Дракон, который забрал сердце принцессы

Рыжая любила Слепого. Это было ясно, как то, что комнатным растениям Стервятника нужен солнечный свет, разговоры и вода. Слепому Рыжая не нравилась. Поэтому был Лорд, который с готовностью протянул руки, чтобы подхватить озорную душу, когда она потеряет равновесие. Однако она не теряла. Рыжая девчонка, полураздетая, с грязным медведем в руках и улыбкой во весь рот, бегала по их комнате, бегала по стенам, по потолку. Она была в их стае, её частью, неофициальной, но такой же важной. Она была частью каждого из них, но Лорд потерял значительный кусок, когда увидел её впервые. А затем ещё раз. И ещё. Она — огнём опалила его сердце, звонко, громко, сильно стучащее под тонкими слоями рубашки и кожи. Её Лорд просил: — Разбей, умоляю, прошу тебя. Разбей, пожалуйста, Рыжая. Он умолял. Шептал ей на ухо. Лежал в её ногах и скулил, как раненый. Ему было больно. Больно видеть её каждый раз. Её губы, зубы, глаза, веснушки, растрёпанные волосы, майку-алкоголичку и пыльного медведя. Лорд целовал её алый бантик губ со вкусом чёрного хлеба и сыра. Лорд, как и когда-то обещал, целовал рожицу на её майке и коленки, сквозь протёртые до дырок джинсы. Лорд оставлял свои следы на её родинках, украшающих предплечья. Лорд сипел: — Люблю я тебя, Рыжая. В груди теснота обжигала его рёбра. Рыжая молчала, пока её пальцы с полуобкусанными ногтями держались за концы, мерзко секущихся волос. Лорд — одержимый, безумный. Ему разрешили дотронуться, и он растворился, чувствуя, как сгорает по миллиметрам. Он завалил Рыжую на их огромную кровать, на крошки Табаки, газеты, Курильщика. Ничего не слыша, кроме её сбитого дыхания, шёпота и взмахов рыжих ресниц, Лорд прижался к женскому бедру губами, словно это дыхательная трубка. И целовал его, мазал губами, искусывал, тёрся. Он провёл в одном положении четыре сезона года, триста шестьдесят пять дней, одну Самую Длинную ночь и около семи минут, оставив после себя фиолетово-алое пятно. Она — распалённая и разрушенная. Она, притягивающая его за воротник рубашки, кусающая опухшие губы, молчащая. Принимающая всё: порывы, боль, травмы, раны, крики. Внутри Лорда всё кричало в один голос, но его рот был прижат ко рту Рыжей, чтобы никаких лишних звуков не вышло. Ему хотелось выть от боли, хотелось рвать на себе волосы, переворачивать мебель, разбить чёртово радио. Ему хотелось, чтобы весь мир — Изнанка и Наружность — узнал, как больно внутри. Как страшно. И холодно. Ему хотелось избавиться от внутренних демонов, разрывающих его виски и лоб. И полюбить Рыжую ещё крепче, чем градус вырвиглазной настойки в нём. Девушка целовалась, как умела, как думала, что правильно, как ей хотелось. Поцелуи Лорда напоминали мороз. На губах. На окнах. На открытой коже. Обрывистые. Обжигающие своими чувствами. Поцелуи Лорда, предназначавшиеся для единственной девушки, которая ему не принадлежит, были больнее, но слаще любых других. Он забрался под её майку. Поймал грудь в свои ладони, а затем между ними оставил мокрый след, тянущийся за языком. От межгрудей до подбородка. Слюна эльфийского принца с ароматом взрослой мяты. Кожа Рыжей на вкус, как юность и пыль. У Лорда подкатились глаза, когда она его за затылок к своему плоскому животу подвела и задрала майку выше. Она позволила в неё погрузиться. Утонуть, нахлебавшись солёного девчачьего пота. Рыжая — с детства любящая слепого черноволосого мальчика, отдавала себя в руки золотоволосого драконьего потомка. Со стороны это выглядело грязно. На задранной до подбородка майке отчётливо различалось пятно от слюны. Рыжая сорвала с него рубашку и скомканую кинула куда-то в сторону кровати Лэри. То же самое Лорд проделал с её майкой. Его язык скользнул по соскам, ярко-красным и чувствительным до вскриков. Кажется, именно после этих звуков, которые останутся в голове Лорда надолго, в спальне остались только они. Без мух, кошек, состайников. Они двигались синхронно. До безобразия. Она отзывалась на каждое его движение. В три раза сильнее. А затем со скоростью света оказалась на его груди, в одних лишь трусах. И руки Лорда с той же скоростью забрались в них. На нём остались одни джинсы — отвратительно узкие прямо сейчас. Было сложно сообразить, за что хвататься, когда