Теплый плед и чай у камина.

Я ещё помню, как ты сидел напротив, в нескольких футах от меня. Ты закутал ноги в красный плед, а в руках держал большую, чуть ли не пинту, кружку чая с лимоном. За твоей спиной был горящий камин, над которым стояли очередные мои книжки. Твои горящие, честно-голубые глаза, казалось, сейчас меня ослепят своими радостными искрами. А помнишь, как ты радовался, когда у тебя родилась дочь? Кажется, весь город оббежал, из каждого цветка говорили про тебя и твою маленькую Алексу. А ещё я помню, как ты шарахался от каждого моего слова, стоило мне глянуть в твою сторону. Теперь ты меня знаешь лучше матери родной. Знаешь, почему я это вспомнил? Потому что ты забыл. Забыл, что два месяца назад ты обещал мне рассказать о последнем плавании. Забыл, что неделю назад назначил дату встречи. А я не забыл. Я затопил камин, заварил чайник, приготовил пледы. Но ты так и не пришел. Я волновался за тебя, как никогда. Клянусь Английскими правителями, за тебя я переживаю больше, чем за всю свою жизнь переживал за себя. Прошло лишних 6 часов. Камин, кажется, уже давно потух, свечи не горят, чайник остыл. Я стою на пороге. Быть может, ты вот-вот вспомнишь и придёшь? Ты не пришёл. Я стоял на холоде часа полтора, может, два. Как жаль, что ты не вспомнил… Я буду ждать тебя на утро. Наверное, ты перепутал день, когда должен был прийти? Или это я ошибся? *** 18 декабря пролетело незаметно, но весь день меня не покидало плохое ощущение. Мне постоянно казалось, что я что-то забыл, но что конкретно — так и не вспомнил. Только на следующее утро я понял, чего так и не сделал вчера. Я должен был зайти к капитану. Было примерно девять утра, на часы я не смотрел. Я предупредил Элли, что ухожу, и побежал вниз по улице, к знакомому дому. Как только крыша дома Александра показалась из-за чужих дворов, я почувствовал неладное, и чувство моё оправдалось — дверь держалась на одной петле, из трубы не валил дым. Я побежал со всех ног, как бежал бы от выстрелов мушкета. Калитку я перепрыгнул — к зиме у Смоллетта она всегда примерзала намертво. Во дворе были свежие следы, но выемок от подошвы я не увидел, мне показалось, что их и не было. Пулей залетел в прихожую, даже не подумав, что это бесцеремонно. Он сидел напротив камина, смотря в одну точку и никак не реагируя на мое врывательство в его жилье, хотя обычно голову был готов отвернуть, если не постучаться. Сказать, что я испугался — ничего не сказать. Я подлетел к нему и начал тормошить за плечи, но ещё секунд 10 (за которые я побледнел до цвета снега во дворе) он не сводил взгляда с потухших углей в камине. Когда же Александр наконец хотя-бы заморгал и посмотрел на меня, я увидел в его глазах «Слава богу!» и «Я тебя сейчас прикончу» одновременно. — Ты забыл, да? Я кинулся к нему обниматься — так сильно я успел за него испугаться. Я знаю, что он за меня переживает и волнуется. В этом он похож с морем — оно тоже не прекращает волноваться. Смоллетт тоже меня обнял — я сквозь шинель и свитер почувствовал, насколько у него были ледяные руки. Потом я узнал, что он просто замёрз, потому что не разжигал камин, но тогда я испугался, что он вот-вот умрёт — такие ледяные руки я помню только у мертвецов. — Прости, пожалуйста, прости, я весь день не мог вспомнить, что же должен был сделать, прости… Он запустил пальцы в мои волосы — его почему-то это всегда успокаивало. В этот момент я понял, что он не злиться — наверное, если бы злился, он бы меня уже пришиб. — Ты мне что-то хотел рассказать. Два месяца назад. — Да, расскажу, только давай сначала встанем с пола, а то у тебя уже в прихожей снег лежит. Он пошёл ставить чайник, а я — ставить ему дверь. Смоллетт рассказал, что ждал меня целый день, что простоял на морозе несколько часов в одной рубашке и тонких брюках (я мельком подумал, что доктор Ливси бы ему за такую выходку прописал бы перчатками по шее), и что, проснувшись, пошёл босиком ходить по сугробам, чтобы успокоиться (за это он получил перчатками уже от меня). Конечно, начудили мы оба, но друг на друга не обиделись, потому что оба понимаем — глупить у нас получается отменно. Я просидел у него до самого вечера. Он был этому рад — это я понял, когда он назвал меня по имени больше десяти раз за вечер. Уходил я от него спокойно — я был уверен, что после моего ухода он скажет «теперь волноваться можно чуть меньше». Хотя, вполне возможно, что первой фразой будет «а я закрыл дверь?» — Смоллетт не Смоллетт, если не перепроверит хоть что-нибудь.