По-настоящему

Будто что-то может измениться от того, насколько громче он прокричит, как ему было чертовски больно — никаких сил не хватит, чтобы по-настоящему преодолеть это. Он никогда так не поступал, потому что не было в этом толку — не вернёт, не исправит, не будет больше глядеть в зеркало и видеть в нём кого угодно, кроме себя. Лицо отца. Глаз, принадлежащий другому. Рука, касавшаяся её, когда он лишил её жизни. В отражении в зеркале никогда не было его самого — только те, кого он лишился, те, кто пострадал из-за него. Нет его — только прошлое, которое слилось с ним настолько, что он не может даже посмотреть на себя, чтобы не видеть кого-то другого. — Я, — начинает говорить она, его настоящее, истинное, реальное, когда они вдвоём и никого нет больше, — Всё понимаю, правда. Я не против, если ты не захочешь снимать маску. Совсем. Но мне бы… хотелось на тебя посмотреть. Будто в этом лице, думает он, что-то от меня есть в принципе. От того, что она стянет ткань с его губ, будет столько же толку, сколько было бы от его отчаянных криков. Разве что-то может измениться? Но он любил её, и не хотел бы видеть в её взгляде печаль. Он любил её настолько, что рассказал о тлеющей в нём боли длинной, кажется, во всю жизнь. И она за что-то его тоже полюбила. Не тень его прошлого, которое он видел в отражении в зеркале, а его. Он глядит на неё и с выдохом, кажется, слишком глубоким, словно из легких с воздухом ушло что-то неизмеримо тяжелое, улыбается. И думает — возможно, она увидит что-то другое. И думает — возможно, если она увидит, значит, что-то другое есть. *** — Знаешь, мы в детстве спорили, что ты прячешь там, — сказала она наконец и провела рукой по его коже — пальцем погладила участок с родинкой, о которой даже не могла подозревать, и улыбнулась — настолько мягко и тепло, насколько только могла. А потом забавно фыркнула. — Я предположила тогда, что у тебя чудовищных размеров огромные губы. Вот же три идиота. — Разочарована? — он приподнял бровь, немного улыбнувшись, но она видела в его глазах неуверенность, и тут же себя укорила. До сих пор идиотка. Это ведь первый раз за, наверное, много времени — если не в принципе впервые? — когда он позволил стянуть с себя маску, и это то, как она реагирует? Но она планировала исправиться и до этого. Улыбка тронула её лицо, и она наклонилась к нему, ловя себя на мысли, что, в общем-то, готова привыкнуть к тому, как потрясающе он выглядит. — Мне нравятся твои губы, — сказала она тихо, впервые целуя его по-настоящему.