Вайб

Я знаю, что он угадывает. И стараюсь не думать о том, почему он, чёрт подери, угадывает всегда. Магия внутри нас делает этот странный вечер по-настоящему особенным. Вместо того, чтобы зафиналить пафосным поцелуем в лоб (Шепс он или кто?), будто бы говорящим: «Смотри, мне можно верить, я играю по твоим правилам», Олег притягивает меня к себе, заключая в объятия. Самые уютные в мире. Он словно баюкает меня, шершаво выдыхая где-то над ухом. — Ты знаешь, что я впервые в жизни увидел море в Анапе, Заяц? — неожиданно выдаёт неподражаемым тоном, будто со сна. Я отрицательно мотаю головой. Откуда мне знать, в самом деле?.. Он хмыкает, и явно готов продолжить этот свой странный ассоциативный ряд. — Просто представь…. Пасмурное, но в бирюзу. Каким-то таким я его запомнил. Я был мелкий, а оно — огромное, глубокое, шумное… — вздыхает, подбирая очевидный эпитет, — … и солёное. У тебя глаза, как море в Анапе. — Шумные и глубокие? — подначиваю его, как и положено сучке. Сам же так и сказал. — Утонуть не боишься? — Да хули бояться мне, если я уже… — уточняет Олень. Его самую малость мажет от второй сигареты поверх выпитого. — Глубокие, да… Пасмурные в бирюзу, Заяц. И, пиздец, какие солёные. Вот она, его финалочка. Контрольный выстрел, практически. Впрочем, это не всё. — Пла-а-акала из-за меня, — констатирует он немного нараспев. И я быстро киваю несколько раз, просто, чтобы не развивать тему. — Ты прости… У братца моего мудацкая совершенно манера под кожу лезть. Издержки, блядь, профессии. Скажешь, где болит? — У тебя? — это почти провокация, и он фыркает, явно усмехаясь. Но я это не нарочно. — Ты поцеловал, и всё прошло, Лёлик… Говорю чистую правду, чувствуя, как Олег притягивает меня ближе. Мне кажется, что прямо сейчас дыхание у нас одно на двоих. Какое-то время мы молчим, но это всего лишь попытка оттянуть неизбежное. — Ты хочешь поговорить об этом? — спрашиваю я, наконец. Он склоняется ниже и говорит так тихо, будто нас кто-то подслушивает. От этого расслабленного голоса мурашки волнения бегут по моим предплечьям. — Мне двадцать пять, и я не знаю, чего хочу, — выдаёт Шепс. И это цитата из нашего (очевидно) общего плейлиста. Эта его абсолютная искренность — она на грани детской непосредственности. Мне нужно немного воздуха, но вокруг только Олег. Отстраняюсь, рассеянно пытаясь сказать (понять) хоть что-то, но он прикладывает палец к моим губам. Олень ещё не закончил, Заяц. — … кроме тебя, — говорит он всё тем же чуть размазанным голосом. — Никаких долбаных предчувствий, только чувства… К тебе. И уже давненько, Рит. И сегодня я не спалился, нет. Я никогда и не пытался всего этого скрывать. Говорит не как медиум, а как мужчина. Смотрит, не мигая, пару долгих мгновений, прежде чем отвести взгляд, усмехаясь. Ловлю его холодные гладкие щёки в ладони, удерживая. Я чувствую тепло, идущее от его груди, и всё тот же одуряющий запах… Откровенно любуюсь его лицом. Олег красивый. Он об этом знает. И поэтому я об этом молчу, позволяя ему сгрести меня в охапку — так, что мы без малого сталкиваемся лбами. Он нежно притирается носом к моему, и мы мучительно залипаем на расстоянии поцелуя. — Шепс… — выдыхаю я ему в губы. — Тсс… Спокойная уверенность Олега так похожа на его же объятия. Невесомое прикосновение его сомкнутых губ к моим слишком короткое и невыносимо целомудренное, чтобы считаться поцелуем. Он будто бы проверяет мои (свои) границы, тут же откатываясь обратно. Во френдзону. Роняет узкий подбородок ко мне в ладонь, пряча усмешку и целуя (по-настоящему) куда-то в запястье. — Перебор? — выдох шершаво проходится по коже. — Просто