В тени их разных сторон

— Давай, Чуя. Заставь пожалеть меня об этой идее. — Осаму улыбается и слегка поддаётся бёдрами вперед, прямо-таки тянет нараспев каждое свое слово в игривой манере речи к чувствительному уху между огненных прядей. Пара изящных взмахов рукой. Перчатки давно нашли своё скромное местечко на ворсистом ковре подле кровати, чтобы не мешали. Чтобы не лишали права прикасаться к телу напротив. Права чувствовать стук горячей крови в жилах под мягкими подушками пальцев, громкого сердца в груди, бархата бледной кожи и тяжёлого вздоха зацелованного шатена из-под мокрой челки на лбу. Всё было крайне приятным удовольствием. Оба были на пределе. Не сорваться друг к другу, наплевав на все принципы, становилось всё сложнее. Одному всё хотелось больше и больше внимания к себе. Хотелось ближе почувствовать каждое мгновенье, двинуться навстречу. Но это бы значило конец собственной игре. Другому же не хотелось портить такой редкий и дорогой ценности момент, с которым он может делать абсолютно всё, что пожелает. Хотелось растягивать приятные мучения в невольности этого затейника, что сам предложил себя в таком виде. Каков же мазохист — перед ним не просто Осаму. Осаму, облачённый в красные нити. Такой непослушный и ждавший разрядки. Толстые верёвки облегают торс, расходясь симметричными узорами треугольников в стороны к бокам, обходя самые интересные места стороной. Они проходят через руки заставляя плотно сомкнуть их вместе где-то за спиной. Этого не скажешь о худых бёдрах, каких Чуя любезно решил широко развести усилием этого же материала. Перед ним Дадзай сидит в полностью беззащитной позе. Однако, не в беззащитном уме. Возбуждённый огонёк начинает украшать голубую радужку больших глаз. Осаму редко отдавал инициативу в постели. Редко мог позволить узреть себя в таком открытом виде перед кем-то: быть томно дышащим и таким вызывающим, но таким невинным одновременно, что порой это сильно раздражало. Сейчас шатен просяще тянется за поцелуем, который Чуя любезно вручает ему с определённой грубостью и вызовом. Своими настойчивыми движениями он так и произносит немо: Осаму, покажи, черт возьми, какой грязной шлюхой ты можешь быть. Потому что даже здесь он играл роль. Роль милой куклы с прилавка. Этот ход громких мыслей уже давно донёсся до мыслей самого Дадзая, и от них попросту хотелось смеяться. Хорошо. Сегодня Накахара планировал сломать эту надменную невинность своими самыми искусными пытками. — Ещё не всë. Терпения, 'Саму. — Шепчет рыжий и кусает в шею у загривка, оставляя резко вспыхнувший след, всё же не выдерживая. Дадзай лишь вздыхает рвано, ведь догадки что его ждёт присутствовали, от их ожидания ещё сильнее начинало щекотать где-то внизу, заполоняя собой все разумные мысли. Они слишком хорошо друг друга знают, поэтому Накахара всегда умел быть непредсказуемым. Секунда. И карие глаза накрывает чёрная и мягкая повязка. Узелок от неё теряется где-то позади между волнистых прядей мягких волос. Уж не знать ли, что в таких обстоятельствах его милый партнёр становится более чем открытым и чувствительным. Ещё секунда. Детектива с легкостью переворачивают на живот и приподнимают бёдра позади, которые даже разводить не надо было — верёвки сделали свою работу — ограничили Осаму в движениях снизу. Успевает вырваться лишь недовольное мычание, которое меняется на, замолчавший на половине, стон, когда его касаются холодные пальцы изнутри. — Эй! На щеке лежать неудобно! И руки начинают болеть! — Дадзай начал мотать головой и приподниматься в неудобстве, ведь руки были неудобно прикованы к спине. Однако, его тут же осадили, надавив между лопаток, снова прижимая к простыни, которая пахла одеколоном старшего. Чувства, как и планировалось, правда обострились. Темнота перед глазами переносила все его ощущения и мысли к своей же заднице остро пронизывающими волнами возбуждения. — Жалей. — Грубо отрезает Накахара не без доли наслаждения, вводя второй палец и растягивая с особым мастерством податливые стенки. В ответ ему скулят. До мафиози практически не доносились звуки, потому что в таких ситуациях Дадзай умел сдерживаться. Самая сладость его голоса всегда доносилась тягуче только во время самого главного. Единственное, что можно было слышать — это тихие вздохи ожидания и шуршащие звуки движения коленями по ткани в нетерпении, чтобы получить гораздо больше, чем просто пальцы. Это только сейчас. Ведь давно известно, что Осаму