разрешено трогать всё, поэтому они оба просто гладили друг друга, ласкали, будоражили, пока не уставали руки. Лорд выцеловывал грудь девушки, раскрашивал её засосами и следами зубов. А она стонала ему на ухо. И это было так, словно к нему разом пришло озарение. И ощущение победы. Рыжая, любящая чёртового Слепого, стонала и тянулась, кричала и тёрлась. За Лордом. О Лорда. Благодаря Лорду. — Рыжая, — он закусил нижнюю губу и выдохнул, одновременно с этим облизывая её острые соски. Она вскрикнула вновь. Её ладошка запуталась в волосах. И вцепилась в них, когда Лорд подкинул её. Все чувства обострились до критического уровня. Член упирался между мягких складок. Горячих и аппетитных. Рыжая, вся мокрая и красная, широко раскрыла глаза и рот. Немой крик ударился изнутри о стенки черепной коробки Лорда. Не произнося вслух вопрос, Лорд получил разрешение на снятие белья с прекрасных, идеально-пухлых бёдер, и наконец увидел всё, что скрывала ткань. Одним движением Рыжая оказалась на его груди. Откровенно-голая и привлекательная. Возбуждающая. Красивая. Мягкий животик, медные кучерявые волосы, закрывающие самое главное место, смущённо истекающее смазкой. — Сядь мне на лицо, — прошептал Лорд. Усилия, которые он приложил, чтобы оторвать себя от рассматривания, можно сравнить с усилиями человека, испытывающего жажду уже два дня при виде стакана с водой. Единственное, что приходит в голову — как же жил он до этих пор? Она кивнула. Кажется. Её тело дрожало. Вибрировало. Горело. Глаза безумные. Зрачки расширены. Лорд помог ей приблизиться. Помог устроиться и в благодарность услышал Рыжую. Он коснулся её. На языке остался вкус жемчуга и проточной воды. Вкус другого человека. Вкус любви. Лорд взялся за бёдра Рыжей, чтобы она почувствовала его поддержку, и его язык зажил своей жизнью. Он вылизывал её снаружи, внутри, по краям. Жемчужина на его языке пылала. Это было долго. Рыжая плакала, кричала и просила. Она звала Лорда так пронзительно, что ему иногда — когда он немного приходил в себя — казалось, что к ним сейчас непременно кто-то ворвётся. Но таких не находилось. И он забывался между дрожащих бёдер. Слыша лишь стук своего сердца в ушах и стоны девушки. — Давай, маленькая, ещё несколько секунд, — она уже была на грани. Он тоже. Стены разрушились. Они были на небе, на земле, в воде и на мягком матрасе. Рыжая прыгала, сжимая то простынь, то волосы Лорда, то свои. В то время, пока парень вновь и вновь гладил её между ног одной рукой, и тёр соски другой. Несколько минут спустя время для них остановилось. Рыжая замерла, но по её телу всё ещё бегали мурашки. Она попыталась слезть. Лорд поймал её за спину, прижал к себе и уложил на одном уровне с собой. Ему уже не было больно. Джинсы испорчены. Между ног Рыжей всё было мокрым, поэтому простыня тоже быстро намокала. Она дрожала. Молчаливые слёзы обжигали её пунцовые щёки. И Лорд верным псом прижался к ним губами, воркуя под нос похвалу. Парень стянул плед с подоконника, на котором обычно сидел Сфинкс, когда ему хотелось покурить на улице, не выходя во двор, и укрыл Рыжую. Своей рубашкой, найденной на подушке Лэри, он осторожно вытер её, не касаясь пальцами. А потом надел на неё свои тёплые штаны на резинке. Немного успокоившись, девушка впустила Лорда в своё пледовое убежище. Всё ещё дрожащая от наслаждения. Лорд обнял её. — Замёрзла? — нет. — Позволишь мне поцеловать тебя? — нет. Она поцеловала его сама. И в её поцелуе всё: от просьбы принять к себе до зарождающейся любви. Со Слепым у неё никогда бы не получилось. Она знала это всегда. Трудно избавиться от старых привязанностей и детских чувств. Трудно принять кого-то другого. Трудно ему поверить. Отдаться легче, чем понять, что глаза в последнее время всё чаще искали не того, кого раньше. Легче целоваться, чем говорить. Легче кивнуть, когда Лорд говорил: — Я бы жил ради тебя. Ведь жизнь он не любил. Себя тоже. А большего у него и не было никогда. Позже, гораздо позже — Рыжая скажет ему: — Я бы умерла за тебя, — потому что для неё жизнь — всё. Для неё он — больше, чем жизнь. Потому что в конце концов дракон эльфийских кровей — или кто он там — больше, чем просто парень, больше, чем мальчик из Четвёртой, влюблённый в неё по уши. Потому что Лорд — её сердце.