным. Еще глубже спрятаны кусочки, опаленные по краям, мягкие и хрупкие, редко признаваемые и хорошо защищенные. Это должно быть ужасно - нет, это ужасает. Но большая часть его, та его часть, которая задела ангела, почувствовала это сходство, почти сходство, хотела показать Азирафаэлю, кем он был, каждую расколотую частичку. Он хотел предложить все это ему. Он хотел смешать их сущности, позволить свету пролиться во тьму и создать что-то новое, что-то, что было их обоими вместе взятыми. Он хотел сказать: "вот... вот кусочки меня, и все, что сделало бы тебя сильнее, все, что заставило бы тебя чувствовать себя в безопасности, это принадлежит тебе, возьми это". Он хочет этого с такой яростной тоской, что у него нет слов. - Это немного отличается от того, чтобы проскользнуть мимо друг друга, чтобы поменяться телами, ангел, - говорит он вместо этого, оттягивая время, хотя он не знает для чего, - ты говоришь о соединении наших сущностей воедино. Кроули поражен, что ему удается озвучить это вслух. Это одна из немногих вещей, о которых они никогда не говорили на протяжении веков. Интимность всегда была темой, которую лучше было оставить в покое - ангельская близость была бы скандальной для ангела и демона даже для рассмотрения. - Мы не знаем наверняка, что мы, знаешь ли, должным образом совместимы. Азирафаэль бросает на него очень знакомый взгляд, на его щеках появляется румянец, он отказывается отводить взгляд. Кроули не видел, чтобы он так краснел с семнадцатого века. Тот случай не был его виной, не напрямую. Этот, как он думает, может быть его виной. Если Азирафаэль думает о том же, что и он. - Кроули, я не думаю, что есть хоть одна часть тебя, в которой я нашел бы что-то, кроме абсолютно необходимого. Кроули тяжело сглатывает при этом признании. Как он найдет, что на это сказать? Вместо этого он позволяет себе быть храбрым, или безрассудным, или влюбленным - он поднимает руку, его длинные холодные пальцы растопырены в жесте предложения. Они все еще слегка дрожат, но когда Азирафаэль неуклюже ставит свое вино и тоже поднимает руку, она такая же дрожащая, как и его собственная. - Нет никого другого, с кем я когда-либо хотел бы сделать это, ни с кем, кроме тебя, - уверенно заявляет Азирафаэль, протягивает руку и переплетает их пальцы, прикосновение теплой кожи, которая гудит неземной энергией. Ангельская сущность больше не спрятана аккуратно, он уже неуверенно тянется к нему, мягко раскрываясь. Кроули понимает, что на этот раз Азирафаэль - тот, кто сделал первый шаг. Что является чем-то вроде сюрприза - или, возможно, это не так? В конце концов, именно он протянул руку в автобусе, впервые соприкоснул их пальцы и держал, пока запах сажи и горелой бумаги все еще витал в воздухе, сердце Кроули билось так сильно, что у него могли треснуть ребра. Абсолютная невозможность вернуть любовь, признаться в ней и, наконец, свободно разделить. Он думал, что это конец им обоим, и на мгновение это не имело значения. Кроули вспоминает, что он чувствовал - и это первая мысль, которую он высказывает. Ветерок в саду перестает шевелить листья, насекомые зависают в полете, их крылья поднимаются и опускаются медленными и сонными волнами, когда Кроули начинает обрабатывать информацию и ощущения слишком быстро, чтобы мир успевал за ними. Солнечный свет переливается тысячами цветов, когда он вращается внутри своей сущности, открываясь и разматываясь, и мягко тянется обратно к ангелу. В тот момент, когда они наконец соприкасаются, Кроули оставляет свое тело позади. Азирафаэль под ним обжигающий и прекрасный, все его крылья распростерты, огромные и горящие неземным пламенем. Ревущий, стучащий хор каждого движущегося перышка - это ощущение, к которому он не готов, вся его распутывающаяся масса внезапно вибрирует под его силой. Он приближается по спирали, чувствует гравитационное притяжение ангела. Кроули всегда знал о его существовании, но здесь, рядом с ним, бесплотный и обнаженный, он сомневается, что смог бы побороть это, если бы попытался. Это затрагивает его холодную сущность, и каким-то образом это одновременно ужасающая, непреодолимая сила и самое мягкое предложение единства, которое Кроули когда-либо чувствовал. Все это так похоже на Азирафаэля. Возможно, раньше он сопротивлялся, инстинктивно сворачиваясь в клубок, прикрывая рану там, где он был уязвим. Было так опасно хотеть чего-то, еще опаснее хотеть этого так сильно. Но он может чувствовать, как сильно Азирафаэль тоже этого хочет, как сильно ангел хочет его, а Кроули никогда не чувствовал, чтобы Азирафаэль чего-то хотел. Он никогда не был в состоянии дать ему что-то, от чего он засиял бы светом. Он подползает ближе к этому рывку и понимает, что это не что иное, как проявление желания Азирафаэля иметь Кроули рядом с собой, наконец-то необузданного и предложенного без угрозы осуждения. Кроули ничего не может сделать, кроме как позволить всему, чем он является - извивающемуся клубку невозможных спиралей, выжженных краев и вращающихся по орбите осколков, которые являются всем, что осталось от того, кем он был изначально, и всем, чем он стал с тех пор, - упасть в него. - Скажи мне, если я... - Нет, ангел, нет - никогда. - Я не хочу причинять тебе боль... - Ты этого не сделаешь. - Твой звук... ...