Аромат Камелии

      Это был Усуй, цикл года, когда дожди омывали промёрзшую землю, а снега потихоньку таяли под лучами солнца. Месяц дружбы в самом его расцвете. Крестьянский люд не может нарадоваться наступлению тепла, а Ёнако Буранчи, богатый землевладелец тех краев, проснулся от истошных воплей своей беременной супруги.       — Господин, я не хочу разочаровывать Вас, но есть кое-что, что я обязана вам сообщить. Госпожа молода, это первая беременность, не редкость, когда молодые дамы теряют своё первое дитя. Поэтому, прошу вас… — осторожно начала повитуха.       — Я всё понимаю. Не учите меня тому, что я уже знаю.       Ёнако Шито, вторая жена Буранчи, была моложе него на десять лет и являлась типичной провинциалкой, что смогла успешно выйти замуж за хорошего мужчину из большого города. Да и учитывая слухи из деревни, откуда родом Шито, это была немыслимая удача, что Буранчи выбрал её своей женой. Поэтому молодая девушка старалась всячески показывать свою благодарность и никогда не позволяла себе перечить мужу. Для Шито не было иного выбора. Каков же был её ужас, когда прошло уже больше года с момента свадьбы, а вестей о беременности всё нет. Не счесть бессонных ночей, которые она провела в слезах и страхах. Мать Шито всегда пугала её, указывая пальцем на проходящих мимо женщин и говоря, что их вышвырнули из дома мужья, ведь те не были способны выносить им сына. А если так будет и с ней? После такого позора, и так шаткая репутация Шито разобьётся в дребезги о земную твердь. Тогда мать придушит её, самолично лишив жизни непутевую дочь.       Буранчи никогда не поднимал вопрос о беременности, возможно не желал говорить об этом с самой Шито, а может и вовсе не следил за ходом времени. Он беспечно занимался своими делами, иногда играл с младшей сестрой в сёги, и, казалось бы, его совсем ничего не тяготило. А Шито уже сама выжрала себя изнутри. В голове её стоял голос матери, с каждым днём становясь подобен рёву они. И хоть Буранчи ничего никогда не говорил Шито по этому поводу, его мать и сестра, казалось, видели невестку насквозь. От их взглядов Шито чувствовала, будто её тело пронзают острые шипы.       Шито была идеальной женой, делала всё, что могла, лишь бы угодить Буранчи и его семье. Всегда шла на три шага позади мужа, склонив голову вниз и никогда не смотря в глаза, не говорила и слова, пока не обратятся. Кроткая и правильная, подобно благочестивой амброзии. Была она красива и тонка, как тростинка, утопала в слоях собственных кимоно. Волосы её были черны, как и полагается, длина их выставлена на всеобщее обозрение. Семья Ёнако не являлась кугэ, оттого волосы её были не ниже пояса. Лицо её всегда выражало некую благочестивую невесомость.       Разве она многого хотела? Она стольким жертвовала. Столь долгие часы проводила в своих покоях, приводя себя в идеальный вид. Терпела и многое превозмогала, как её и учили. Ей просто нужно было родить здорового сына, чтобы больше не бояться, что Буранчи надоест с ней возиться. Просто породить на свет наследника семьи.       И тогда она окончательно станет частью этого дома.       Когда утренняя тошнота, головокружения и слабость стали симптомами беременности, Шито готова была плакать от счастья.       — Это сын, — уверенно сказала она своей служанке, когда та расчесывала её волосы после купаний.       — Вы так уверены в этом, госпожа, — нежно пробегают пальцы, перебирая длинные и густые пряди, а зубцы гребня проходят через волоски.       — Потому что я знаю… это точно мальчик, — тонкая девичья рука коснулась небольшой выпуклости, которую можно было почувствовать сквозь тонкую ткань джубана. Ребёнок был ещё мал, но Шито уже любила его всем своим сердцем.       — Пусть боги благоволят нам, и это действительно будет мальчик. Господин наверняка от счастья закатит большой праздник, — сказала Чиё, весело улыбаясь отражению хозяйки. Она была юна, всего двенадцать лет отроду. Еще незрелое дитя.       — Он праздновал рождение своих прошлых сыновей? — как бы невзначай спросила Шито, смотря на собственные руки.       — Всех троих отпраздновал! Всех троих! А как цвела и пахла прошлая госпожа. Видели бы вы её лицо, — весело сказала служанка, продолжая расчесывать волосы Шито, не заметив, как её руки сжались в кулаки.       — Вот оно как…       Было обычным делом, когда мужчина, овдовев, находил себе новую спутницу, и обществом это никак не порицалось и не скрывалось. Вот и Буранчи, потеряв жену и трёх сыновей, что не смогли пережить зимней болезни. Все четверо слегли и один за другим ушли в мир иной.       — Такая странная штука это… — прошептала Шито себе под нос.       — О чем вы говорите госпожа?       — Да так, вслух задумалась о жизни. Не бери в голову, — усмехнулась Шито. Раздвижные двери открылись, и в комнату зашел Буранчи. От него пахло саке, бледную кожу украшал пунцовый румянец. Почтительно поклонившись, Чиё покинула комнату.

