ревёт гроза

Гроза внезапная налетела на дворец в Ропше. Еще десять минут назад можно было увидеть как зажигаются над садом первые звезды, и вот теперь безмятежное прежде небо заволокло черными тучами, поднялся неистовый ветер и ледяные капли барабанной дробью ударили в окна. Петр, свергнутый собственной женой император, бился в руках Теплова, что хватил его ружейным ремнем поперек шеи. Орлов стоял поодаль — недвижим. Он молча наблюдал происходящее. Он сам впустил убийцу. Бледный, в полумраке государевой спальни, где из света были только отблески яростных молний, Орлов казался призраком, а может и смертной тенью, что пришла по душу русского царя. Петр с немой мольбой смотрел на Алексея выпученными глазами, царапал короткими ногтями душащий его ремень, пытаясь подцепить, зацепиться, натужно хрипел… Теплов усилил хватку. Лицо Петра побагровело. Сверкнула юркой серебристой змей ослепительная молния и за ней по округе раскатился такой сатанинский грохот, что задрожали стекла. В нечеловеческом предсмертном усилии, Петр рванулся прочь, ударяя Теплова затылком и локтем. Тот, не ожидая подобного сопротивления, опешил, пальцы его разомкнулись и на мгновение выпустили удавку. Орлов в тот момент не думал — он делал. Метнувшийся ему навстречу Петр сам напоролся на выхваченный Алексеем клинок, который тот словно в помешательстве еще дважды вогнал в чужое тело. Страшные глаза в сетке лопнувших сосудов на перекошенном болью и удивлением лице низложенного императора казалось смотрели Орлову прямо в душу. Орлов не раз видел лица убиенных: злые и испуганные, иногда растерянные, как будто несчастные не чаяли, что горбатая доберется до них именно в этот миг — но это детское недоумение и немой вопрос, навсегда застывший в распахнутых глазах, Орлов знал, будут преследовать его до конца жизни. Скрюченные пальцы в последний раз бессильно скользнули по темно-зеленому сукну кафтана, и Петр тряпичной куклой упал на пол. Новая молния прорезала небо, освещая убитого и его убийцу. Орлов, придя в себя, отшатнулся. Рука его дрогнула и клинок со звоном упал на наборный паркет, где уже растекалась густая черная лужа монаршей крови. В этой же крови были и руки Алексея. Прогремел далекий гром, как будто отголосок пушечных залпов. Орлов попытался оттереть ладони, но кровь не сходила. Он сдернул с шеи платок и с полубезумным остервенением принялся тереть им руки, но крови — липкой жирной — казалось становилось только больше. Гроза оглушающе била в окна. От ветра дребезжали ставни, по стенам блуждали фантастические тени, словно это бесы вылезли из ада поглядеть на дело рук царевого убийцы. Белый свет вновь залил спальню. Алексей в испуге отпрянул — у его ног, заколотая, убитая его руками, лежала Элизабет. Волосы ее будто со сна разметались, некогда белое нижнее платье, там где безжалостный ранил ее клинок, темнело алыми пятнами, а на лице — ее милейшем лице — застыло детское недоумение. «Как же так, Алёша?» — вопрошали ее распахнутые недвижимые глаза. И Орлов закричал, но крик его потонул в громовом грохоте… …этот нечеловеческий вопль, этот рёв, подобающий скорее раненому зверю чем человеку, вырвал его из сна. Безжалостная непогода ливнем хлестала в окна. Гремели незапертые ставни и им вторило раскатистое эхо. Вдруг сверкнуло так, что Орлов и без того потерянный на мгновение ослеп. Не до конца очнувшийся от ужасов своего кошмара, он не понимал где он, когда он. Стоит ли он над телом Петра в грозовую июльскую ночь в Ропше или же мучится томительным ожиданием вестей об аресте самозванки, пока молнии расчерчивают майское небо над Ливорно. Орлова трясло, било крупной дрожью словно в лихорадке. Рубашка, мокрая от пота, липла к телу, сковывала движения. Орлов задыхался, каждый вдох давался ему с трудом, словно что-то навалилось на грудь и сжимало, и давило. И руки — они были черными от крови. В испуге Алексей вновь попытался их оттереть, но монаршая кровь, перемешанная в его сознании с кровью преданной им Элизабет, будто бы впиталась в его кожу и не желала сходить. К горлу подступала тошнота, на языке заворочался медный привкус. Алексей тихо истерично засмеялся. В истерике своей он не заметил, как двери спальни с натужным скрипом приоткрылись. — Ты чего орешь? — раздалось недовольное на польском. Кароль сонно щурился, пытаясь в темноте разглядеть что же это такое случилось с его дорогим гостем. Сверкнула молния, заливая ярким светом спальню, озаряя дрожащего на смятой в беспорядке постели Орлова. Радзивилл бывало видел этого русского медведя и надутым от собственной важности, и смиренно скромным; до беспамятства пьяным то от радости, то от тоски; по-молодецки свехмеры веселым, да непримиримо яростным в гневе. Но подобный звериный испуг на лице, в глазах Орлова, князь видел впервые. С него на раз сдуло весь сон. — Алексей? — осторожно позвал Кароль, подходя ближе. Но граф не отзывался. Он все тер ладони краем сбившегося одеяла, да так неистово, что кожа уже покраснела, — Алёша? Крадучись, словно перед ним было дикое животное, Радзивилл подошел ближе, аккуратно сел рядом, придвинулся, забираясь с ногами на кровать. Тихий плачущий смех Орлова неясной болью отзывался в княжеской душе. — Хватит… хватит… — прошептал князь, хватая Алексея за беспокойные руки, — все это просто сон, дурной сон… Тот смотрел на польского воеводу большими испуганными глазами, и явно видел сидящего пред собой, но вот только узнавал ли — Кароль не знал. Он обнял Алексея за плечи, потянул к себе, позволяя спрятать лицо в излучине своей шеи. Радзивилл баюкал Орлова как младенца, пока тот подобно младенцу и рыдал, и выл навзрыд, цепляясь за Кароля словно утопающий. Судорожный плач его то сменялся смехом, то несвязным бормотанием, а Радзивилл все гладил Алексея по спине, да по волосам, и шептал что-то успокаивающее на польском во взмокший висок. Плач Орлова тонул в июньской грозе. Кароль догадывался по ком были эти задушенные злые слезы, но молчал. Алексей, убаюканный, так и уснул у него на плече, и князь отчего-то не стал выпутываться из тесных орловских объятий. И причина для этого была сродни тем оправданиям, что находил себе Радзивилл радушно принимая лишенного царской милости графа в Несвижском замке. И если Кароль в какой-то мере осознавал предпосылки своих поступков, то доводы, которыми руководствовался Алексей, все еще ускользали от его понимания. Да и вряд ли снедаемый виной и тоской Орлов сам до конца осознавал, что именно гнало его в польские земли. Замковые пруды в Несвиже мало походили на заливы Лигурийского моря, да и климат едва ли напоминал тосканский. Только вот ночи были полны все тех же звезд и по-итальянски темны.