And

      Как воплощать мотивы в жизнь, если кровь стынет в жилах? Если дыхание замирает, как и сердце, вроде все еще бьющееся где-то внутри? Если глаз оторвать невозможно, если вмиг одеревеневшее тело, остановившееся недалеко от сердца танцпола, и шевельнуться не может?       Хэ Сюань сглатывает и, невзирая на свое состояние, которое следовало бы взять под контроль, продолжает смотреть, пристально вглядываться в младшего брата своего некогда лучшего друга, предавшего их взаимоотношения и нагло забравшего все лавры от совместной работы себе. Он слегка наклоняет голову вбок и, как загипнотизированный, пораженный невидимыми чарами, изучает свою жертву, отчего-то ощущая жертвой самого себя.       Ши Уду называл своего брата Ветерком и часто о нем рассказывал.       От отдающегося свободному танцу Ши Цинсюаня исходит невероятного сорта энергия — манящая: Хэ Сюань с трудом удерживает себя на месте, игнорируя впившееся в него желание пройти вперед через толпу, двигающуюся под ритмы довольно-таки спокойной мелодии. Пройти вперед к нему и просто стоять в непосредственной близости.       Всё такое разноцветное. Пахнет алкоголем. Хэ Сюань, обычно невосприимчивый к окружающей его атмосфере, чувствует что-то неладное с собой и своими чувствами. Он всё ещё смотрит на младшего брата своего злейшего врага и не замечает, как оказывается на много шагов ближе.       К Цинсюаню подходит высокий молодой человек, вручая бокал с каким-то коктейлем. Ветерок широко улыбается в ответ, взмахивая каштановыми волнистыми волосами, и принимает его. Это Бармен, понимает Хэ Сюань, видевший его за стойкой совсем недавно.       Ветерок подносит бокал к губам, и именно в этот момент приходит понимание, что пришла пора прекращать непонятные наблюдения, больше напоминающие любование. Однако в этом Хэ Сюань себе ни за что не признается. — Ты хоть знаешь, что собираешься выпить? — спрашивает он у Цинсюаня тяжёлым голосом, подходя к нему максимально близко. Иначе под аккомпанемент музыки, бьющей по ушам, ничего не было бы слышно. — А? — удивляется Ветерок, хлопая ресницами и изумленно глядя на незнакомца. — Вы кто? — Друг твоего брата, — бросает Хэ Сюань, опуская осуждающий взгляд на бокал. — Он снова послал кого-то за мной следить? — в голосе слышатся досада вкупе с раздражением. — Я его, конечно, люблю, но черт бы его побрал в такие моменты. Надоело! — Ветерок, по всей видимости уже нетрезвый, запрокидывает голову, готовясь осушить бокал с сомнительным напитком целиком.       Хэ Сюань этот порыв молниеносно останавливает, выливая половину жидкости на пол. Он подносит остаток к носу и вдыхает терпкий аромат. — Тебе подмешали, — заявляет уверенно и спокойно. Выражение лица становится хмурым, стоит заметить, как Ши Цинсюань, минуту назад казавшийся на танцполе бабочкой, пошатывается от количества выпитого. — Уходи. И скажи брату, что я уже не маленький, — недовольно чеканит Ветерок, наклоняясь к Хэ Сюаню донельзя близко, отчего шея последнего покрывается ничем не объяснимой испариной. — И что не обязательно слать ко мне живое воплощение моих влажных фантазий.       В конце концов, Ши Цинсюань, от которого так отчетливо пахнет свежестью и морем, утыкается ему в шею и закрывает глаза. Хэ Сюань же делает глубокий вдох, стараясь взять себя в руки и осознать, верно ли всё расслышал.       Как творить месть, если кровь стынет в жилах? Если при виде этого чистого создания дышать становится тяжело, а сердце, определенно точно бьющееся в левой части груди, так и норовит вырваться наружу? Если разум, хоть и вернувший себе контроль над телом, находит с ним общий язык и дает добро на то, чтобы опустить правую руку на чужую спину?