О тыквенных пирогах и ушедшем октябре

      Хэллоуин неспешно уносит за собой октябрь. Джойс никогда не обращала на это должного внимания. В этом году, однако, ей кажется, словно вместе с октябрём ускользает частичка её жизни. Что-то мрачное и сухое идёт следом. Она остается внутри петли времени, закованная в свою рутину, без возможности выбраться. Джойс давно не подросток, для неё эта ночь кажется бессмысленной шалостью. Может, в прошлом году она ещё чувствовала себя молодой душой, но на этот раз её молодость исчезла вместе с её любовью. С тех пор, как умер Боб, Джойс снова осознала, что ей за сорок, а она так и не выбралась из своей клетки, носящей имя городка. Она провалилась в эту бездну однообразия, в которой существовала ещё долгие годы до прихода в её жизнь Боба. Единственного мужчины, способного заставить её почувствовать что-то кроме пустоты. Мужчины, но были ещё и женщины.       Джойс не отрицала своей дерзкой юности в школе, когда её могли привлекать девушки в их клетчатых юбках, идеально облегающих бёдра. Она иногда подмечала красоту их стройных ног и остроту коленей. Сейчас она, увы, разучилась делать такие же хорошие комплименты и с особой выразительностью отмечать женское превосходство, коим сама не обладала. Джойс знала, что она обычная, может, даже чуть хуже других женщин. Она умела следить за своим внешним видом, аккуратно одевалась, но сквозь её образ просачивалась усталость и неряшливость. Всё лучшее у неё забрала старость и материнство. Её глаза потухли, волосы уже не блестели, а вместо улыбки Джойс изредка поджимала губы, притворяясь счастливой. Но женщины, что её окружали, были гораздо симпатичнее и ухоженнее. Они обладали особенной силой и притяжением. То, как они красили губы, как укладывали свои волосы, от которых всегда пахло сладковатым ароматом духов. Их яркие платья с шёлковыми лентами и изящные руки. Всё это, что так увлекало Джойс, она нашла в Карен Уиллер.       Она всегда замечала, как тщательно следила за своим внешним видом её, пожалуй, единственная подруга. Карен была совершенна. Ни одна прядь в её красивых волнистых волосах не выбивалась из укладки. Лак на её ухоженных ноготках никогда не смазывался и всегда был удивительно ровно накрашен. На улице и в стенах дома Карен выглядела лучше и красивее остальных. И Джойс видела, что проблема её мужа была в том, как он был слеп к этой красоте. Он выиграл джекпот и принял это за данность.       Джойс заваривает ромашковый чай и долго ждёт, бросая взгляды в окно. Там, в седом тумане, мягко оседающем на мрачный лес вдали, виднеются бледные огоньки фонарей. Солнце исчезает из виду, однако Джойс не может вспомнить, чтобы видела его за этот день хотя бы раз. Жидкость в её бокале постепенно приобретает желтоватый оттенок, становясь более схожей с чаем; Джойс опускает взгляд и подмечает, что тот уже готов, когда её пальцы обжигает тепло кипятка сквозь стекло. Она устало улыбается из последних сил, выбрасывает чайный пакетик в мусорку и наконец садится за стол. Вся кухня вокруг неё словно впитала в себя туман с улицы, всё похоже на дымку, а такое чувство, что у Джойс мутнеет в глазах. Приходится жмуриться и осознавать, что это не обман зрения; кухня действительно серая и мутная. Праздничный настрой убывает всё стремительнее вместе с тем, как Джойс осознает всё уныние этой обстановки. Скорее всего, она просто допьёт свой чай от простуды, потушит свет и ляжет спать. Ни Уилла, ни, уж тем более, Джонатана она сегодня не дождётся. Они ещё молоды, у них ещё есть с кем проводить вечера, подобные этим. Джойс, кажется, стареет. Либо просто подмечает этот процесс только сейчас. В дверь раздается стук, заставляющий её содрогнуться и спохватиться. Должно быть, она совсем не подумала о подростках, шастающих в поисках конфет по улицам. Чай остался на столе, а сама женщина тут же беспокойным облаком пролетела к двери, чтобы поприветствовать детей. Признаться честно, она даже успела забыть, что следует сказать, однако на пороге её ждали совсем не тинейджеры, просящие конфеты.       