- мы должны... - Да, я не знаю, как... - Мы попробуем вместе. - Ты чувствуешь себя так, словно... - Я помню... - Ангел... - Демон... На другом плане существования они сливаются друг с другом и весь сад наполняется светом. Они все еще сидят на том же одеяле для пикника, все так же повернутые друг к другу. Одна рука Кроули распростерта на земле, а другая поднята, пальцы сжаты, но теперь нежно переплетены с пальцами ангела. Мир вокруг них застыл, трава под ними борется с общим желанием энергично расти или почернеть и умереть. Удерживается в момент совершенной, опасной смертности. Азирафаэль огромен, но Кроули по-прежнему представляет собой невероятное количество материи и энергии, которое невозможно вместить, то, что не помещается между крыльями, потоками яркого святого света и движущимися кругами с огненными краями, Кроули обвивается вокруг него, так стремясь стать его частью, обвиваясь все плотнее и глубже. Он осторожно нажимает там, где сущность ангела мягкая и утонченная, на уязвимые, чувствительные участки его тела. Азирафаэль не защищает себя, он позволяет Кроули прикасаться, позволяет ему просовывать части себя внутрь, позволяет ему извиваться, извиваться и сворачиваться там, где раньше никому не разрешалось, и весь Азирафаэль мерцает, содрогается и покалывает от совершенного блаженства. В одеяле для пикника есть маленькие прожженные дырочки, как будто тут и там кто-то уронил сигарету. Подсолнух позади ангела вырос на четыре фута, а пчела, пойманная, когда время замедлилось, оказывается мягко удаленной нитью ангельской силы, когда температура воздуха между ними повышается настолько, что случайные пылинки и пыльца сгорают дотла. Они дрожат и скользят друг по другу, нетерпеливо, радостно, начиная находить места, где они звучат одинаково, где трение, давление и тепло позволяют им медленно таять - сливаться, переплетаться, соединяться - позволяя чему-то вроде слияния, или смешивания, обволакивания, обволакивающего. Части Азирафаэля тоже становятся частью Кроули, части Кроули принадлежат Азирафаэлю. Это уязвимость, о которой Кроули никогда не думал, что захочет, но они отдавали все от себя раньше, без колебаний, без сомнений. Отдать себя Азирафаэлю - это самая легкая вещь, которую он когда-либо делал. На их красно-белом покрывале в саду, окруженный запахом лета и полоской травы, которая одновременно мертва и жива, Азирафаэль издает нежнейший звук, хотя форма, в которой он издается, остается загадкой. Вино скисает, затем подслащивается, темнеет до цвета дерева, а затем становится ярким и прозрачным. По краям покрывала вырастают анютины глазки, а вокруг них обвиваются острые ежевичные лозы. Яблоня у теплицы роняет тяжелые, спелые яблоки, хотя вчера она едва закончила цвести. Они представляют собой водоворот хаоса, величие форм, черно-красных и бело-золотых, переплетающихся друг с другом, как тончайший шелк, но достаточно глубоких и прочных, чтобы ничто не могло разорвать их на части. Они прокляты и безымянны, и они святы и возвышенны. Они противоположны, и они одинаковы. Они любимы, они оба любимы, на всем протяжении - вплоть до мельчайшего атома, каждого электрона, каждой искорки мельчайшего кусочка материи. Они любимы. Вокруг них заканчивается день, солнце медленно, но неотвратимо движется по небу. Кроули хочет... Азирафаэль хочет... Они не ожидали найти так много. Их так много. Это ошеломляет. Они не могут оставаться такими, им нужно быть отдельными, чтобы их так сильно любили.

***

Реальный мир холоднее, чем помнит Кроули. - О, - говорит Азирафаэль, слово мягкое и дрожащее, его глаза блестят от слез, и он выглядит таким же опустошенным, как чувствует себя Кроули, внезапно снова ставший особенным существом. К этому невозможно было подготовиться. Им никогда не говорили, никто никогда не объяснял. - Азирафаэль, - голос Кроули звучит сухо и надтреснуто. Он не уверен, что хочет сказать, или он просто хотел услышать имя ангела вслух. - Я не знал, что все будет так, - тихо признается Азирафаэль. Их руки все еще соединены, теперь они прижаты к одеялу для пикника, пальцы крепко обхватывают друг друга. Кроули внезапно находит это странно неприличным. Было бы так легко снова проскользнуть внутрь ангела или позволить ангелу проскользнуть внутрь себя. Он задается вопросом, было бы иначе, если бы слияние таким образом. Убеждая ангела внутри своей холодной сердцевины, позволяя огромной фигуре Азирафаэля изливать в него тепло, пока Кроули не раскололся под его светом. О, но он хочет этого больше всего на свете. - Кроули? - спрашивает Азирафаэль. Он поднимает взгляд, но там нет никаких сомнений, только мягкое выражение почти удивления, что-то гордое, благодарное и обожающее. Он думает, что, может быть, Азирафаэль тоже просто хотел произнести его имя. Они придвигаются друг к другу по невысказанному соглашению, прижимаясь друг к другу пересохшими губами в самом мягком испытании физической привязанности.. Это самая близкая связь, которую когда-либо испытывали их тела, самая большая, к которой они прикасались. Это тепло, это приятно, Кроули чувствует вкус Азирафаэля, он может чувствовать трепетание его ресниц и мягкость его лица, прижатого к его собственному. Это приятно. После Азирафаэль не отстраняется. Он просто поворачивается и очень нежно позволяет своему телу расслабиться на груди Кроули. Кроули обнимает его одной рукой, на что он не осмелился бы этим утром, но ангел вздыхает и жестом забирает оба бокала вина, перекидывая один ему через плечо. Кроули принимает это. - После этого я думал, что с сигаретами покончено, - бормочет он, касаясь мягкости вьющихся волос ангела. Азирафаэль смеется.