Время жить

Это должно было стать минутой его триумфа. Торжеством справедливости над моральным падением окружающих. Это должно было быть его отпущением, возмездие свершилось в полной мере, наказание настигло виновных. Так отчего теперь груз, долгое время тяготивший душу, давит только сильнее? Отчего жжет сердце, казалось, навсегда утраченная в холодных стенах замка совесть? Тихая боль во взгляде безутешной Мерседес что-то надломила в его видении мира. А имел ли он право рушить чужие жизни? Имел ли право вмешиваться в судьбы невиновных? Но участь маленькой Гайде заслуживала отмщения, наивный капитан, чей рассвет юности в один миг обернулся закатом смерти заслуживал отмщения. Колесо судьбы было запущено, и он закрыл глаза. Но многим ли он отличался в тот час от умывшего руки Пилата? Так ли уж ошибочны слова дочери того дьявола? Многим ли отличен он от приговоренных? Безумный смех звенел в его ушах, разливаясь ядом вины по венам. Мерседес покинула проклятый город вместе с детьми, несмотря на бесчестие отцов, заслуживающими право на счастье. И как смел он помышлять о мести этим невинным душам? Фернан оборвал свою жизнь, которая отчего-то легла теперь бременем на его совесть. А что же подлый прокурор? Что переживший боль потери и горечь встречи отец? Бал окончен, но верные слуги все еще не могут оставить заботы о гостях. О последнем госте, что затерялся среди многочисленных коридоров этого паучьего логова. Судьба свела их вновь, не иначе. Без всякого на то намерения, граф первым обнаружил полубезумного прокурора. И состояние Вильфора внушало опасения достаточно, чтобы он не рискнул оставить несчастного ради поиска слуг. Гротескная мантия отсутствовала, очевидно, оставленная хозяином где-то в приступе помешательства, на что тот едва ли обращал внимание, найдя приют в дальнем углу домашней библиотеки. Потертый ковролин сливался с тканью его отчего-то покрытых сырой землёй брюк, влажная блуза была неразличима с его побледневшей кожей, делая его частью длинных пыльных теней. В скованных судорогой пальцах был зажат пузырёк злополучного лекарства. Вильфор бережно прижимал к тяжело вздымающейся груди смертельный яд и улыбался. Что-то вновь надломилось и с треском обрушилось в душе графа, побуждая сделать первый торопливый шаг. Рука с пузырьком взметнулась вверх, к обескровленным губам. Только чтобы в следующий миг тот разлетелся брызгами цветных осколков от встречи с острым углом стеллажа. Вильфор беспомощно зажмурился, прижимая ладони к груди. Вой, который все же прорвался сквозь стиснутые зубы, не мог принадлежать тому человеку, что не задумываясь пожертвовал чужой жизнью на благо собственной карьеры. Он не мог принадлежать человеческому существу в принципе. Сведённые судорогой пальцы сжимали расцветающую алым ткань над живым, что бы граф не думал о том ранее, сердцем. Вильфор безвольно завалился набок, но вместо ожидаемого холодного пола встретил плечом чужое тепло. Бывшего врага трясло в его руках, но ничего, кроме жалости, это не вызывало. Неосознанно он стиснул кольцо рук плотнее, судорожно размышляя о плане действий. Слуги осматривали дальние комнаты, никто из них не откликнулся на звуки душераздирающего воя ранее, едва ли они услышат его голос теперь. Оставлять беспомощного мужчину одного было опасно, к тому же эта мысль отчего-то отзывалась протестом в давно смолкнувшей душе. Отзываясь на скрип почему-то обломанных и забитых уличной грязью ногтей по ткани, он вжал чужие запястья в собственную грудь. Вильфор поднял на него неожиданно ясный, полный невыразимой боли взгляд только для того, чтобы спустя мгновение обмякнуть в руках своего мучителя. Он аккуратно сместил руки, перехватывая ставшее безвольным тело надёжнее, и легко поднялся на ноги. Чужая щека прижалась к его плечу, шею опалило дыханием, не к месту напоминая о далёких днях счастливой юности, когда он точно так же кружил на руках заливающуюся звенящим смехом Мерседес. Каким контрастным казался тот безумный хохот несколько часов назад. Пробуждение давалось тяжело. Голова нещадно болела, глаза жгло и от робкой свечи, в конечностях ощущалось неясное онемение, но хуже всего было чувство в груди. Вполне физическая то острая, то тупая боль