Танга в стиле танго

«Насколько тупо подойти к парню и спросить: как к тебе подкатить?». Антон вбивает это в Гугл от отчаяния. Он в этих ваших отношениях не понимает ни черта: как был нескладным, неуверенным подростком, которого девчонки отшивали на лагерной дискотеке, им же и остался в двадцать два. Антон тогда все списывал на возраст. Ну, вот мама у него — очень милая, а улыбка у нее такая красивая, от нее всегда улыбаться хотелось. Отчим тоже красивый, неважно, что он Антону не родной по крови — воспитывал его с трех лет, так что внешность, хотя бы ради справедливости, должна была ему достаться по наследству. Его, конечно, обижало, что, пока его друзья ходили с девчонками под ручку, он сам вяло плелся где-то позади, краснея и бледнея каждый раз, как с ним пытались заговорить. В голове строил планы — ух, вот, он сейчас вырастет, и покажет им всем! Выйдет из своей шикарной тачки миллионов за двадцать, будет показательно вертеть ключи на пальцах и случайно — случайно — светить всем новенькие Ролексы. Сверкать направо и налево самоуверенной — и очень богатой — ухмылкой, нехотя рассказать про свой шикарный бизнес. Он станет умным, красивым, успешным. И вот тогда-то все девчонки точно будут его. И вот, Антону двадцать два. Вместо Ролексов — браслет из резиночек, который ему сплела пятилетняя Савина, по-прежнему лохматая и чересчур кудрявая челка, худоба никуда не ушла. И вместо бизнеса — магазинчик нижнего белья в воронежском ТЦ, в который он устроился на лето, лишь бы чем себя занять и оттянуть момент по поиску работы по профессии. Зато от девчонок у него теперь отбоя нет — приходят пачками, интересуются, какой комплект лучше выбрать, где найти красивые чулки и с чем сочетать вон тот корсет. Девчонок вокруг куча, но вместо лица они рассматривают только бейджик с именем Антона, улыбаются фальшиво-сладко, когда уточняют, нет ли скидок. И еще, наверное, считают, что он гей — не будет же нормальный парень продавать в торговом центре женское белье. А Антон не гей совсем, ему девушки нравятся, правда не до них сейчас. Потому что его бесконечно отвлекают пафосным «Я на пять минут по делам, присмотри за кассой» из соседнего отдела, без предупреждения швыряют шарики с водой и нагло ржут, когда прямо в центре зала вырастает лужа. Караулят возле туалета с водным пистолетом, забегают в игрушечной каске и орут, что это ограбление… Поставить рядом магазины нижнего белья и детских игрушек наверняка придумал идиот. В общем, отвлекают бесконечно, и Антону не до девушек совсем. Ему бы сначала понять, что делать с теми, кто семь дней в неделю обивает пороги его магазина. В нижнем белье Антон разбирается примерно как в себе — на твердую единицу. По цвету напоминает то самое кружевное белье ярко-красного цвета, когда к нему заходит очередная блондинка — ну просто модель, с ногами от ушей — и уточняет, есть ли у них что-нибудь сорок четвертого размера. И вопрос про размер — единственный, который Антон без труда понимает. Он без понятия, с чем сочетать чулки и беспалевно гуглит прямо под кассовой стойкой, рассматривает фотки в Пинтересте и пытается найти на полках хоть что-то похожее. Учит новые слова вроде «пушап», «бандо» и «танга», считает в уме дохлых котят, чтобы не краснеть еще сильнее, когда очередная покупательница, непонятно, на что рассчитывая, выходит из примерочной прямо в новом комплекте и уточняет, идет ли ей этот цвет. Зато без труда подскажет, что надеть для парня, у которого два месяца не было секса — сует милой девушке первое, что попадается под руку: вон тот милый комплект с кружевом в цвете шампань (это желтый, желтый и точка), который давно не может продать. Потому что знает — по себе же знает, — что парня, у которого не было секса хотя бы один день, можно возбудить буквально всем. Например, легким прищуром и саркастичным «Шастун, ты долбоеб?». Еще кривой ухмылкой и «Зато не я торчу как лох в магазине нижнего белья, чтобы беспалевно разглядывать девчонок». Темной челкой, уложенной явно расческой и феном, а не просто рукой, футболкой с каким-то хэштегом или идиотским «вырви глаз» принтом, джинсами с дырявыми коленками, пальцами с печаткой на одном из них, носками с авокадо… Его даже имя может возбудить — Арсений. Только слышится в толпе, как заведенное всплывает в голове — и Антон почти по стойке кассы растекается, копирует желе и крошечно совсем, едва заметно воет. В общем, ни бизнеса, ни дорогих часов, ни прелестной блондинки с собачкой. И в себе Антон все