Я был из-за этого девятнадцать раз ранен легко, пять раз тяжело и три раза смертельно. Но я жив до сих пор, потому что я не только легок, как пушинка, а еще и упрям, как осел. Евгений Шварц. Дракон
Взрыв. Вэш бежит наперегонки с ветром и осколками чуть не по стене. Прямо по курсу — крыльцо салуна, на крыльце сжалась в комок девушка и рыдает в голос, по виску у нее течет кровь. — Да не ори ты, дура! — из дверного проема высовывается рука и утягивает девицу к себе в укрытие, Вэш успевает заметить, как мелькают пола халата, вихор на макушке и зажатый в зубах бычок. Дверцы хлопают — Вэш ныряет в салун. Барная стойка ощетинилась ружейными дулами и конечностями тех, кому не хватает места. Девушка и ее спаситель забились под дальний стол. Вэш приваливается к стенке возле двери. Правый бок горит огнем, он зажимает его левой ладонью. Плащ набрякает кровью, ускоряя обратный отсчет. У него почти кончились патроны. — ТЫ ГДЕ, ПАДЛА?! — от ора бандита, с которым сцепился Вэш, весь салун ходуном ходит. Надо скорее что-то придумать, пока здешняя благодарная публика не выпнула его на улицу. Голова кружится. Новых взрывов нет. Кончились гранаты?.. Вэш высовывает нос на улицу. Мимо носа проносится очередь. Ясно-понятно. — ВЫХОДИ НА ЧЕСТНЫЙ БОЙ, СЦУКО! — Какой же это честный бой? Ты мне чуть нос не отстрелил! — канючит Вэш, наскоро перевязывая бок — кто-то кинул ему разодранную на полосы скатерть. — А ведь я такой красавчик, как же мне без носа?! — Че?! — Вэш прям видит, как морду бандита перекашивает от недоуменья. — Че ты мне лапшу вешаешь? ВЫЛАЗЬ, СКАЗАЛ! Очередь прошивает стенку как раз над головой Вэша. — Парень, — раздается из-за стойки, — ты бы и правда вышел, а? А то ведь этот псих снесет салун и нас тут всех… — Заткнулись! Думаете, эта курва… Вэш не слушает перепалку. Прижимает ствол ко лбу. Запах металла и пороха окутывает лицо. — Я выхожу! — кричит он бандиту и выпрыгивает из дверей, в перекате уходя от немедленно раздавшейся очереди. Очередь захлебывается, едва-едва не достав Вэша — у бандюка заклинило пушку. Люди выглядывают из окон и дверных проемов, солнца застыли в зените. На одном конце улицы Вэш в низкой стойке: лицо, бок, левая рука — все в крови, глаз не видно за стеклами очков, курок взведен. На другой стороне бандюк: здоровенный боров с харей как лопата, в одной руке багор, в другой — бесполезный пистолет-пулемет, за спиной валяется гранатомет. Выстрел. Бандит с ревом падает, схватившись за простреленное колено. Вэш с кряхтеньем встает, подходит к нему поближе — оценить, хватит с этой падлы или добавить, сказать несколько умных и ласковых слов от всего сердца, пока головокруженье и боль в боку окончательно Вэша не доконали. Бандюк свирепо раздувает ноздри, глядя на него снизу вверх, пот катится по его посеревшему лицу. Вэш открывает рот — бандит нашаривает багор и делает выпад. Вэш пытается увернуться, но кровопотеря слишком велика. Треск — рвется плащ, кожаная жилетка под ним, рвется живая плоть, Вэш кричит, кричит, кричит, пытается снять себя с крюка, но подонок, гаденько ухмыляясь, тянет багор на себя и тащит Вэша волоком. Револьвер пляшет в пальцах и Вэш почти промазывает. Бандюк с воем хватается за снесенное выстрелом вместе с частью скальпа ухо, и Вэш последним рывком снимается с крюка, багор падает и попадает гаду по простреленному колену. Почти в тот же миг на башку бандиту падает цветочный горшок, сброшенный чьей-то меткой рукой. У Вэша закатываются глаза. Револьвер выскальзывает из пальцев, он рефлекторно пытается его удержать, пытается удержать сознанье. Глухой стук. Пыль под щекой мягкая — Вэш почти этого не чувствует. В груди, кажется, дыра, боли он тоже не чувствует — слишком сильная. Кто-то что-то кричит ему. Он пытается встать, пытается поднять голову, но тело не слушается, а потом мир просто перестает быть.***