***

      Шито проклинала свою судьбу.       Ей хотелось просто вырвать свое чрево вместе с плотью, казалось, эта быль была бы терпимее тех, что она переживает сейчас. Кто бы мог поверить, что госпожа может так кричать? Истошно, словно вот-вот лишится жизни. Капли крови пачкали белоснежные простыни, а слёзы бегали по покрасневшему лицу Шито. В эти часы страданий и боли она готова была забранить всё на чём свет стоит, в голову ей даже пришла мысль: «Я готова пожертвовать жизнью ребенка, лишь бы боль прекратилась.»       Но она продолжала тужиться, истекать кровью и пускать слёзы, сжимая зубы так сильно, что можно было услышать скрип.       Она не первая, кто переживает подобное, так к чему всё это? Повитуха даже краем глаза не посмотрела на неё. Кажется, им всем было плевать, что чувствует Шито. Все они…       Ушей коснулся пронзительный плачь младенца, а Шито тупо смотрела в потолок. Всё её тело трясло и било конвульсиями. Она практически не чувствовала нижней части тела, предпочитая вообще не двигаться и лишний раз не доставлять себе боль. Вся в поту и прочих жидкостях, Шито чувствовала себя грязной. Отвращение ядовитой желчью покатило к горлу.       Оно стоило того. Всё хорошо. Это было не зря. Вот сейчас покажут её сыночка, доказательство её победы, и всё пройдет. Ведь ради чего ей еще это нужно?       — Девочка, — отмыв младенца и завернув его, сказала пожилая женщина, стоя у головы Шито.       — Что? — из последних сил спросила она, смотря на повитуху раскрасневшимся взглядом. Рот её отвис и она, казалось, хотела сказать что-то ещё, но потеряла сознание от изнеможения.