становится чувствительным, словно электрический оголённый провод, если знать, на что надавить, а Чуя знает. Чуя тянет, медлит, даже не старается нащупать простату, ведь знает, что тому это понравится. — Можешь начинать. — Детектив говорит это приказным тоном слишком громко из своего некого раздражения, пододвигается навстречу, уже сам насаживается и погружает в себя пальцы резкими движениями, больше не в силах терпеть. Хочется. Хочется. Хочется ещё. Хочется сильнее. Хочет Накахару. Но сегодня, забыл. Он не в своей власти. — Какой непослушный. — Мафиози довольно улыбается и шлёпает детектива по заднице. Пропадает из Осаму за доли секунды и отходит к шкафу, судя по звукам, который стоял в другом углу этой просторной спальни. В мгновение шатена озаряет ответ этой загадки. Он расширяет глаза под повязкой в приятной шоке, а губы становятся приоткрытыми в громком вздохе и восхищённой улыбке. — Пора охладить твой своенравный пыл. — Чуя вальяжно подходит сзади, держит в руках дистанционный вибратор и замедляется в шаге, любуясь такой желанной задницей, что сейчас сжималась и наоборот рефлекторно от его собственноручных недавних деяний. Пристальным взглядом, не теряющим в этой картине ни одной детали, он смущает шатена, который начинает неловко ерзать на месте, насколько это возможно, чтобы хоть как-то закрыться и спрятаться. Этого делать нельзя. К нему резко подходят ближе и берут в ладонь одну ягодицу, оттягивая в сторону. Дадзай не видит — чувствует, как Накахара облизывается. Вид прекрасный — связанные кисти дёргаются и разводят пальцы в неожиданности, над повязкой можно было видеть хмуро сведённые брови и губы, которые были слишком пухлыми от того, что их сильно кусали совсем недавно, дабы избавиться от постыдных звуков стимуляцией какими-то жалкими пальцами. Вид прекрасный — в Осаму вводится вибратор на самой максимальной мощности. Тот резко выгибается в спине и громко стонет, не успевая никак среагировать. Накахара не перестаёт сбавлять сильные вибрации, которые уже через несколько секунд заставляли Дадзая, никак не в силах этому помешать, содрогаться во всём теле и часто дышать. Кнопка мощности на пульте зажимается между телом и верёвкой. Теперь это нельзя остановить без внешнего вмешательства. — Это только малая часть 'Саму. — Чуя медленно приближается к голове шатена, обволакивает нежно своими пальцами подбородок и наводит на себя. Такого беззащитного, хрупкого лишь на глаз, лишённого зрения с трясущимися губами и умирающего от приятности вибраций по всему телу. Слова мафиози доносились до него отдалённым эхом, потому что всё внимание было направлено на удовольствие где-то сзади, подходящее сокрушительным оргазмом всё быстрее и быстрее к чувствительной головке. Но когда Осаму тянут за подбородок, все возвращается. Он распахивает глаза в надежде, что снова что-то увидит, но нет — темнота повязки. Это точно было пыткой. Тянуться за поцелуем было бесполезно — от него ускользают и отстраняются, оставляя с дрожью в коленях без единого внимания к себе. Простынь зажимается между зубов. Теперь члена касаются рукой, начинают двигать, выбивать ещё больше стонов, извивающихся движений, звёздочек в глазах и мурашек по телу. Сильнее утопать в этих сумасшедших приятностях было не описать словами. Чуя будто бы везде, будто бы везде он касается его и смотрит свысока, словно Бог. Но длилось оно недолго. Следующие слова по комнате прошлись громом среди бело ясного неба, предвещающим хорошее только для самого Накахары, замерли оба: — Уверен, этого ты не смог предсказать… — Шатен почувствовал прикосновение чего-то холодного к головке. Саундинг — глаза широко распахиваются, а тело рефлекторно попятилось назад, но затем вернулось на прежнее место, ведь его потянули за верёвки на груди, словно за поводок, ближе к себе, сажая на коленки. — К-кончу… Кончу сейчас! Что ты творишь, щенок?! — Несвязно и громко лепечет тот, вставая на колени, чтобы переместиться. Повязка уже давно промокла от слез при таких сильно приятных ощущениях. Слетела на один глаз, ослабившись сзади. Сейчас будет ещё хуже. Всё лишь пытка. Лишь пытка, что сладостно тянулась давящим узелком у обоих. — Чуя! — Маска, что так старались снять, разбивается вдребезги, обнажая всю настоящую сущность Дадзая, что повелевала ему сначала пошло срывать голос, а затем замолчать в ожидании. Более притворяться оказалось слишком трудным. Человек на грани оргазма становится послушнее