сдавливала, мешала дыханию, срывая с губ стоны. Первый четким образом возник злополучный граф Монте-Кристо. От его извечно безразлично-насмешливого взгляда не осталось и следа, подобно синей бездне в нём бушевали эмоции. Бледная рука потянулась к его лицу, но было сжавшись в ожидании удара, он вздрогнул от бережного касания. Холодная ладонь несколько задержалась на его горячем лбу, пальцы очертили линию роста волос и замерли где-то в изголовье - Вы узнаёте меня, господин де Вильфор? Помните, где мы находимся? - глубокий низкий тембр заставил вздрогнуть, но не причинил боли, в отличие от продолжавшей чадить свечи. Он решил начать с насущного - Как я мог забыть Вас? Как я смогу забыть хоть что-то из связанного с Вами? И как я могу не узнавать это проклятое место? - по какой-то причине озвучить просьбу не вышло, но, кажется, граф решил быть выше чужой гордости, безмолвно протянув стакан воды, отражающий ранее бледное пламя на прикроватном столике. Уступка за уступку, - благодарю - Не стоит, - лёгкое раздражение неожиданно отозвалось усилением и без того чудовищной головной боли. Разомкнувший губы для ядовитого комментария, Вильфор издал лишь сдавленный стон - Вы так любезны, могу ли я просить о большем? Например, избавить комнату от этого ужасного освещения? - граф фыркнул. Просто и почти весело, развернулся к выходу, но свечу все же погасил. Следующие несколько дней запомнились редкими приступами ясности и удушливыми тяжелыми снами. Граф неизменно обнаруживался в помещении по пробуждении. Вильфор бредил, жар продержался неделю

и всё это время он по какой-то причине не мог заставить себя покинуть больного надолго. Единожды его навестила встревоженная Гайде, пробыла в тёмных покоях с час и ушла со странной улыбкой розовых губках. На следующий день её служанка передала ему том восточных рассказов о любви в затёртом переплёте. Пришедший в себя в полной мере теперь уже бывший прокурор выказал абсолютную апатию. Ему было безразлично как присутствие, так и отсутствие графа, смена времени суток, но, что хуже, голод. Каждый приём пищи оборачивался сценой, Вильфор вовсе не сопротивлялся, он бездействовал. За период болезни он осунулся, но состояния, знакомого бывшему узнику, достиг уже бодрствуя. Врач прописывал порошки и настои для сердца, мази от многочисленных синяков, рекомендовал отдых и частые прогулки, но как помочь тому, кто помощи не ищет? Тогда граф решился на отчаянный шаг. Сделав ставку на отцовские чувства, он признался в ужасном подлоге и, впервые за долгое время встретив осмысленный взгляд, поклялся, что юная Валентина жива, здорова и счастлива в ожидании скорого венчания. А также пообещал передать ей весть от отца, если тот сможет держать перо самостоятельно. Вильфор опустил глаза на подрагивающие пальцы и, вздохнув, потянулся к миске с горячим бульоном. С тех пор по ночам, яркий свет всё еще причинял боль, они гуляли по опустевшим улицам города. Поддерживая обессиленного затяжной меланхолией собеседника, вернее будет сказать слушателя, граф с удивлением признавал, что не находит в себе былой ненависти. Когда-то его жизнь была разрушена этим человеком, совсем недавно он стал свидетелем гибели души в ещё живом теле. Велика ли нравственная пропасть между ними после всего? Попутчик запнулся и граф машинально потянул чужое плечо. Опрометчиво было так резко увеличивать дистанцию променада, мужчина хрипло дышал, опираясь на него всем корпусом. Оглянувшись в поисках временного укрытия, он неожиданно встретился глазами со случайным прохожим. И ещё одним. И ещё. На них надвигалась толпа. Неудивительно, что проведший последние недели в добровольном затворничестве человек, ко всему совсем недавно получивший травмирующий опыт столкновения с людской натурой, утратил над собой контроль. Пусть и весьма несвоевременно для собственного благополучия. Маленький шантаж графа сказался положительно на его физическом состоянии. Короткие ночные прогулки стали отрадой для души. Но грудь поминутно сдавливал неясный тягостный груз эмоций. Худшее приходилось на взаимодействие со сторонними людьми. Доктор заставлял каждый нерв в его теле дрожать от напряжения, горничные и редкая на визиты воспитанница графа, жертва