Наце ждёт концерта не только потому, что обожает быть в сердце музыки. Не только потому, что концерт — чистое волшебство, и быть частью этого волшебства — счастье. Он ждёт ещё и потому, что концерт — единственная возможность дать волю своим чувствам.
Сцена — единственное место, где Наце может быть так близко к Яну.
До выступления всего полчаса, но чем меньше времени остаётся, тем дольше оно тянется. Минуты — секунды — миллисекунды. Гитара настроена идеально, но Наце продолжает нервно перебирать ноты. Ян выглядит идеально, но то и дело смотрится в зеркало, поправляет волосы, разминает пальцы. Так и хочется подойти к нему, взять за руку и по слогам проговорить: «Прекрати, ты само совершенство».
Вместо этого Наце продолжает мучить гитару.
Не было никакого заговора. В один прекрасный день Наце не пришёл к Яну и не сказал: «Привет, давай флиртовать на концертах? Фанатки будут в восторге».
Случись всё так — и Ян бы, наверное, завис на пару секунд, саркастично хмыкнул и ответил: «Гениальная идея». А потом они взялись бы репетировать объятия. Но нет.
Всё началось само собой.
Однажды Ян просто обернулся и посмотрел на Наце — так, словно ему был жизненно необходим ответный взгляд.
Так, словно от взгляда Наце у Яна вырастали крылья.
Он как сейчас помнит те мурашки. До кончиков пальцев, на миг ослабших, а затем тронувших струны с новой, доселе невиданной силой.
Теперь, когда «гляделки» стали традицией, Наце всё равно вздрагивает, ловя взгляд Яна. Сердце всё равно замирает — снова и снова, как в самый первый раз.
Он предвкушает этот момент, готовясь к выступлению. Выбор одежды, парфюма, каждой детали — всё с мыслями о Яне.
Интересно, а он думает о Наце во время сборов? Порой даже на секунду верится, что да. Что вот эту убийственную майку Ян надел
для него, вот так собрал волосы для него, нанёс капельку духов на шею — так, чтобы аромат ощущался только когда подходишь близко-близко — для него. Что Ян хочет быть таким неотразимым для Наце, а уже потом — для всего остального мира.
Всё, что случается на концерте, остаётся на концерте.
Шагнув за сцену, Ян не начнёт предъявлять ему что-то вроде: «Полегче, ты сегодня перегнул, когда почти засосал меня».
Шоу Яна и Наце не обсуждается. Можно подумать, что под «шоу» подразумевается нечто неискреннее, но это не так. Наоборот — именно там они раскрываются по-настоящему. Дышат через музыку, как через кислородную маску. Именно там они
живут. А то, что за кулисами, — серые будни, неизбежная обратная сторона.
Наце сам не заметил, как Ян стал для него олицетворением той лучшей части.
Ян — человек-праздник. Даже когда он заспанный, отстранённый и какой угодно ещё — всё равно. Рядом с ним реальность преображается, одно его присутствие всё меняет.
Как только софиты гаснут, магия вседозволенности уходит вслед за светом.
Всё иначе, когда они остаются наедине. Наце боится сделать что-то не то, сказать лишнее слово, пересечь черту.
Они коллеги — и ведут себя как коллеги. Они друзья — и ведут себя как друзья. Не касаются друг друга, не флиртуют каждые пять минут. Ладно, вообще не флиртуют. Наце старается даже не смотреть на Яна дольше трёх стандартных секунд — переживает, что сдаст себя с потрохами. Порой Ян кажется пугливым котёнком: вроде и нуждается в тепле, вроде уже готов довериться и замурчать, но одно неверное движение — и убежит восвояси. И Наце продолжает играть по его правилам.
Только химия между ними — не игра. Будь она игрой, они давно получили бы «Оскар».
Невозможно играть, когда Ян так близко. Да что там играть — дышать-то едва удаётся.
Пятнадцать минут. Наце закрывает глаза. Даже здесь, в темноте сознания, он рисует Яна. Подливает масла в огонь своих чувств. Кажется, он безошибочно отличает его дыхание от дыхания ребят, он слышит его сердце как своё собственное.