***

      Шито сидела с свертком у своей груди и смотрела вперёд себя. Во рту её всё пересохло. Дочь мирно дремала в тепле материнских объятий, даже не подозревая о том, что творится в мире вокруг. Такая слабая, маленькая и хрупкая, как фарфор. Сожми Шито её чуть сильнее, зажми она ей нос, девочка ведь ничего не сможет сделать против. Она даже открыть глаз своих не может, она лепечет что-то невнятное и понятное одной ей. Шито всматривается в пухлое личико и шепчет:       — Ну и кому мы такие нужны, а? — хриплый, из-за долгих часов криков и воплей агонии, голос казался чуждым для собственных ушей. Девушка сглотнула вязкую слюну, тяжело выдохнув и впервые взглянув на дочь трезвым взглядом.       — Уж лучше бы ты вообще не рождалась, знаешь ли, — столько жестокие слова сорвались с потрескавшихся губ сами собой. Оперевшись спиной о деревянную перегородку, Шито провела пальцем по щеке ребенка. Имя ей ещё не дали, не прошло ещё семи дней. Да и с ребенком пока только одна мать и сидела. Буранчи, казалось, потерял всякий интерес и к жене, и к новорожденной, хотя теперь Шито не уверена, что он у него вообще был. Мать Буранчи, вместе с его сестрой, лишь скривились, узнав, что на свет появилась дочь, а не сын.       — А если ты будешь страшненькая? А что, если нрав твой будет взбалмошен и горд? Как же мы найдем тебе мужа? М? — из уст дитя вылетел нелепый лепет, как будто бы она действительно могла бы понять Шито. Девушка сардонически усмехнулась, а потом пригладила мягкие волоски на макушке малышки.       — Нам женщинам, ой, как нелегко. Каждый божий день носить эти тяжёлые кимоно, следить за волосами, краситься, уметь вести себя утончённо, но при этом не чёрство. Быть кокетливой, но не распутной. Быть сладкой, как мёд, но не быть прилипчивой и глупой. А если тебе попадётся плохой человек на пути? Ты будешь опорочена и опозорена… прям как я. Может даже хуже. Это сложно, когда все верят словам мужчины, только потому что его слова авторитетнее слов женщины. Сложно, когда твоя собственная мать говорит тебе покончить жизнь самоубийством, дабы не очернять честь семьи. Каждую секунду, минуту, час ты будешь задумываться о том, что же о тебе думают люди. Ведь именно они решают твою судьбу.       Шито и не заметила, как голос её сорвался в более хриплый полукрик. Ребенок захныкал, лицо её сморщилось и приобрело неприятный багровый оттенок. Из искаженного рта младенца вырывались рыдания, но Шито не спешила успокаивать дочь. Глаза её наполнились слезами, а дыхание сбилось. Поперёк горла у неё встал ком разочарования и обиды. Столькое в жизни Шито пошло не так, что, действительно, легче было бы убиться, нежели жить с этим бременем дальше. Судьба злостно насмехается над ней, строя свои планы и не обращая внимания на барахтанья бедной неудачницы Шито.       — Ты даже не представляешь… — девушка замолчала, сжав губы в тонкую полосочку. Дитя продолжало задыхаться в рыданиях, а по щекам Шито вновь полились ручьи слёз.