маленького щенка, поэтому Накахара этим пользуется: — Кончишь, когда хорошенько попросишь. Знаешь же. — Произносит мафиози издевающейся интонацией. В урерту члена начинают медленно вводить тонкую палочку с несколькими неровностями, сопровождаясь громким скулежом, хозяин которого не мог так скоро унизиться, но и сдерживаться тоже. Вибратор вводят и выводят ритмичными движениями. — Чуя! Чуя, если ты не… Я потом тебя так… — Конечные слоги проглатываются, не давая толком договорить. Это были пустые угрозы. Оба это понимали. Возмущённому бережно поправляют повязку в любовании. Теперь он сидит на чужих коленях и выгибается до боли назад, чтобы его обратно прижали к себе. Корпусом он наваливается на тело напротив и приподнимается в коленях. — М? — По члену проводят рукой, а вибратором начинают играться, неравномерно меняя скорости. — Что такое? — При-д-дурок! — Покажи мне, как ты умеешь просить. — Ты извращенец похлеще меня, оказывается. — Знал бы он, что так будет — Чуя бы уже давно лежал под ним. Сейчас же колени снова сводит судорогой. — Я просто заставляю тебя пожалеть. — Непринуждённо доносится вслед. На самом деле, мафиози терпит из последних сил, чтобы не бросить всё и начать грубо втрахивать этого засранца в свою же кровать. Дазай молчит, мнётся, виляет головой и поджимает губы под красные щеки. Попросить ничего для него не стоило, но ведь этого и добивается Чуя. Это было бы слишком для него полезно и выигрышно. Значило исполнить — значило проиграть. Попросит хорошо, да — будут с усмешкой припоминать это ещё очень долго. Впрочем, другого выбора у него не было. Бёдра уже начинали дрожать и поджиматься в ожидании такой необходимой разрядки, что хотели разъехаться было в стороны, но крепкие верёвки не давали исполнить эти мелкие прихоти. Шатен скалится. Его бесполезные думы и оттягивали неизбежный момент, проводя время в не менее унизительных захлебывающихся звуках. До жути приятно. К чёрту принципы. И начнём с малого. — Чуя, хватит. Я сейчас откинусь. — Лучше. — По заднице приходится шлепок. Громкий и тяжёлый рваный вдох. — Чуя, пожалуйста. Дай мне кончить. — Лучше, Дадзай. — Ему обречённо скулят. — Прошу тебя, Ч-чуя! — Былая уверенность начала срывается очередным несдержанным мычанием. — Дай мне, сука, кончить и трахни уже, как ты умеешь! Н-ну же! — Голос становится высоким и ломается на середине. Такого Осаму увидеть почти что было невозможно, лишь мафиози была доступна эта довольно милая сторона своего парня, который допускал себе оплошности только в его окружении. Крайнее отчаяние. Ему, наконец, дают излиться в громком стоне. Шею, ключицы, грудь покрывают мелкой россыпью нежных поцелуев. Это значилось своеобразной похвалой. Весь этот вид невозможно терпеть более, вибратор вытаскивается следом. Чуя мурлычет что-то нежно бессвязное и неаккуратное шепотом, что был слышен только им обоим. Он на пределе, на пределе, на пределе. Чуя хватается за бледную талию, на какой выступало несколько рёбер, которые позже он обязательно расцелует, и начинает грубо насаживать податливое и нежное тело на свой член, опаливая своим горячим дыханием прямо в дрожащую грудь. Осаму пробирало крупной дрожью абсолютно везде ещё в незаконченном оргазме с такой же незаконченной отдышкой. Воздуха начинало не хватать, а сил осталось только на тихие краткие стоны, что лились рыжему на ухо, что обрывались на громком окончании по каждому столкновению и шлепку кожи о кожу. Прекрасно. Прекрасно, Осаму перед ним настоящий. Такой открытый, беззащитный и не менее развратный. Чуя доказал своё, но это потом. За Дадзая делают всю работу — орудуют его бедрами, крепко сжимая, наверняка оставляя синяки после себя. Играют с темпом и дышат в унисон, ведь обоим невыносимо жарко. Приятно. Пошло. Повязка летит с глаз, не давая опомниться толком, ведь Дадзай сразу целует, растворяясь в таких долгожданных ласках. Старший изливается в дрожащее тело, что получило слишком много подарков за сегодня. Хороший мальчик. Полминуты проходят в понимающем молчании. Они оба дышат тяжело, уставши, как после длительной пробежки. Сминают губы в поцелуях друг другу до того лениво, что звуки от них лишь изредка проносились по комнате. — Пожалел? — Наконец подаётся голос. За край верёвки тянут, распуская всю конструкцию красной паутины. Шибари — вещь продуманная. Детективу помогают выбраться. — Нет… Ни капли. — Выдыхают ему в ответ с особой любовью. В этой игре не было проигравших.