Кто-то бесцеремонно обтирает его тело влажной тряпкой. Вэш едва-едва поднимает налитые свинцом веки, слипшиеся от пота и крови. Тело мелко дрожит, ломит от боли. Дергаются фантомные мышцы на давным-давно отрубленной братом руке. В глотке пересохло, Вэш еле ворочает опухшим языком, пытается облизать рассаженные губы. Перед глазами плывет. — Гляди-ка, очнулся, — доносится до него издалека, как сквозь вату, тряпка исчезает, ему просовывают руку под затылок, а в зубы тычется край чего-то железного, пахнущего влагой. Теплая невкусная вода льется в глотку. Вэш жадно, рефлекторно глотает, давится, фыркает, вода стекает по подбородку, по щекам, затекает в уши, течет по шее, размывая дурной липкий пот. Тело тяжелое, измученное, усталость притупляет боль. Вэшу хочется, чтобы его оставили в покое. Рана на груди пульсирует неподалеку от натужно стучащего сердца. Над ним нависает размытый силуэт, пылающий кончик сигареты — единственный ориентир, дым разъедает Вэшу ноздри. Вода заканчивается. Его голову опускают на тощую подушку, шлепают на лоб компресс, набрасывают колючее одеяло. Оно тонкое, Вэш лежит под ним полностью обнаженный, ему душно и муторно. Организм, по крайней мере, не пытается изрыгнуть из себя ту воду, что ему удалось проглотить, уже что-то. Найти позу поудобней невозможно, ворочаться нет сил. Тяжело, безмерно тяжело, будто сотни, тысячи, миллионы атмосфер давят на него, а он один, совсем один во мраке. Тихо постанывая и хныча Вэш проваливается в мутное забытье, темнота принимает его и укачивает в своей утробе.***
Когда Вэш просыпается, то совсем не чувствует себя отдохнувшим. Тело как гиря, чертово одеяло прилипло к коже и колется, фу, смрад собственного пота и несвежесть постели совсем не делают лучше. На лбу мокрая теплая тряпка. Сквозь ширму, загораживающую кровать на которой он лежит, пробивается свет. Где-то скрипит вентилятор. Вэш плывет в полумгле, в послемраке, зависнув между милосердной темнотой беспамятства и мучительной ясностью бодрствованья. В распухшем рту стоит привкус крови. Бока и грудь туго перебинтованы. Ступни торчат из-под одеяла наружу и мерзнут, правая рука лежит поверх, от нее трубочка тянется к капельнице. Полуприкрыв глаза, он смотрит на место, где игла входит под испаханную шрамами кожу. От этого зрелища внутри поднимается панический вопль — хочется немедленно выдернуть из себя эту гадость и отползти как можно дальше, чтобы… Вэш не знает, чтобы что. Не может вспомнить. Ужас и паника разъедают его на маленькие разрозненные бессознательные частицы, все его существо кричит и холодеет, пульс стучит в висках. Он дергается и вспышка боли в боку, а следом и в груди вытесняет остатки разума. Свет меркнет в глазах. Когда Вэш снова приходит в себя, то первым делом скашивает глаза на капельницу; ресницы опять слиплись от пота и требуется колоссальное усилие, чтобы их разлепить. В капельнице обычный физраствор. Вэш судорожно вздыхает, подавляя всхлип. Компресс окончательно съезжает со лба на глаза, он дергает головой, чтобы избавиться от надоедливой тряпки. Воздух в комнате густой и спертый, совсем нет сил заталкивать его в легкие. Но приходится. Вэш с удовольствием провалился бы обратно в беспамятство, однако в крови слишком много адреналина и