Охана

      За окном уже всё увереннее смеркается, и сборы в стенах уютного деревенского домика наконец подходят к концу. Если сборами, конечно, можно назвать раз пять прокрученные прощания с детьми (которые, как кажется, уже махать устали да обещать, что не будут капризничать), по столько же высказанные сомнения в правильности задумки… да тяжёлые вздохи, из двух слившиеся в один голос.       — Тёть Зой… — уже буквально на пороге резко разворачивается Власова, едва ли не сбив с ног идущего чуть позади супруга, но успевает разве что начать, взметнув на хозяйку дома взгляд.       — Идите уже, — отмахивается она, в прямом смысле этого слова выталкивая племянницу за порог. Нет, она любит её, конечно, и всегда рада видеть… но вся эта её суетливость, по большому счёту и не присущая Рите, уже порядком поднадоедает. Да и на покорно дожидающегося её Степана больно смотреть. — Вы столько времени собираетесь, что дети уже не только лечь спать успеют, но и даже выспаться. Всё, хорошо вам прогуляться!       — Спасибо, — уже перед самым закрытием двери успевает улыбнуться женщине капитан, спеша уже в следующую секунду обнять супругу за талию и потянуть в сторону калитки.       Небесная синь разрывается отблесками янтарно-алого солнца, разливающегося по небосводу совсем как акварель по бумаге. Малиново-серые облака перетекают в фиолетовую лёгкость природной ваты, словно бы вот-вот норовясь зацепиться за макушки начинающегося буквально за соседней улочкой леса или даже безвольно повиснуть на разлапистой антенне ближайшего дома. На глазах рисующаяся картина ни на один из прежних и будущих не похожего заката невольно заставляет расплываться в улыбках. Сверкающих и совершенно точно озаряющих природу вокруг.       Прохладная лёгкость заставлять не способна, разве что побуждать — полной грудью вдыхать свежесть деревенского воздуха, нотки скошенной травы и неведанных горожанам трав, наслаждаться ароматами всё ещё цветущего шиповника и так удачно подходящих к нему садовых цветов… да даже поражаться, как удачно вписывается во всё это спокойствие природы дымка чьего-то костерка. Его треск словно бы даже слышится капитанам — сквозь неизвестное количество метров и металлическую рамку.       — Как же здесь хорошо, — негромко отзывается Данилов, совершенно точно опасаясь потревожить окружающий их с Ритой уют. Оплетает рукой её талию, находясь неумолимо близко, улыбается, её профиль рассматривая в закатных лучах, и щеки её касается губами, так и разливая нежность по бархатистой коже.       — Знаешь, кажется, целую вечность тут не была, — признаётся, обводя взглядом окрестности Рита, — а всё осталось как и прежде. То же спокойствие, то же звёздное небо, тот же уют неповторимый какой-то… Надо бы почаще к тёть Зое выбираться.       Дорогу перебегает рыжий котёнок, даже в вечернем сумраке выглядящий ярким огоньком и совершенно старательно делающий вид, что не слышит этого настойчивого человеческого: «кис-кис», и сам того не подозревая, новые воспоминания пробуждает в голове Власовой. Ей едва только стоит проводить рыжика взглядом, чтобы разглядеть покосившийся и немного даже скрывшийся за кустарниками забор и узнать в нём тот самый, за которым таится знакомый ещё с детства дом.       — Пойдём-ка, — схватив мужа за руку, решительно тянет его следом за котёнком Маргарита. Разве что в лаз под калиткой не предлагает нырять.       — Куда мы? — шёпотом выпаливает в ответ капитан, невольно по сторонам озираясь и чуть пригибаясь (словно бы это и впрямь укрыться от сторонних глаз поможет). — Рит.       Но Власова его слов и не слышит словно бы. Не отпуская крепкой руки супруга, она проводит его вдоль напрочь полинявшего штакетника, на стыке крупных полотен раздвигает парочку деревяшек, даже и на миг не задумавшись, какие из множества похожих должны быть, и, спешно бросив взгляд в обе стороны удаляющейся дороги, решительно ныряет прямиком между ними, утягивая с собой и Степана. Он отчаянно не понимает, чего любимая задумала, но противиться всё же не спешит, послушно следуя за совершенно уверенной в своих действиях и шагах Маргаритой.       — Ничего себе, — только и находится, что сказать капитан, когда Рита, запустив руку в щель под оконным откосом на открытой веранде выуживает оттуда ключ на почти что истлевшей верёвочке, и тот, хоть и с немногими усилиями, проворачивается в дверном замке. Не дожидаясь просьб, Данилов зажигает выуженный из кармана фонарик, и вскоре они на пару скрываются по ту сторону порога.       — В этом доме жила бабушка моего товарища по каникулам. Ну, то есть, это я к тётке на каникулы приезжала, а Витька всегда тут жил, — объясняет Рита, глядя то под ноги, то по сторонам, и уверенно продвигаясь куда-то вглубь дома. Планировка его ей уж явно знакома. — Мы когда повзрослели, а его бабушка постарела, и родители забрали её в свой дом, он тут на другом конце улицы, — поясняя, кивает она и, сжав запястье супруга, направляет вправо луч фонаря. — Так вот тогда этот дом стал для нас просто местом притяжения. Ты не представляешь, сколько закатов тут было встречено, сколько секретов рождено, сколько песен под гитару спето…       Рита улыбается, продвигаясь всё дальше по дому и завернуть уже успевая за один из поворотов, уверенно утягивая супруга вслед за собой. Не видя даже, а чувствуя её воодушевление, Степан с вопросами лезть даже и не думает, не то что возражения высказывать — дом-то всё-таки чужой, и в гости их никто не приглашал.       — Знал бы ты, сколько ночей тут было проведено, — как кажется Данилову, всего на миг едва заметно смутившись, признаётся Власова, когда лестница поднимает их всё выше от земли.       Здесь всё так же, как и во всём доме, пахнет стариной и многолетней пустотой, но даже ему, оказавшемуся здесь впервые, чудится какой-то непередаваемый уют. Словно бы это место особенное какое-то, не на что не похожее. И пока Степан оглядывается по сторонам, осознавая происходящее, Власова решительно измеряет длину этого просторного чердака, с пола подхватывает какую-то истрёпанную книжку, тут же проведя по ней ладонью и улыбнувшись куда-то в неизвестность, и замирает возле большого для чердака окна. За ним виднеются последние отблески заката, и Рита, не отрывая от всё более темнеющего неба глаз, опускается на небольшой деревянный ящик, с когда-то давно прибитой к нему Витькой ненужной подушкой.       — Здесь, наверное, и правда здорово провожать закаты, — подходя ближе и взгляд вслед за супругой бросая в сторону уже по факту скрывшегося за лесом солнца, отмечает негромко Данилов. — Жалко, что мы на него опоздали.       — Он не последний в жизни, — пожимает плечами Рита.       Она вспархивает на избранника взгляд и тут же расплывается в улыбке, неожиданно припомнив, как они самозабвенно целовались на берегу Малиновского водохранилища. Несколько лет назад, закончив с изнуряющим обыском и ещё не подразумевая даже, что та неожиданно пронзившая их искра выльется в отношения, свадьбу и двоих ребятишек. Тогда это показалось каким-то нелепым порывом, глупостью… после неё вот только воодушевление возникло нереальное и физическая буквально необходимость растянуть его на как можно дольше. И у них получилось. Получается, если даже быть точнее.       Книжка оказывается отложена на небольшое подобие подоконника, и Рита, не отводя от супруга взгляда, поднимается на ноги. Ладонью груди его касается и в глаза заглядывает совсем как в парочку утягивающих омутов.       — И у нас ещё есть время встретить ближайший рассвет.       Её глаза пленяют, отвести в сторону взгляда не позволяя даже на миг, дыхание опьяняет буквально-таки, если и вовсе не одурманивает окончательно и бесповоротно, а касающиеся лица ладони, с нежностью скользящие по его щетине, обжигают, уже окончательно лишая всяких мыслей, сомнений и предрассудков. Поцелуй касается губ ожидаемо, но вместе с тем и стремительно отчего-то. Нетерпеливо, жадно, разжигая пламя внутри. Данилов целует отчаянно, словно сама всё затеявшая супруга передумает столь же внезапно, будто бы ему не хватит ни единого мгновения, чтобы насладиться этой близостью, этой страстью, граничащей с безумием, этой женщиной.       — Это сумасшествие, — шепчет Данилов, буквально поваленный супругой на тут же запружинившую под тяжестью тел старенькую кровать. Степану не известно, но на деле — совершенно специально затащенную Витькой на чердак много лет тому назад и по её, Ритиному, наставлению поставленную аккурат у того самого окна, сквозь которое так удачно видно садящееся солнце.       — И пусть, — бросает Рита совершенно решительно.       Кажется, мгновение — и он уже по новой утопает в её близости, наслаждаясь каждой секундой, впитывая минимальные её прикосновения, пронзая искрами всё её тело — пробегая вдоль позвоночника, вырисовывая черты её лица и то и дело соскальзывая к шее. Пружины тихонько поскрипывают и словно бы только и ждут продолжения, в свою собственную молодость мечтая хоть ненадолго вернуться. Рита уже по которому разу впивается в Стёпины губы, всё отчётливее чувствуя его ладони на собственных бёдрах и буквально рвущееся на свободу нетерпение, а когда спустя миг выпрямляется, слезать со своего капитана и не подумывая даже, всё столь же решительно, как и при каждом своём действии этим будоражащим вечером, лишает саму же себя излюбленной толстовки.       — Хотел бы я тебя знать в те ночи, — бросает капитан, разбираясь с застёжкой на её брюках.       — Сейчас лучше, — отрезает, выпрямляясь, Власова. Почти что в реальности разжигает в себе и в нём ещё большее пламя, нетерпеливо губу прикусывая, и с пряжкой его ремня справляется неоспоримо ловко. — И ты лучше.