Каково было удивление Джойс, когда она увидела перед собой Карен. Она держит в руках тарелку с заботливо украшенным пирогом. Эта Карен не так похожа на Карен Уиллер, которую прежде знала Джойс. Её волосы так же аккуратно лежат у неё на плечах, а глаза едва подведены тёмными тенями. Но она смотрит на Байерс измученным, пусть и таким ласковым взглядом, молящем лишь о том, чтобы Джойс сказала "да" и впустила её в свой дом. Джойс не могла отказать ей. Словно этой ночью их что-то очень сблизило. Ей показалось, будто в этот Хэллоуин Карен тоже почувствовала себя покинутой. Она не выглядит так, словно собиралась идти к Джойс ради свидания, ради того, чтобы Джойс(как и в любой другой момент до) назвала её красивой, ради того, чтобы произвести впечатление. Карен не подвела губы помадой, не надела платье на выход. Она, вероятно, просто достала пирог из духовки, сняла свой кухонный фартук и сразу пошла к Джойс. Чтобы увидеть её. И, возможно, чтобы что-то ей сказать. — Привет, не помешаю? — её голос будто с волнением содрогается на конце фразы.       Джойс в растерянности взъерошивает свои волосы и мотает головой. — Привет. Заходи. Я как раз...       Она теряет смысл фразы, понимая, что стыд берёт вверх над её честностью. — Да не важно. Я рада, что ты заглянула.       Карен выдавливает благодарную улыбку и, заходя в дом, сразу же оставляет пирог возле зеркала, чтобы освободить руки. Джойс смотрит на её ладони, не знает, что делать, и тянется, сжимая пальцы Уиллер в неженственном рукопожатии. В ответ лишь удивлённое выражение лица, которым награждает её Карен, смущенная и растерянная. — Оу, прости, я немного не в себе последние дни, — Джойс смеется, замечая свою ошибку, и в знак извинения гладит тыльную сторону её ладони своим большим пальцем.       Карен делает вид, что её нисколько не волнует то, как бережно Байерс касается её руки. — Или годы? — в шутку спрашивает она, без толики насмешки рассматривая такую странную, но милейшую Джойс. — Хах, да, точно. Годы! — Мне знакомо это чувство, — всё с той же улыбкой будоражит ей взгляд Карен.       Джойс всё ещё старается соблюдать дистанцию, сохранять рассудок и сдержанность. Она уже не касается руки Карен, лишь внимательно смотрит на её, с таким участием слушая её, с каким никто не может. — Поэтому-то ты здесь?       Карен краснеет и отводит голову немного в бок, чтобы не чувствовать себя школьницей возле Байерс, которая предложила ей покурить, а она не смогла отказаться. Но и она, и Джойс знают ответ на этот нескромный вопрос. Конечно. Конечно, она пришла потому, что никто, кроме Джойс не мог разделить этого безумия. — Да, но не только поэтому.       Брови Байерс удивлённо приподнимаются. — Что-то случилось?       Карен смотрит на свой пирог, закусывает губу и со стыдом замечает, словно это вообще её вина: — Обсудим, может, за чашкой чая и в уютной гостиной?       Она поднимает полный надежды взгляд на Джойс так, будто от её ответа зависит нечто жизненно важное. Джойс готова поклясться, что пойдёт на всё, что имеет хотя бы малейшее значение для Карен. Именно поэтому она всегда была готова ждать её, всегда была ей рада. — Конечно, дорогая, — ласково шепчет она даже чуть заговорчески, стараясь придать подруге немного смелости. Что уж там, Джойс сама от чего-то боится и робеет здесь, рядом с ней.       Но Карен что-то тревожит, а Джойс не имеет права быть слабой и уязвимой, хотя бы потому, что она в ней нуждается; она её единственная надежда. То, как Байерс старается ради неё, как тщательно подбирает слова и жесты, откликается в Карен. Потому что Джойс кажется, что та едва расслабляется и дёргает уголком губ в ответ.       Они довольно быстро перемещаются в гостиную, где Карен оставляет свой пирог, садится на диван, утопая своими бёдрами в пледе и подушках, разбросанных словно для неё. Джойс мнётся рядом с ней, не рискуя присесть, поэтому только небрежно спрашивает, будто невпопад: — Ты будешь ромашковый чай? — Да, спасибо, — Карен кивает и слегка отдёргивает юбку своего платья вниз.       