кортизола. Никакого милосердия для него, да? Вот так всегда! Следующие полчаса Вэш наблюдает, как пылинки танцуют в жидком сером полусвете. Мысли ворочаются в голове и он позволяет им течь своим чередом. Вдруг получится все же уснуть, убаюкать себя мечтами о чем-нибудь хорошем. В боку и груди печет, руку и ноги ломит. Дурацкое одеяло слишком короткое, но у Вэша все же получилось кое-как втянуть под него ступни. Собрав отсутствующие силы в кулак, Вэш шарит по груди протезом (правая рука затекла, еле шевелится и Вэшу совсем не хочется лишний раз вспоминать про капельницу) — его не только перебинтовали, но и упаковали в бандаж. Все настолько плохо?.. Раздаются шаги, ширма отодвигается. Доктор. В мятом халате с крестом и пятнами крови и веществ, не поддающихся идентификации. Под глазами — синяки, лицо такое же мятое, как халат, небритое и унылое, как безвкусная консерва, грязные волосы цвета пыли забраны в неаккуратный хвост — торчат петухи и вихор на макушке. В руках тазик, а подмышкой зажата больничная утка. Что-то в этом человеке кажется Вэшу знакомым, но он никак не может вспомнить. — Утро доброе, — говорит док, позевывая. — Повезло тебе. Ты не сдох по дороге сюда и пережил эту ночь. Значит, жить будешь. Вэш то ли сипит, то ли булькает благодарность, но от него отмахиваются. Доктор ногой придвигает к себе видавший виды стул на колесиках, сгружает на него таз и сдергивает с Вэша одеяло. Несмотря на искреннюю антипатию к колючей тряпке, Вэшу немедленно хочется накрыться обратно. Доктор безжалостно проводит процедуру с уткой, зевая в процессе. После обмывает Вэша тряпкой с рутинным безразличием. От этого и от собственной беспомощности Вэшу так неуютно, что волоски на загривке встают дыбом и бегут по хребту холодные колючие мурашки. Экзекуция заканчивается только когда смыт весь пот. Наступает черед повязок. Доктор осторожно распаковывает бандаж, снимает с Вэша бинты, как кожуру с яблока. На груди у Вэша помимо многочисленных замазанных зеленкой швов оказывается решетка. И на боку — полоски. Не металл, что-то другое, композитное, твердое и эластичное одновременно. …решетка, м-мать твою! К горлу подкатывает комок. — Из тебя клок мяса выдрало и здорово ребра помяло, чудом сердце осколками не пропороло, — снисходит до пояснений добрый доктор. — Бочине тоже здорово досталось. Позавчера весь день тебя штопали. По-хорошему часть ребер заменить бы и мышцы нарастить, но мы тут не шикуем, так что звиняй, будешь ходить с решетками. Вэш оторопело хлопает глазами, таращится на новоприобретенье. В голове пусто. Убедившись, что опасности нет (и вообще заживленье идет ударными темпами), доктор методично накладывает новую повязку. Бинты чистые, хорошее, и руки у доктора тоже чистые, со обрезанными под корень ногтями. Вэш отстраненно думает, что, возможно, доктор неплохой человек. Большинство людей такие. Кроме тех, кто последняя мразь без всяких полутонов. Мрази с полутонами, впрочем, Вэшу тоже категорически несимпатичны. Закончив с перевязкой, доктор натягивает на Вэша безразмерные семейки и снова укрывает одеялом. — Давай посмотрим, удержится ли в тебе жратва, — предлагает он, и Вэш соглашается. Он не уверен, хочется ли ему есть, скорее, пить, или даже совсем ничего не хочется, но восстанавливать силы нужно. Внутри все трясется от шока и нехватки энергии. Доктор приносит кружку с индюшачьим бульоном и пиалу с рисом. Бульон приятно теплый. И пресный. Вэш почти пьянеет от мясного запаха и медленно пьет небольшими глоточками, живая рука дрожит, протез — нет. Рис липкий, есть