скажи, Рит… Лёлик… Ты серьёзно, что ли? Но он серьёзно, и от этого мне (Самарской снежинке) чуточку совестно. Теперь мой черёд просить его умолкнуть. И я делаю это так же точно, как совсем недавно — он сам, просто прикладывая палец к его губам. Касаясь. Почти безотчётно обводя чувственный контур верхней. Замирая (на выдохе) у шрама. Сейчас он особенно напоминает улыбку, намеченную пунктиром… Но Олег не улыбается. Как тогда, когда он вышел из зеркального коридора на мой не слишком-то умелый зов. Подаваясь вперёд, я возвращаюсь к тому, с чего мы начали. Я тебя не френдзоню, Олень. И мы снова почти бодаемся, дотягивая очередной раунд гляделок до абсолютного драматизма. Будто кто-то из нас может проиграть или выиграть, в самом деле. Его чуть потемневшие глаза сияют, и ему не нужно больше ничего говорить — всё понятно и так. Со мной что-то похожее, но и я больше не боюсь сболтнуть лишнего. Потому что у меня нет ни единой связной мысли, одни только чувства. Запускаю пальцы в его вьющиеся волосы. Олег громко сглатывает, и я смотрю ему в глаза, а не в губы, только чтобы успеть сказать, прежде чем… «Помнишь, ты задал вопрос, а я на него не ответила?» «Там, с твоей сигаретой… Я не распробовала» … но всё это просто слова. И их недостаточно, чтобы передать тот трепет, что я чувствую сейчас. Хочу ещё. Это сильнее меня — и это взаимно… Моя голова идёт кругом, а холодный ветер всё норовит пройтись шершавым языком по моим влажным губам. Но Олег не оставляет ему ни единого шанса. Подлавливает меня на вдохе, ловко подменяя стылый воздух собой. Олень-спаситель. Он целует, как в последний раз. Отчаянно. Чертовски убедительно. Как умеют только умирающие и безнадёжно влюблённые — быстро и горячо. Это ранит мою и без того неспокойную совесть, но бог мой… Это дико приятно. Это про его чувства, и я не могу не ответить. Плавлюсь в его руках, в очередной раз забывая (забивая) дышать. Теряю голову так стремительно, будто завтра уже никогда не наступит. Будто есть только я и он. И его горячие требовательные губы, уверенно сминающие мои. Сладко-мятная свежесть с пряной табачной горечью. Стойкий вкус моего сумасшествия. Олег зажигает меня, и я загораюсь. Дело совсем не в том, что он говорит, а в его поступках. В этих бесчисленных проявлениях его нежности ко мне, которые я столько времени упорно игнорировала. Ради собственного спокойствия? Может быть… Это особый сорт психомазохизма, но я слишком долго отращивала собственный дзен, чтобы позволить себе поверить в кого-то, кроме себя. Так ли уж неправ Саша, если… Мне так нравилось быть холодной. Ледяное сердце всегда в безопасности. А потом появился Лёлик. Почти-всегда-добрый самаритянин. Дружище мой. Волга-бой, рядом с которым так сложно оставаться серьёзной, но так просто быть собой. Младший принц династии Шепсов, красавчик, медиум и вообще экстра… Могу ли я быть сдержанной теперь, когда знаю? Хочу ли быть осторожной? Нет. Но нам обоим нужен хотя бы один вдох, потому Олень, не без сожаления, отстраняется, чуть улыбаясь. Касается моей щеки кончиком носа, выдавая тихо-тихо, но с неподражаемой хрипотцой в голосе: — Руки-петли, руки прямо как узлы, руки на замок… Руки в пепле, губы об твои губы, глаза в потолок… Я снова в дверях, руки врозь. Прости, что валюсь с ног… Я снова пообещал всё, что смог, ведь это любовь… В таком вот истовом исполнении даже рэп звучит, как заговор. Это, простигосподи, Скриптонит. А я в мурашках и, кажется, вдребезги. — Ты невозможный… — шепчу в ответ. И этот комплимент, пусть и сомнительный (а другого от сучки ждать не приходится), пусть и смазанный явным отточием выдоха, абсолютно