так же не уверен. Потому что в соседнем отделе — том самом, где торгуют детскими игрушками, работает Арсений. Непонятно что забывший в воронежском торговом центре, ему место на обложке глянца, на неделе моды или, на худой конец, в Москве, где людям с такой внешностью открыты все дороги. И покупателей у него ничуть не меньше, потому что Арсений — блядский Арсений — улыбается как черт, смеется заразительно, и даже визитку с номером своего магазина никогда не оставляет: к нему возвращаются и так. — Сто четырнадцать — семьдесят два, я считал, — кидают ровно в двадцать один ноль ноль. Улыбаются самодовольно, едва не прыгают от счастья — и так каждый день, только цифры меняются. И всегда у Арсения — блядского Арсения — гораздо больше, а Антон и не спорит. Он вообще не начинал эту игру, но Арсению, похоже скучно; и скучать он обязательно приходит в магазин Антона. — Тебе все равно делать нечего, — запрыгивает прямо на стойку кассы, по-детски болтает ногами. Что-то трещит бесконечно: что бра — это лампа, а не лифчик, танга — не трусы, а танец, а бюстье, наверное, брат того артиста, который объявляет номера на сцене. Антон и не слушает даже, ему, между прочим, всегда есть, чем заняться, когда эти ноги — неизменно в дырявых джинсах в обтяжку — так близко. Отворачивается, но через три секунды снова ловит взглядом прорезь с голой кожей. Едва не капает слюной — ну не бывает у простых людей таких длинных, потрясающих, волшебных, таких, которые хочется закинуть себе на плечи и… Не бывает у простых людей таких ног. А утро уже традиционно, второй месяц, начинается с попыток доказать, что он не гей. Арсений, видимо, придерживается того же мнения, что и местные покупательницы — ну а кто еще будет продавать нижнее (причем женское) белье. С манерного «Привет, я Арс, а ты, выходит, гей?» началось их знакомство, и покраснел тогда Антон так сильно, что Арсений, зараза, тут же метнулся в свой магазин по соседству и притащил ему огромный красный шар. «Как близнецы теперь» — прямо в лицо поржал. Его скептически осмотрели с головы до ног, пока Антон пытался заставить лицо хотя бы немного вернуть привычный цвет, а сердце — не стучать так бешено. Потому что когда этот самый Арсений — шумный, раздражающий, бесящий — впервые появился у него в магазине и задал идиотский вопрос, Антон, уверенный в своей ориентации, твердо хотел ответить «Да». Вот из-за таких парней, похоже, геями и становятся, кисло думал Антон, когда кончил в душе и в его фантазии впервые вместо Киры Найтли появился вдруг Арсений. С улыбкой своей невозможной, легкими морщинками в уголках глаз, длинными пальцами и упругой задницей — этой заднице, как потом он понял с сожалением, Антон был готов петь серенады. Он до сих пор без понятия, зачем Арсений задал тот вопрос, если мямлящее, заикающееся «нет» его, похоже не устроило. И с тех пор так начинается утро Антона: Арсений появляется с манерным «все еще не гей?», а Антон ему выпаливает миллион и тысячу отмазок. Даже пытается на глазах Арсения пофлиртовать с одной из покупательниц, а потом сбегает на склад под его же громкий ржач — когда запинается об манекен, сшибает три вешалки с пижамами и, приземлившись четко в ноги девушки, с запинкой шепчет «познакомимся? привет». Вот так безрадостно и совсем уж не радужно (хотя при виде Арсения очень бы хотелось) проходит последнее свободное лето Антона. В магазине он с восьми утра, таскает коробки со склада, запускает кассу, развешивает новые поступления — и шепчет себе под нос «лифчик», «лифчик» как заклинание, чтобы, наконец, перестать на этом слове краснеть. Обед не ждет, а проклинает, потому что, если не успеет убежать пораньше, к нему сразу залетит Арсений. Будет нагло лезть своей вилкой в тарелку Антона, вяло жующего разогретые в микроволновке макароны — чтобы обосрать, что соли мало и невкусно, едва не заедет в нос в попытке вырвать чашку с морсом — потому что у Антона малиновый, а он такой как раз любит. И снова эти ноги, руки, блядская улыбка — у Антона даже обед с примесью соплей, которые он на Арсения пускает. Закрывается в девять вечера, когда перестает работать торговый центр. К концу смены в его магазине всегда лужи — потому что лето выдалось дождливым, а сам Антон течет при виде Арса. Начинает специально от стены, за которой, он слышит, всегда так громко и фальшиво подпевают какой-то жути из наушников — голоса у Арсения нет, Антон всегда показательно кривится сам себе, но вслушивается, как маньяк. Потому что Арсений