сложно. Вэш щипает его маленькими горсточками и размачивает в бульоне прямо во рту. Желудок тяжелеет от еды, тепло накатывает сонными волнами. Док сидит рядом на все том же стуле, примастив подбородок на спинке, и внимательно наблюдает. Тихо, почти уютно. Еще Вэш с большим удовольствием поел бы чего-нибудь сладкого, например, карамельного соуса. Его можно просто положить в рот и катать на языке, мять и рассасывать. Густой, мягкий, ароматный, не такой дорогой, как шоколад и не режет небо и десны, как дешевые карамельки. Мечты, мечты. Когда Вэш заканчивает с бульоном (риса он съел от силы треть) и откидывается на подушку, док уносит посуду, потом возвращается, и, усевшись, закуривает. — Парень, — говорит ему доктор, — ты, часом, не мутант? Вэш хлопает глазами, давит дурацкую лыбу и смущенно чешет в затылке. Он честно не знает, можно ли классифицировать спорадически самозарождающуюся форму жизни вроде него как мутацию. Наверное, можно. Но по-хорошему надо заводить отдельную графу: вид, класс и все такое. Только, пожалуйста, без него, если можно. Он предпочел бы заинтересованным людям не попадаться в руки примерно никогда. Доктор хмыкает, выпускает в потолок струю дыма. — В любом случаи, ты мне кучу бабок должен. За матерьялы, за лекарства, — загибает пальцы, — за работу, за постой. — Отработаю. — Да уплачено уже, — щерится паскудно сквозь клубы дыма, — люди, что тебя приволокли, раскошелились. Вэш округляет глаза; его затапливает благодарность к этим людям, которые были так добры к нему, хотя сами небогаты. Их участье омывает его усталое сердце и снимает часть тяжести с души. — Ну у тебя и рожа, — комментирует док. Вэш корчит ему постную гримасу. Доктор фыркает от смеха и как будто становится моложе. Хотя он и так не старый, едва ли старше тридцати. — Странный ты, — лениво тянет доктор и стряхивает пепел в наполовину полную банку. — Вписался за незнакомых людей, чуть не помер — и ради чего, спрашивается? — Кто-то должен был что-то сделать, — просто отвечает Вэш. Я лучше позволю себя изрешетить, чем буду смотреть со стороны, как люди убивают друг друга. — Дурья твоя башка и не лечишься нихера, — ставит диагноз доктор медицинских и еще такой-то там матери наук, затягивается, пыхает вонючим дымом. — Впрочем, дело твое. Вмешательство имеет свою — самую высокую — цену и ты сам выбрал ее платить. Отговаривать не буду, чай, не маленький, сам со своей жизнью разберешься. — Как тебя, долбанавта, звать хоть? — Бэззил, — говорит Вэш, — Уайлд, — имя он взял с газетного листка, который видел несколько дней тому назад в сортире, а фамилию — с бутылки виски. Доктор хмыкает в ответ и представляется Гаспаром.***
Оставшись в одиночестве Вэш наконец вспоминает. Гаспар был тогда в салуне. Именно он спас ту девушку, что ревела на крыльце. Вэш мысленно танцует победную ламбаду. Он так и знал, что доктор — хороший человек, хотя и корчит из себя прожженого циника и порядочную сволочь. С докторами это случается. Не самое страшное, что может случится с человеком. Вэш ерзает, пытаясь устроится поудобней и не потревожить при этом раны. Очередной раз в голове всплывает дурацкое: эх, не светить ему босой грудью, слишком уж печальное и душераздирающее зрелище она собою представляет. Теперь вот еще решетки. И ладно на боку, но на сиське! На самом видном месте! Это несправедливо. Что ж, по крайней мере он все еще жив и скоро сможет двигаться дальше. Его ждет длинный, полный происшествий и людей путь. Вэш поджимает ноги, натягивает противное колючее одеяло до носа и проваливается в мирный сон.