💧
В кабинете верховного судьи, что во дворце Мермония, всегда так светло и спокойно, будто никакие мирские волнения и сомнения не достигают этих стен. Умеренно-роскошное убранство, бесконечные тома архивных дел, маленькие важные мелюзины — слуги, швейцары, секретари… Здесь не нужно излишней строгости: юдексу Нёвиллету нечего скрывать. — Клоринда? — Господин верховный судья, — её голос по обыкновению сдержанно-глубок. — Госпожа Фурина поручила мне передать вам дополнительные материалы по делу о воде Первозданного моря. Здесь, в том числе, мои собственные показания. — Это не требует спешки: дело уже объявили закрытым, — мимоходом замечает он, забирая папку с бумагами из рук Клоринды. — К тому же часть ваших показаний мне уже известна — если, конечно, вы отчего-либо не изменили их. — Здесь чистая правда, всё до единого слова. Как и тогда. «Тогда». Совсем недавно. В суде (он же — театр: уж так здесь заведено). После того, как был вынесен вердикт по давнему делу о зловещих исчезновениях, поднялась неслыханная суета. Глава Спина-ди-Росула покинула суд в самом что ни на есть воодушевлённом расположении духа, тепло попрощавшись с путешественницей и её странной компаньонкой. Фурина после заседания предпочла остаться наедине с собой — кажется, драма впечатлила её до глубины души. Рыжий наглец из числа Фатуи был отправлен поскучать в крепости до выяснения обстоятельств уже по другому делу — его собственному. Поскольку госпожа удалилась без сопровождения, Клоринда решила покинуть суд чуть позже, когда улягутся страсти. Нёвиллет тоже никуда не спешил — зал суда был его стихией, почти домом; потому случайная встреча в полумраке театра была скорее вопросом времени. «Клоринда». «Господин Нёвиллет?» Он приблизился к ней, и время потекло медленно-медленно, будто вдруг замерли зубцы шестерёнок во всех часах Фонтейна. «Я всё ещё многого не могу понять». «Вы ведь говорите не о деле, господин верховный судья?» «Есть вещи, которые — в отличие от фактов и даже их интерпретаций — недоступны моему пониманию». Его ладонь — крепкая, прохладная на ощупь и почти нечеловечески бледная на вид, — коснулась щеки Клоринды. Оставалось лишь замереть — жаль, что скорее в недоумении, чем… «Я иногда замечаю, что с вами происходит что-то… особенное. Когда вы не заняты судебными хлопотами или общением с госпожой Фуриной». «Вы правы. В эти минуты я чувствую себя очень одиноко». Односложное признание, до обидного краткое. Не говорить же о том, как на ткани занавеса век — стоит прикрыть глаза в минуты отдыха — проступают мрачные письмена. «У нас с вами явно разное понимание одиночества. Но если оно тяготит вас, то этому, бесспорно, есть веские причины». Клоринда сосредоточенно кивнула, вглядываясь в диковинные переливчатые глаза. «Я искренне благодарна вам за участие, господин Нёвиллет». «Это я должен быть благодарен вам за откровенность». Он, не говоря больше ни слова, заключил её в объятия и поцеловал — неспешно, аккуратно, почти методично. Если так вообще можно говорить о поцелуях. Если можно иначе говорить о верховном судье Фонтейна. Клоринда ощутила, как на глаза наворачиваются слёзы, и прижалась к Нёвиллету ещё сильнее, с удивительной готовностью отвечая на поцелуй. Чтобы не заплакать. Когда тот отпустил её, время вновь пошло своим чередом, и воздух будто стал легче… или, скорее, тиски скорби и молчания наконец отпустили грудь и горло. «Благодарю, господин Нёвиллет». «Надеюсь, я ничем не досадил вам. В противном случае искренне приношу глубочайшие извинения». Помедлив немного, он молча кивнул в знак прощания и направился к выходу. Клоринда глядела вслед Нёвиллету — долго, изумлённо, жадно. Ответ на его последнюю реплику отчего-то так и не смог сложиться в голове. Может быть, это и к лучшему, если принять за аксиому, что молчание — знак согласия. Конечно же, в общем случае это возмутительная неправда; но не в тот миг, когда голова приятно кружится, ноги подкашиваются — о, что за позабытые земные чувства!.. — а под потолком будто звучит вердикт Оратрис Меканик д'Анализ Кардиналь:«…невиновна!»
💧
Нёвиллет собственноручно помещает папку в один из шкафов — тот, что ближе к окну, — и ненадолго задерживается около него, глядя далеко в сторону оперного театра. Воспоминания всё ещё не оставляют Клоринду; и, как бы это ни было глупо или неуместно, но она хочет вновь испытать то, что произошло в «Эпиклез». Объятия юдекса не были по-человечески тёплыми, а поцелуй — страстным или, напротив, робким; и всё же было в них нечто такое, что утоляло давно накипевшую жажду. Клоринда тогда ощутила всей кожей одобрение и поддержку. Объятия Нёвиллета давали Клоринде силы жить, как давным-давно, когда в её жизни ещё могли присутствовать дружба, любовь и простая человеческая печаль. Вряд ли судебный дуэлянт претендовала на это снова; но жажда не становилась меньше, и Клоринда всё не спешила покидать кабинет, зачарованно глядя на его хозяина. Отчего-то казалось, что Нёвиллет был бы ничуть не против снова поцеловать её, ободрить бесконечно формальным, но всё-таки ласковым словом; или хотя бы позвать в кабинет мелюзину с подносом для кофе и сладостей, чтоб появился предлог занять гостью непринуждённой светской беседой. Клоринда хороша собой, усердна и невероятно важна для судопроизводства. Нёвиллет, безусловно, имеет это в виду, даже если его действия в «Эпиклез» не ограничивались столь прямолинейными соображениями. Всё, что он бы ни сделал сейчас — также будет сознательным и рассудочным актом, пусть и не имеющим под собой никакого двойного дна: не та ситуация, не те действующие лица. Верховный судья дотошен до въедливости и честен до безобразия — в его ли характере опускаться до дешёвых интриг, двоедушничать или пресмыкаться? Даже если никто и ничто не сможет помешать исполнению мрачного пророчества — господин Нёвиллет до конца останется в своём кабинете. Возможно, в тот день к нему на плечи вскарабкаются испуганные мелюзины, побросав кто куда форменные шляпы; возможно, с небес будет лить как из ведра — немного слёз водного дракона ничто по сравнению с буйством вод на земле… а если в эти мгновения кто-то ещё окажется рядом, то рано или поздно, когда в окно хлынет вода, смешанная с вязким первичным бульоном Первозданного моря — верховный судья, обречённый остаться в живых, станет свидетелем закономерной смерти кого-то ещё. Вернее сказать — его возвращения в бесформенное, бессознательное плещущееся небытие. Звучит куда более жутко… …но трудно ли с этим смириться, если взор перламутрово-лиловых очей будет последним, что ты увидишь, превращаясь в воду?..💧
— Разрешите идти, — тихо, но твёрдо произносит Клоринда: потоп ещё не начался, а значит, делать ей здесь решительно нечего. Нет: они сделают всё, чтобы этого не случилось. Жители Фонтейна, учёные, путешественница, да хоть те самые Фатуи… — все должны стать союзниками перед лицом катастрофы. Уже стали. Верховный судья делает шаг прочь от высоких окон; его глаза выверенно-холодны и остры, но на устах — снисходительная, почти ласковая усмешка. — Останьтесь.