в песню улыбается, наверняка счастливо скачет между стеллажами — Антон однажды видел, что Арсений, нацепив на голову огромные наушники, дрыгался, представляя на месте швабры гитару. Выглядел таким расслабленным, довольным, и Антон не удержался: сфоткал. Рассматривал перед сном, отгоняя непонятно откуда взявшееся желание срочно подрочить, улыбался совсем нежно — и, когда провел по этой фотке пальцем, едва заметно касаясь самой подушечкой, почти погладил, понял, что пиздец и это надо исправлять. Распечатал фотку мстительно, надеясь таким образом выбесить Арсения и навсегда изгнать его из головы. Прилепил на двусторонний скотч прямо на дверь его магазина — и Арсений, зараза, еще два дня сверкал улыбками направо и налево, когда над этой фоткой ржали посетители. Рядом с ней позировал, принимал кривые позы — изображал гитариста, даже швабру со склада притащил и встречал покупателей с повязкой в волосах. Позер. В общем, никак не отреагировал на маленькую месть Антона и обратил коварный план себе на пользу — дети, когда их встречал настоящий гитарист (пусть и со шваброй) приходили в самый настоящий восторг, и у Арсения, похоже, число покупателей удвоилось. Зато Антон, когда похожая фотка появилась на его двери, а мимо по коридору прошлись с самым что ни на есть невинным видом, покраснел еще сильнее, чем все прошлые разы, и сразу же содрал этот позор. Потому что фотография Арсения была хотя бы настоящей, а тот ужас, что Антон увидел утром в понедельник, явил всему миру посетителей ТЦ его худое тельце на фоне Эйфелевой башни. В нижнем белье. Том самом, что Антон уже как месяц продавал. — Нравится? — Арсений даже лично заявился засвидетельствовать свой успех — Антон встретил его кислой улыбкой и красными кончиками ушей. — Радуйся, самый красивый комплект тебе выбрал. Пол ночи на вашем сайте проторчал. Как оказалось, Арсений не только красавчик, спортсмен, комсомолец, но и гений фотошопа, потому что фотография была сделана настолько искусно, что Дима, к которому Антон пришел пожаловаться на свою нелегкую судьбу, ржал еще примерно час — не знай он, что это фотошоп, в жизни бы не догадался. А такой ужас — кружево, красные рюши и подвязки — Антон бы не надел даже под страхом смертной казни. И после двух бутылок водки — тоже. В общем, Арсений его обставил и здесь, хотя нерешенным оставался еще один вопрос, на который у Антона не было ответа: где Арсений раскопал его фото. Потому что белье — очевидный фотошоп, а вот руки, ноги и все остальное — совершенно точно его. Антон пытался разгадать эту загадку целых восемь минут — пока Арсений снова не заперся к нему в магазин и Антон в который раз завис глазами на его открытой шее. Стесняться дрочить прямо в туалете — и плевать, что через стенку могут оказаться дети — Антон перестал примерно на вторую неделю знакомства. Потому что Арсений — ну невозможный ведь совсем. Таскался зачем-то в магазин к Антону, доставал — не видел, что от одного его касания член Антона ровно на двенадцать. Улыбался — и Антон примерно лужа, ногой своей касался — и Антон дрожал. И впервые он дрожит не возбужденно, когда в один из дней замечает пропажу. Обычное белье — белое, с тонкой полоской кружева, висело вот здесь, прямо за кассой. Продавец из Антона никудышный даже спустя два месяца работы в магазине, он не может без запинки перечислить весь ассортимент, но это самое белье узнает, где угодно. И оно пропало! Антон в панике, потому что этот комплект — его единственный, если можно так сказать, приятель по работе. В нем он прячет свой поплывший взгляд, когда Арсений слишком близко, ему жалуется, когда Арсений уходит, и Антон, хоть и бесится, уже невозможно скучает — прямо так, через стенку. Он точно помнит, что никому его не продавал, потому что бережет как зеницу ока, и вот — оно пропало. Можно, конечно, наведаться к охране и попросить камеры за вчерашний вечер, но это смущает до жути: краснеть, бледнеть и мямлить, что у него украли лифчик, Антон пока морально не готов. А еще придется вкинуть в кассу из своих, потому что подрывать доверие владельца магазина хочется в последнюю очередь — как и терять обещанную за июль премию. Зато когда мимо его магазина проплывают в сторону соседнего отдела и невинно тянут «ничего не потерял?», Антон точно знает, кого пойдет убивать. Едва дожидается обеда, прикидывает в голове миллионы планов мести, но Арсения он бить не будет. Слишком мелочно, слишком жестоко, а еще слишком — слишком. Потому что во время драки