***

Говорят, что день, когда тебя нарекают именем, это день, когда определяется твоя судьба. От того к этому всегда подходят с особым трепетом и расчетом. Имя — неотъемлемая часть твоей сути, и человек без имени — всё равно, что безликий призрак. Многие родители подходят к выбору имени задолго до рождения самого ребенка, ища самое замысловатое и величественное.       — Пусть девочку зовут Кана, — решил за всех Буранчи, сказав это в вечер перед днём имянаречения. Вязкий рис застрял поперек горла Шито, все силы её воли ушли на то, чтобы не показать своего негодования. Вместе с рисом девушка проглотила и ком своего недовольства.       Сейчас ребёнок большую часть своего времени проводил с кормилицей или со служанкой. Из-за наплывшего стресса Шито почти сразу же потеряла молоко и не смогла кормить дочь. Отчего свекровь неодобрительно поджала тонкие, иссохшие губы и хрипло прошептала:       — Не к добру это… ох, не к добру.       — О чем вы, матушка? — склонив голову набок, спросила Шито, стараясь вежливо улыбаться.       — Да так. Шито-тян, ты же знаешь, я к тебе добра и зла тебе не желаю, — издалека начала свекровь, хмурясь. Глубокие борозды морщин на её лице выглядели, как уродливые шрамы. — Но вот ребёнок… Понимаешь ли, девочка родилась раньше назначенного срока, уж слишком она беспокойная, да и в последнее время все дела как-то идут не так.       — Это вы к чему матушка? — искренне не понимая цепочки, которую пыталась выстроить пожилая женщина, Шито вскинула густые брови и недоумённо заморгала.       — Не к добру это! — в очередной раз повторила старуха, показательно стукнув тростью о деревянные половицы. — Кажется мне, что всё это плохое знамение. Чёрная полоса.       — Матушка, вы зря себя тревожите, — внутренне проклиная суеверную женщину, Шито успокаивающе погладила её по плечу и повела в сторону покоев. — Давайте выпьем чаю и успокоимся.       — Ну, как же ты не понимаешь? Слухи ходят разные. Ты ведь слышала, что у нас зарезали весь скот? Деревенские говорят, что ночью слышат странные звуки и вой. Не находишь это странным? И всё после рождения этого ребенка.       Что-то в груди Шито сжалось и скрутилось в тугой узел. В голове её было пусто и тихо, словно все мысли просто растворились и сменились густой дымкой тревоги. Губы её раскрылись, дабы впервые выступить против убеждений свекрови. Но голос её застрял посреди горла. Несвязно и с явной задержкой, она промямлила:       — Это всего лишь совпадение. Девочка ни в чём не виновата. Это… — слова не идут и уверенность увядает под взглядом пожилой женщины.       — Я пригласила человека из храма, чтобы он посмотрел, что происходит. Ребёнка он тоже проверит, и, если что-то будет не так, придётся с этим разбираться, — дальше Шито не слушала, узел в её груди натянулся, причиняя боль. В животе что-то забурлило.       Может она и хотела сына, но, как бы то ни было, ребёнок был её. Она несла девочку под сердцем долгие месяцы, лелеяла и заботилась о нерожденном ребенке. И что же теперь? Шито так просто позволит маленькому стеблю увянуть под натиском непогоды и человеческого невежества? Это дитя её, она просто не могла искоренить уже зародившуюся любовь и жалость к этому маленькому существу. Всё же им, ошибкам, стоит держаться вместе? Может, Шито сможет сделать её по настоящему счастливой маленькой химе.       Медленным, неустойчивым шагом Шито шла по коридорам в спальню. На улице лил сильный ливень, как и всю неделю. В воздухе стоял запах мокрой земли, а капли устойчиво барабанили по крыльцу. Надо было навестить девочку. Мать Шито одно время, когда у старшей дочери родился сын, на зависть всем недоброжелателям говорила, что дети в дождь ведут себя особенно беспокойно. Шито задавалась вопросам: «А вдруг из-за этого бедный ребёнок постоянно рыдает? Может ему не нравится дождь?»       Дойдя до комнаты, девушка услышала характерный плачь. Так девочка могла себе что-то да повредить. Не мешало бы позвать врача, чтобы тот проверил её самочувствие. Резко вес множества слоем кимоно обрушился на плечи Шито так, что ей стало сложно дышать. Укор вины зарылся в её сердце, ибо за весь день она ни разу не проведала дочь.       — Ну-ну, что же ты так плачешь? — зайдя в комнату, Шито сразу же взяла ребенка с рук Чиё, неуклюже пытаясь её укачать.       — Она почти не спит и не ест. Госпожа, я очень волнуюсь за её самочувствие, — глаза служанки были на мокром месте. Макияж, который она наносила каждый божий день, выглядел подтекшим и размазанным по всему лицу. Намочив слюной большой палец, Шито исправила уголок губ Чиё. Та, казалось, ещё больше насупилась.       — Не волнуйся, я слышала, что дети в первое время такие. Скоро настанет день имянаречения. Потом уже станет легче, когда боги определят её судьбу, — плачь понемногу утих, но выражение лица Чиё вдруг насторожило госпожу. — Что-то случилось?       — Господин… он …Сегодня я услышала, что Господин не собирается отмечать день имянаречения, —робко и тихо пропищала молодая служанка.       — Что?!