И вдруг ощущает себя таким уязвимым.
Открыв глаза, Наце замечает, как Ян молниеносно отводит взгляд.
Смотрел на него, значит. И думал — ведь думал же? — сердце пропускает удар — о нём.
Наце понятия не имеет, что обо всём этом думает Ян. И не только об этом — вообще о чём угодно. Просто это Ян — одна большая загадка. Ходячий ребус, блин.
И так хочется если не разгадать его, то хотя бы на миллиметр приблизиться к разгадке.
Ладно, просто приблизиться тоже сойдёт.
Быть с ним рядом, но
недостаточно близко — отдельный вид пытки. Когда Ян в пределах досягаемости, только всё ещё так чертовски далеко, сохранять спокойствие нереально.
И эти его волосы… Оружие массового поражения, чтоб их. К ним всё время хочется прикоснуться. Запустить пальцы в мягкие пряди со всей той нежностью, что разрывает его изнутри. И чтобы Ян поддался, одобрительно склонил голову, блаженно прикрыл глаза, а потом снова открыл и взглянул на Наце так, что слова бы не потребовались, и…
Стоп. Наце смеётся над шуткой Бояна, но ему не смешно. Стараясь не смотреть на лицо Яна, он смотрит на его руки. Легче не становится. Эти пальцы касаются струн гитары — и сотни сердец замирают от восторга.
Наце представляет, как держал бы его руки в своих. Как прикасался бы к Яну — без камер, без зрителей, без одежды. Наце твердит себе: «Хватит, он просто человек, это просто временное помешательство, просто дыши, дыши, дыши».
Пять минут. Ему не хватает воздуха.
***
…Ему не хватает воздуха, когда в разгаре концерта Ян смотрит на него и улыбается так тепло, что Наце чувствует: он наконец-то дома.
Это чувство пугает, впору бросить всё и бежать со сцены. Бежать от этого тепла — на край света, в Антарктику, да хоть на Луну. Бежать, пока не поздно. Только Наце знает: за страхом прячется истинное желание. На самом деле он как никогда хочет остаться.
Он продирается сквозь страх — и улыбается в ответ.
Они подходят друг к другу, на мгновение застывают — глаза в глаза — и отдаются музыке. И больше ничего нет. И больше ничего не нужно. Всё так, как и должно быть.
Они играют новую песню, они играют, но это по-настоящему — настолько по-настоящему, что, кажется, искры между ними можно потрогать, можно о них обжечься.
Они так близко. Волосы Яна щекочут щёку Наце.
В этот миг, когда толпа ревёт, струны рвутся под пальцами, а сердце рвётся из груди, он вдруг перестаёт бояться. Он ловит момент — и будь что будет.
Может, сегодня он вернётся домой один. А, может, эта ночь станет началом новой главы в их истории. Может, он узнает о Яне чуточку больше. Например, какие его губы на вкус.
Наце представлял этот вкус много раз, но почему-то уверен, что даже близко не угадал. Что такое нельзя просто взять и придумать — можно только ощутить.
Как бы там ни было, чувствовать то, что он чувствует сейчас, — уже выиграть. Что-то важное уже случилось. Наце на сцене, рядом с Яном — с этим недоразумением, перевернувшим его жизнь. И это останется с ним — кадрами, которые не сотрутся, не потеряются в чёрно-белых днях.
…И то, как он прикусывает губу, когда задумывается, и как умничает о своей этой математике, и как вечно опаздывает и с серьёзным видом вещает, что это Игорь виноват, и как сдерживает смех — а в глазах пылают адские огоньки, и, и, и…
На него так красиво падает свет. И сам он такой красивый, что вынести это кажется невозможным. Но Наце выносит, не отводит взгляда, — и у него открывается второе дыхание.
Он наклоняется ещё чуть ближе к Яну и шепчет:
«
Ты — моя солнечная сторона Лондона».
***