люди, ну, касаются друг друга, стоят совсем близко, режут дыханием, а к такому Антон явно не готов. Еще ни одна драка не заканчивалась поцелуем, и Антон уверен, что вот эта — будет первой. Прикидывает в голове, что такого можно стырить у Арсения — увести прямо из-под носа, но так, чтобы тот до конца рабочего дня не находил себе места и перебирал все позиции на складе, пытаясь понять, что именно пропало. Надеется, что все-таки сумеет взять свое либидо в руки и просто побить — хотя бы подножку поставит, через двойные джинсы ведь не страшно? И упрямо прет как танк, едва звенит будильник — завел специально, чтобы на фоне наполеоновских планов у себя в голове не пропустить обед. Табличку на дверь с предупреждением о перерыве вешает криво, топает как слон, глаза почти метают молнии. Внутри магазинчика Арсения он первый раз — осматривает так внимательно, в голове планирует, что можно незаметно свиснуть. — У тебя денег не хватит расплатиться за это, — натурально подпрыгивает от шепота прямо на ухо. Арсений заливисто смеется, на всякий случай отходит подальше и кивает на игрушечного робота, которого разглядывал Антон. — Отдай? — вся злость куда-то улетает, и Антон беспомощно шепчет. Почти умоляет, и Арсений смеется сильнее. — Не понимаю, о чем ты, — тянет довольно и ускакивает к кассе, чтобы вытащить из-под стола контейнер с обедом. Разворачивает медленно, злит; крышку от йогурта облизывает показательно, и Антон глухо сглатывает. Он его сейчас убьет — или поцелует, тут одно из двух. — Арсений, ну что за детский сад? — Антон пытается снова. Отворачивается, снова упираясь взглядом на того игрушечного робота. От количества нулей на ценнике свистит. — А я о чем, — Арсений хмыкает. — У меня обед, между прочим, и ты мне мешаешь. Можешь присоединиться, или вали к себе. — Я пришел за своим бельем. — А ты сейчас без него? — Арсений показательно двигает бровями, и Антон чувствует — ну нет, опять оно; мучительная краска растекается по всей поверхности лица. — Если нужно белье, могу посоветовать магазин через стенку. Правда, там все женское, но я слышал, что тебе по вкусу красное кружевное. — Арсений, — Антон уже рычит. Это смотрится нелепо, потому что Арсений у него за спиной, неторопливо ест — Антон слышит, как шуршат пакетом и салфеткой. — Арсений здесь я, а ты — Антон. Мы вроде знакомы. — Не беси меня, — Антон стойко выдыхает. Считает мысленно до десяти и оборачивается с воинственным взглядом — который тут же становится жалким, потому что во рту у Арсения леденец на палочке. Леденец, сука, на палочке! Вприкуску к супу! Антон натурально воет. Арсений смеется над ним, он уверен. Давно заметил, что Антон пускает слюни и теперь бессовестно издевается. Иначе зачем он показательно перекатывает леденец во рту, заставляет Антона без отрыва следить за этим действом, глухо сглатывать, краснеть? — Так что ты хотел? — Отдай. Мое. Белье, — жестко чеканит Антон. Смотрит прямо в глаза, кажется, впервые, и надеется, что у Арсения хоть капля совести, но есть. Ни хрена — ему невинно улыбаются и продолжают есть. — Не могу, — даже плечами жмет, зараза. — Ну это не смешно, Арс, — Антон вдруг сникает. Снижает градус опасности, который и так был примерно на нуле, смотрит совсем жалко — он хочет, чтобы его пожалели, отдали это идиотское белье, и тогда он свалит к себе через стенку. Потому что рядом с Арсением не может нормально дышать; в груди натурально рвет, Антон почти что задыхается, а воздух в этом магазине Арсением пропитался как проклятый. — Говорю же, не могу, — Арсений снова жмет плечами — Антон чувствует себя так жалко, что вот-вот расплачется. Из-за дурацкого белья, из-за трех тысяч, которые придется вкинуть в кассу. А еще из-за Арсения, который вечно близко, но так далеко. Ты жалок, шипит себе сквозь сжатые зубы. Ты просто идиот, Антон. — Я с ним, э-э, — Арсений вдруг странно улыбается, — уже кое-что сделал. — Порезал? — Антон сникает, и вместе с его голосом умирает последняя надежда убраться отсюда побыстрее. — Нацепил на манекен с моим лицом? — Не-а, — а вот усмехается совсем уж хитро, непорядочно. Копается рукой в кармане и вытаскивает телефон — Антона почти манит к себе пальцем. — Зацени, как тебе? У Антона в голове флешбеками моменты, когда он думал, что Арсений — пиздец полный, и Антон ударился в него с разбега. И все — вся дрочка в туалете и дома в ванной, краснеющие щеки при виде голых арсовых коленок, дрожащие руки, жалко хрипящий голос — все это меркнет перед тем, что Антон видит