действий де Морсера выступали терпимым раздражителем до той поры, пока не собирались в резко сокращающемся простанстве его покоев группой. Один хозяин дома не вызывал в его воспаленном сознании тревоги. Он был скуп на демонстрацию эмоций, будто стены холодного замка до основания выстудили все живое этом человеке, никогда не использовал с ним резкого тона и умел молчать, что делало его компанию почти приятной. В день той злополучной прогулки он даже решился поддержать ненавязчивую беседу, к вящему удовольствию сопровождающего. Эта ночь могла бы стать лучшей за последнее время, но судьба никогда не утруждалась отвечать его надеждам. Из тёмного переулка выступило нечто чёрное и бесформенное, оно жалило десятками острых взглядов, оно шипело и гудело на множество голосов. Оно оскалилось белоснежными, сочащимися ядом полумесяцами, и он потерял контроль. Он помнил боль от сжавшей его предплечье руки, помнил близкий запах незнакомых трав и морской соли, встревоженный шёпот и собственное желание как-то утешить обладателя чудесного тембра. И поглотившую сознанию темноту. -...вы слышите меня? Жерар! - оставить без ответа такую фамильярность он не мог, глаза вновь резало трепетанием свечи -Любезный граф, это уже слишком, - замест положенных извинений послышался вздох очевидного облегчения, - Если позволите, где это мы? Едва ли в моём, нет, прошу прощения, Вашем поместье имеются темницы. Или я опять Вас недооценил? -Ничего нового, для королевского прокурора Вы удивительно скверно разбираетесь в людях. Но это действительно не моё имение, Ваша правда. Кажется, мы в подвале одного из городских кабаков. Слышите? Люди наверху очевидно не трезвы. Но главное не это, - граф выдержал драматическую паузу, заставляя вымотанного происходящим слушателя скрежетать зубами в раздражении, - главное, что заключи они нас сюда, не выходя из этого состояния. На самом деле, не уверен, утруждают ли они себя трезвостью в принципе. Граф поднялся одним стремительным слитным движением, протянул руку невольному сокамернику. Выбраться в самом деле оказалось легко. Всяко проще, чем покинуть живым стены неприступной крепости. Незадачливые похитители не озаботились наличием кандалов, замков и сколько-нибудь трезвой охраны. К утру они благополучно достигли ворот поместья. К концу пути Вильфор буквально висел на его предусмотрительно подставленном плече. На пороге дома сознание вновь оставило мужчину, к счастью, к тому моменту слуги успели осознать происходящее и до окончания часа врач был доставлен в личном экипаже графа. Отбыл он далеко заполдень, получив твёрдое обещание оберегать больного от малейшего стресса. После его отбытия не менее вымотанный чередой происшествий граф провалился в глубокий тревожный сон прямо в кресле у постели подопечного. Им же и был разбужен не менее нескольких часов спустя. Шея отзывалась болью на резкие движения, перед глазами стоял туман и почему-то отсутствовало привычное ощущение мягкой опоры высоких подлокотников. Сфокусировав, наконец, взгляд, он осознал, что лежит в неестественной позе прямо на полу, причиной стреляющей боли в позвонках, очевидно, являлось неловкое положение его головы. Вильфор, в тонкой восточной пижаме самого графа, обнаружился тут же, прижимающий его тяжелую голову к собственным коленям. Встревоженный, он склонялся к самому лицу хозяина дома, порываясь отправиться на поиски помощи, но не решаясь оставить того одного. -Жерар? - неожиданно хрипло выдохнул граф. Мужчина напротив резко втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Уже знакомый ему признак страха, - Ну, что же Вы? Всё хорошо, обещаю, - рука непроизвольно потянулась к подрагивающим губам, пальцы поймали робкую слезу -Эдмон, - имя впервые не отозвалось тянущей болью под ребрами. Этот голос имел право обличать его в звук, - я потерял слишком многое за последнее время. Не могу сказать, что не заслужил этого, но, дорогой капитан, не уверен, что вынесу ещё одно прощание, - бледные пальцы бережно накрыли ладонь графа -Не стоит, время прощаний прошло. Мне кажется, пора обратиться к чему-то новому. Жерар, Вы согласитесь открывать мир со мной? - влажные от слёз губы прижались к его ладони. Иного ответа не требовалось.