Джойс в суматохе убегает кипятить чайник, гремит на кухне посудой и через несколько минут приходит обратно, держа в обеих руках кружки. Ей понадобилось добавить немного кипятка и в свой чай, чтобы не морщиться в осознании, что он остыл. Карен благодарит её, забирает чай и ещё какое-то время сверлит взглядом пирог на столе. Наконец до Джойс доходит, где корень зла, но, боясь ошибиться, начинает издалека: — Что стряслось?       Карен шумно втягивает воздух, и Байерс следит за движением её грудной клетки: словно распускающийся цветок, элегантно открывающий лепестки перед солнцем. — Тэд терпеть не может тыквенные пироги. Я совсем это забыла.       Собственные слова звучат так банально и неестественно, что Карен кажется, будто она придумала проблему; будто этот брак не являлся её главной ошибкой. Хотя Карен точно уже долгие годы думала о том, как она могла выйти замуж за такого скучающего затупка, как Тэд Уиллер. И она винила себя в том, что, родив от него троих детей, чувствовала себя несчастной. Винила себя в том, что смотрела на других, что бежала за слепой страстью в поисках хоть какой-то любви, которую муж никогда не мог ей дать. Дело было не в сексе, Карен лишь хотелось чувствовать свою значимость. Хотя, что уж говорить, даже секс с ним был самым скучным, что был на её памяти.       Но здесь, с Джойс, Карен не думала, что её ждёт рутина, домашние заботы и пессимистичный муж. Она не думала, что предает свою семью, что это счастье не стоит чувства долга. Рядом с Байерс она жила. Была честна и откровенна. Ей хотелось быть настоящей, быть не просто женой и матерью, быть центром вселенной. Не космической галактики, а собственной вселенной Джойс Байерс, центром её любви и желаний. Потому что только рядом с ней Карен счастлива. А значит, это самый верный вариант из всех. Всё должно быть именно так. — Я не хотела его выкидывать, поэтому принесла тебе, — виноватая улыбка касается её губ.       Джойс тяжело вздыхает, отстраняет чай в сторону и придвигается к ней. Она роняет голову на плечо женщины и закрывает глаза. Когда подобрать слова так сложно, всё, что остаётся Джойс, молча обнять оппонента. С Карен же она всё ещё действует робко, тщательно подбирая слова и действия. — Я бы съела этот пирог, даже если бы у меня была аллергия на гребаную тыкву.       Она старательно скрывает покалывающую в груди злость, говорит как можно мягче. Но, стоит Карен прислониться щекой к её макушке, Джойс забывает и о злости, и о том, какой же козёл Тэд Уиллер. Будь она на его месте, она бы... — Я бы оберегала тебя, как самое драгоценное сокровище. — Что? — шепчет Карен, вдруг опуская на неё взгляд.       Джойс краснеет, осознавая, что́ она только что произнесла вслух. Дует щеки, придаёт себе смелости и на одном дыхании отвечает: — Да было бы у меня такое сокровище, как ты, я бы пылинки с тебя сдувала, Карен, твою налево!       Карен моргает, смотрит на неё взглядом, сравнимым, разве что, с осенней хмуростью неба. Джойс кажется, будто ей в душу пробирается октябрь, переворачивает её внутренности, ломает кости и ускоряет сердце. Ей хочется спрятаться подальше от холода ускользающего месяца, от страха, пробирающего её до стука зубов. Джойс говорит, как влюбленная дура, начитавшаяся романов для подростков. И, только сказав, осознает смысл. Она прямо сейчас, прямо здесь сдала себя с потрохами. — Ох, Джойс...       Карен бегает взглядом, цепляется за эти мягкие морщинки, подобные поцелуям солнца, за трещины на губах и ямочки возле. Она раздумывает, как бы славно было совсем немного поцеловать каждую деталь этого лица; раздумывает, с чего начать, и как начать-то. Для Джойс её взгляд подобен испытанию, она не может ждать так долго, приравнивая ожидание к смертельному приговору. — Я сказала бред?       Джойс поджимает губы, пытается улыбаться, но выходит дерьмово. Улыбаться ведь ей совсем не хочется.       Из Карен льётся ноябрьский свет. Она целует её в щеку, неспешно задевает губами ямочки, затем трещинки... — Ты сказала всё в точности, как было нужно.