сейчас. Головой трясет как эпилептик, думает, что у него в глазах плывет. И еще ощущает дежавю — потому что уже видел это фото. Только вместо фона с Эйфелевой башней — стенка туалета их ТЦ, белье не красное, а белое — то самое пропавшее. И оно не на Антоне. Оно надето на Арсения. — Это фотошоп? — голос хрипит, а ноги вдруг становятся совсем ватными. — Я польщен, конечно, что ты так высоко оцениваешь мои навыки, — Арсений весело щебечет, — но… Антон орет: — Арсений! На них даже оборачиваются. Дама, что чинно шествует по коридору, в их сторону недовольно косится, но Антону так плевать. — Это… — Не фотошоп, — выдыхают почти в шею, потому что Арсений с места плавно поднимается, облокачивается на руки — и своими блядскими блестит так задорно. — Хочешь забрать? Арсений снова победил — он всегда побеждает в том соревновании, которое устроил сам. Пытался зацепить — и у него, бесспорно получилось. Антон не может посмотреть куда угодно, взгляд приклеился к экрану, а руки правда превращаются в желе. Язык облизывает пересохшие губы слишком часто, в голове туман, а перед глазами — только Арсений. В том самом блядском белье. Сука, даже спереть умудрился четко свой размер. Лифчик не давит, а уж в этом Антон научился разбираться, и плевать, что внутри чашек пусто. Кружево легкое совсем и нежное, и кожа у Арсения такая же белая. Только трусы маловаты, явно натирают — и на то, что обтекает ткань внизу, Антон решительно не смотрит. — Так что, будешь забирать? — Арсений еще ближе. Перевесился через кассовую стойку, улыбается ехидно — и губы свои невозможные облизывает так же часто. — А оно… где? — Антон глупо хлопает глазами, ему кажется, что он в бреду, потому что Арсения — слишком. Слишком много — и на фотке, и вживую. Слишком хочется поцеловать, потому что Антон уже не выдерживает. Арсений тихо хмыкает, чуть отстраняется и выплывает из-за кассы. Смотрит так довольно, сам ведет свою игру — и мягко ведет пальцем от ключицы до груди. Антон пораженно выдыхает. — Оно на тебе? Арсений кивает согласно, чуть прикусывает губу. Не замедляет свои руки, которые скользят еще ниже, поддевают шлевки джинсов и чуть оттягивают — из-под линии ремня торчит едва заметная полоска кружева. Пиздец, думает Антон. — Пиздец, — и выдыхает уже вслух, потому что пиздец натуральный. Он бегает, как заведенный, взглядом, футболка неприятно липнет к телу, потому что он вспотел как после кросса. Под сердцем орет натурально, и из горла вырывается тихий скулеж. — Забирать будешь? — Арсений хрипит тоже, его голос чуть ломается, дрожит как будто, и Антон к чертям сносит в голове сирену, которая орет похлеще раненой белуги. Его мозг сейчас взорвется — вместе с членом, который визуализирует все увиденное еще хуже. — И пакетик не забудь. Хватает прямо с кассы — стопку разноцветной упаковки, Арсения хватает тоже — за руку, и дергается, когда его бьет чем-то электрическим. Упрямо тянет за собой, пыхтит похлеще паровоза; на посетителей ТЦ, которые неаккуратно лезут под ноги, почти рычит. Это ошибка, думает Антон, когда закрывает дверцу туалета. Фото сделано вот здесь, вон в той кабинке, и Антон дрожит от мыслей, как несколько часов назад Арсений выгибался перед камерой, ища нужный ракурс, морщился, когда белье, не предназначенное для мужчины, впивалось ему в задницу и оставляло красные полоски от застежки на спине. Антон бесконечно мажет взглядом по стене, в легких вдруг пусто, и он вдыхает полной грудью, дышит тяжело, лишь бы получить побольше воздуха. Его трясет как в лихорадке, глаза бешено блестят, а член вот-вот взорвется. Не становится ни грамма легче, когда ему на ухо слабо шепчут: — Отпусти. Антон испуганно косится вниз, он все еще сжимает Арса за запястье, и от осознания, что его руке сейчас горячо не просто так, становится еще сложнее. Дышать — Антон беспомощно хватает воздух ртом, стоять твердо на ногах — его по-прежнему колбасит. Еще сложнее жить, потому что Арсений слишком близко, и Антон почти готов застрелиться. Он слабо шепчет: — Отдай. И ему в ответ негромкое совсем: — Попробуй забери. И у Антона башню рвет. Уносит крышечку, которая уже не держит его бренную голову, а самообладание висит на волоске — Антон сейчас взорвется. Рычит раненым зверем, почти воет, и Арсения к стене толкает. Смотрит бешено, под ребрами стучит от вида, как Арсений быстро лижет свои губы — Антон его сейчас убьет. И вместо этого безжалостно целует. Забивает на все правила согласия, что ему, вообще-то, могут сейчас врезать — врезается в чужие губы, мажет беспощадно и сминает. Хочется кусаться, губы эти блядские насиловать, чтобы ловить ухом только жалобные всхлипы возбуждения. Бессовестно водить руками под футболкой, гладить каждый миллиметр — сжимать, щипать, нащупать лямки лифчика. Антона кроет, эти звуки — жалобный скулеж — издает он сам, потому что Арсений под его руками плавится, почти дрожит, смотрит своим невозможным взглядом, широко раскрыв глаза. Хочется прижаться еще ближе, потому что Арс до невозможности горячий, обжигающий почти, и в поцелуй Антон скулит. И орет уже натурально. Потому что ему отвечают. Арсений ему отвечает — и целует так же нагло, губы в отместку сминает, язык проталкивает в рот. И шепчет, когда может на секунду оторваться: — Я думал, до тебя никогда не дойдет. Антону могло показаться — потому что в голове туман, а в ушах стучит молотком. Могло присниться — потому что он так часто фантазировал об Арсе, что нередко путался, где реальность, а где сон. А могло случиться наяву, потому что его под футболкой гладят, наплевав, что она мокрая совсем, бессовестно суют колено между ног и упираются в районе члена. Антон скулит, уже не скрываясь, мысленно благодарит людей, которые не рвутся в туалет прямо сейчас и они здесь одни. Растекаются на сотни атомов, и эти атомы мешаются друг с другом — Антон не понимает, его или Арсения губы сейчас мокро скользят с шеи по ключице и чьи руки безжалостно сжимают зад, мнут в пальцах, хрипло стонут. Их стоны перемешиваются тоже — влажные, протяжные, молящие о большем. Губы у Арсения сладкие — Антон это понимает, когда снова поднимается до них, с силой отрывает себя от ключиц. Они все еще со вкусом того леденца — и немного куриного супа, — отвечают так податливо на каждое прикосновение. — Ты долбоеб, Шастун, — он ловит шепот через поцелуй, и с силой мажет языком. — Столько времени тупил. Антон согласен — со всем согласен, пока арсовы руки быстро расправляются с застежкой на его ремне, едва ощутимо пробегаются по животу и сдергивают мешающие джинсы вниз. Секунда — чтобы повторить все то же со своими, и Антона блядски трясет, потому что вместо одноцветных боксеров на Арсе правда женские трусы — те самые спизженные. Плотно обхватывают бедра сбоку, почти сливаются с молочной кожей. Антон цепляется за кружевную кромку, обводит пальцем, не забывая проскользить по голой коже — едва не капает слюной, потому что Арсу идет невозможно. Глухо сглатывает — он забыл совсем, что это стринги, тонкая полоска теряется в упругих половинках, и Антон, прикрыв глаза, проводит по ней пальцем. Четко по ткани, чувствуя, как вокруг пальца горячо. Мягко гладит сфинктер, щекочет самым кончиком подушечки, и Арсений всхлипывает жалобно. Жмется сильнее, трется о палец, громко стонет — и стоны у него такие же красивые, как он весь целиком. — Можно я? — Антон не понимает, о чем конкретно просит, и Арс не понимает тоже — растекается в руках Антона, позволяет с собой делать все, что захотят. За плечи держится упрямо, одну ногу поднимает выше, чтобы обхватить Антона за бедро. И дрожит — так крупно, ощутимо, что у Антона голову ведет по кругу. Он, как заведенный, гладит ягодицу, кожа мягкая наощупь и упругая, в ладонь приятно так ложится. Шлепает едва заметно, и Арсений жалобно скулит куда-то ему в шею, начиная беспокойно крутить тазом. Антон улыбается — наверное, хищно, пальцы свои оторвать не может. Хорошо, что рук у него две — одной продолжает с силой мять ягодицу, второй бессовестно оттягивает ткань трусов, которая по центру. Отпускает — она звонко шлепает по коже, и в ушах Антона вдруг двоится их синхронным стоном. — Тебе говорили, что воровать это плохо? — хрипло смеется прямо в ухо, и в ответ слышит упрямое: — Так я же, вроде, возвращаю. Антон закидывает ногу Арса выше — она постоянно скользит вниз, потому что тело его не слушается явно. Пережимает под коленом, тем самым, что два месяца сводило с ума своим видом. Рукой снова скользит по бедру, отпускает ягодицы и перемещается вперед, гладит внутреннюю часть бедра, и Арсения трясет еще сильнее. У него стоит — и кончик члена, истекающий прекамом, торчит из-под трусов. Антон по головке щелкает, еще крепче держит Арса под коленом, когда тот начинает сползать на пол. И голову ведет от такого бесстыдного вида. — Покажи все, — Антон снова хрипло выдыхает. Арс по-прежнему в футболке, в сочетании с кружевными трусами это выглядит нелепо, но Антону все равно — он и через футболку видит, как Арсений его хочет. Тот улыбается невинно, ногой обхватывает крепче и взглядом просит, чтобы ему помогли стянуть футболку. А дальше — пиздец полный, Антон может только непрерывно истекать слюной. Вживую в сто раз круче, чем на фото. Антон облизывает губы как маньяк, взглядом мечется от паха до груди. Арсений подкачан, насколько позволяет его конституция, линия пресса теряется под нижней частью лифчика, который все-таки слегка велик. Зато лямки на плечах почти влитые, растекаются по коже нежным кружевом — так и просят, чтобы их коснулись языком. Антон не сопротивляется совсем. Вжимает в себя, жмет на зад и как заведенный дышит в солнечное сплетение. Арсений пахнет потом и чем-то хвойным, еще немного — тем куриным супом, и Антон сдается окончательно. Дрожащими руками ищет на спине застежку, рычит, когда она не поддается, и почти орет, когда кусок невнятной ткани отлетает в сторону. — Это вообще-то женское, — хрипит и тут же мажет языком, скользя от ключицы и все ниже. Арсений не скулит, дышит слишком громко, издает цепочку непонятных и невнятных звуков. Ногой своей цепляется так, что Антону почти больно, но он сильнее перехватывает ее под коленом, чтобы Арсений не покинул его и на миллиметр. Антон в сексе понимает еще меньше, чем в нижнем белье, которое продает, у него и с девушками было всего два раза, но сейчас откуда-то знает, что делать дальше. Что вот так провести языком — по центру груди, слегка прикусить возле ключицы, — и Арс откинет голову сильнее, даст возможность языку кружить по шее, целовать каждый участок кожи. Вот так обхватить сосок — сразу губами, принимаясь неторопливо посасывать, — и он вцепится сильнее в плечи, вжимая голову в себя до одури. Можно мазнуть по нему языком, пощекотать самым кончиком, чтобы его больно дернули, спустили ногу вниз и затащили за собой в кабинку. — Кажется, ты снял не все, — и что нужно опуститься на колени, Антон тоже понимает сразу. Руки Арса мягко жмут ему на плечи, взгляд смотрит совсем ласково, а язык бесконечно мажет по губам, пытаясь их смочить совсем немного. Антон не помнит, когда полностью лишился джинсов и где они сейчас лежат, не помнит, где находятся штаны Арсения — перед собой он видит только кончик члена, который манит из-под кромки кружевных трусов. — Я никогда не… — Антон прокашливается. Взгляда отвести не может, а еще — унять желания коснуться прямо языком. Арс ему не отвечает, пальцами ныряет в волосы и гладит что есть силы, путается в прядях, ощутимо тянет. И Антон сдается мысли, что сейчас плевать — он Арса хочет, постарается все сделать так, чтобы получилось хотя бы приятно. И смотрит прямо в глаза, пока аккуратно ведет ткань по коже, тянет трусы вниз. Дышит загнанно, когда ловит сверху хриплый стон, а руки в волосах дрожат сильнее. Смотрит все еще в глаза, когда наклоняется чуть ближе, целует в самый кончик — и во взгляде Арса ни намека хоть на что-то адекватное. Неприкрытая похоть, желание, и от понимания, что это все ему — Антон может кончить за секунду. Взгляд он все-таки отводит, потому что страшно, неуверенно, но Арсений ему помогает. Мягко направляет голову, поглаживает совсем нежно — Антон тянется к его руке как завидевший оазис путник. На пробу лижет — мокро и солено, но хотя бы не противно. Лижет чуть сильнее, когда за волосы снова дергают — от основания к головке, и это горячо. — Сколько раз ты это представлял? — едва заметно откуда-то сверху. Хрипло и надсадно, на последнем выдохе. Антон нажимает языком сильнее, лижет осторожно, но пока взять в рот не хочет — он играет. — Каждую, — пауза, чтобы снова провести языком, — ночь. Арсений сверху стонет, плавится, хватает волосы, за плечи, руками шевелит беспорядочно, не понимает, за что в итоге ухватиться. И еще скулит так громко, что Антон чуть-чуть смелеет, языком щекочет яйца, друг за другом, развязно лижет, оставляя за собой обилие слюны. Снова тянется к головке, возвращает взгляд глаза в глаза, смыкает губы — и аккуратно движет ими вниз. Где-то на периферии смешно, что первый в жизни минет делает он сам, но для Арсения — все можно. Можно насадиться ниже, зафиксировать за бедра, чтобы сделать толчки мягче и плавнее. Скользить вверх-вниз неторопливо, душой слышать, как Арсений в его руках бьется, дрожит. Повторить весь путь обратно — и по новой, бесконечно, мокро, горячо, развязно; до конца. На очередном движении рука дергает за волосы со всей силы, бедра Арса напрягаются и он кончает прямо в рот — Антон не успевает отстраниться. Безрассудно, но так хочется — вбирает в рот поглубже, так сильно, как способен его рот без рвотного рефлекса — и упрямо ждет, пока тело Арса перестанут сотрясать конвульсии и он изольется до конца. — Не так уж и противно, — хочет ответить Антон, осторожно поднимаясь на ноги, перед глазами темное пятно, и он мысленно кивает рукам Арса, которые его заботливо придерживают. Но вместо голоса — одни бессвязные хрипы, он кашляет без перерыва, рот от непривычки сводит, а в горле пересохло. Сил не остается ни на что — только в Арсе раствориться, прижаться, что есть силы, благодарно ткнуться носом в шею. Антону наплевать, что он только что отсосал другому парню, их джинсы раскиданы в туалете торгового центра, а дверь хлопает и кто-то заходит. Ему важны только руки, которые заботливо оглаживают спину, хриплое дыхание над ухом, спутанные взмокшие волосы, которые то и дело лезут в глаза. И тихий шепот: — Помолчишь немного для меня? Перед тем как Арс меняет их местами. С такой ловкостью, которой можно только позавидовать — Антон после оргазма вечное желе, едва способен шевелиться, а Арсений выглядит вполне живым. Улыбается счастливо, нетерпеливо дергает трусы — Антон приподнимает зад от стены, чтобы открыть полный доступ. Рот упрямо затыкают ладонью, и Антон, конечно же, проводит по ней языком, за что получает легкий щипок в районе живота. За дверцей кабинки кто-то ходит, шумит вода из крана, а у Антона в мыслях только рука Арса, которая легко пробегается по ребрам, щекочет почти, и умолять о большем он уже готов. Вместо «Арс» бессвязное «мфр», потому что ладонь все еще перекрывает рот. Под ребрами стучит, когда второй рукой Арсений опускается пониже, не начинает новую игру в отместку, а сразу двигает по члену, истекающему смазкой. На сухую неудобно, больно, но приятно все равно — до звездочек перед глазами и аэродрома в голове. Антону рот и закрывать не нужно — ощущения сбивающие с ног, и он давно лишился голоса, способен сейчас только неразборчиво мычать. На него упрямо смотрят — Антон понимает просьбу и без слов. Водит по ладони языком как заведенный, пока Арсений благодарно жмурится, не выпуская его член, смачивает так настойчиво, пока кожа не становится невыносимо мокрой. И Арс, тихо цыкнув, меняет руки, Антон чувствует вкус собственного предэякулята у себя во рту, но не морщится ни разу, пока второй рукой — той, что оказалась мокрой, Арсений снова трогает его за член, на этот раз размашисто и быстро. Он кончает за минуту, и от этого совсем не стыдно. Силы улетают полностью, Арсений выглядит довольным — позер, по-любому засчитал себе очередную победу, но носом утыкается в яремную впадину, дышит тяжело и пальцами оглаживает ребра. А Антон — просто счастлив. Так, как пишут в книгах и до сумасшествия, потому что все еще считает это сном. Тем самым, где красивые мужчины, которым место на обложке глянцевых журналов, обращают вдруг внимание на рядовых, обычных парней из соседних магазинов. Целуют осторожно, когда силы понемногу возвращаются, льнут, что есть силы и пытаются почти врасти в чужое тело. Антон осторожно кашляет, когда снова слышит хлопок дверью — похоже, они снова одни, и это — лучший повод, чтобы выйти и беспалевно одеться. Отпускать Арсения не хочется, и Антон едва не стонет, когда от него осторожно отстраняются. Цепляет пальцами, сжимает руку, и они — буквально олицетворение картины «Сотворение Адама». Если, чтобы насладиться Арсом полностью, ему потребуется вечность, Антон готов отдать ему всего себя. — Я заканчиваю в девять, — шепчет Арс, и почему-то вдруг смущенно. Антон думает, что это глупо — смущаться перед тем, кто только что сосал твой член, но повторяет за Арсом — краснеет до самой макушки. Шепчет: — Я тоже, — и ему взглядом отвечают «Не тупи». — О, — Антон приободряется. Может ли это значить, что… — Зайдешь за мной? — ему хитро улыбаются, руке вдруг пусто, потому что Арс, напоследок подмигнув, выходит из кабинки. — Мне же еще нужно отработать тот комплект? И можно, и нужно, орет сиреной в голове Антона. Он, конечно, вкинет в кассу из своих, потому что для Арсения не жалко — если у него есть тяга к женскому белью, Антон подарит ему весь свой магазин. Он хочет попросить еще и фотку — ту, которую увидел полчаса назад, но, глядя, как Арсений неторопливо одевается, заставляет смотреть на себя, плавно скользя по бокам руками, и смешно прыгает в одной штанине, Антон думает, что это — слишком. Слишком мало, потому что, кажется, сегодня он получит больше в миллионы раз.