искренний. Глажу его высокие скулы, чувствуя, как Олег притягивает меня к себе. Прячет от ветра. Для всего мира оставляет меня наедине с собой. — Я твой, — отзывается он, чуть усмехаясь. — И это, блин, многое объясняет… — Хочешь поговорить об этом? Прямо сейчас? — спрашиваю я снова, но он качает головой отрицательно. Взгляд у него мутный, но цепкий. — Точно нет. Лучше давай целоваться… Наша обоюдная любовь к этому упоительнейшему занятию даже слишком очевидна. И мне не нужно никаких доказательств и объяснений. Нужен только он сам — такой, каким я вижу его теперь. Прижимаюсь губами к уголку его рта, мягко размыкая упругий завиток этой чуть грустной усмешки. Олень позволяет мне ещё немного инициативы, прежде чем его собственная жажда берёт верх, и он пускает в ход язык (всё своё красноречие, да). Это абсолютный восторг, когда его напор разбивается нежностью прикосновений. Живое электричество, рождающееся от контакта, кажется, струится прямо по венам, и мы никак не можем угомониться. Ведь это любовь. Мысленно касаясь этого совсем свежего воспоминания, я пытаюсь унять пронимающую меня дрожь. Это тонкая настройка, потому дрожу я совсем не от холода. И Олег понимает это не хуже меня. Даже лучше. — Шепс… — выдыхаю я в спонтанно образовавшейся паузе. — Мы забыли выбрать стоп-слово! Он смеётся, и нас уже традиционно выручает схожее чувство юмора: Олег такой же дурносмех, как и я сама. — Ммм… Пусть будет, скажем, вольпертингер? Вольпертингер. Заяц с рогами оленя. Ну-ну. Я честно пытаюсь (и не смеяться тоже), но припухшие от этих бесконечных поцелуев губы не очень-то меня слушаются. — Боюсь, мне этого сейчас не выговорить, Олень… Олег смотрит на меня, и в его взгляде отчётливо читается умиление. — Ты прелесть, Заяц… Сорри, но на то и расчёт. Он снова смеётся, а я превращаю его причёску в воронье гнездо, намеренно роняя тёмные прядки на его сияющие глаза, оставляя перед собой только улыбку. Напрасно. Мы почти сразу вжимаемся губами в губы снова, будто и не мы вовсе только что обсуждали пути выхода из организованной нами же поцелуйной засады. Слава всем богам, на этот раз коротко, будто прощаясь. Но несколько раз подряд, на каждый из которых моё глупое сердце пропускает удар. И я думаю, думаю… Нам совершенно точно ставят прогулы в компании: не нужно быть экстрасенсом, чтобы догадаться, где мы и чем занимаемся. Разброс версий, как и на любом консилиуме сильнейших, будет большой. Но все они, плюс-минус, окажутся верными. Приехали, блин… Но младший Шепс покровительственно целует меня в лоб, и это так трогательно, что мои глаза становятся влажными. Это не про пафос. Это про участие. — Забей, Рит… — говорит Олег, наконец. Как всегда, он даже слишком чувствителен к тому, что я кручу в своей голове. — Диман готов денег поставить на то, что мы трахаемся в туалете, — предвосхищая встречный вопрос, он тут же уточняет: — Матвеев просто судит по себе, и никакой магии для понимания этого мне не нужно. — Слушай, — я обнимаю его, взбудораженного, но излучающего всё ту же спокойную уверенность, за обтянутые чёрной кожей плечи. — Ты не должен каждый раз оправдываться за собственную проницательность. И вообще… — Заяц, тебе же нравится получать какие-то логичные обоснования, нет? — Мне нравишься ты, — касаюсь его носа своим. — Очень… И это тоже нифига не логично, Олень. — Так приятно, ты бы знала… — говорит он. А я только вздыхаю, видя, как на его пунцовых губах расцветает улыбка. Мне не нужно знать, Лёлик. Я чувствую. В моей груди теплеет. Я больше не в безопасности, но чёрт… Этот огонь и есть жизнь. — Итак, — объявляет Олег. — У меня последняя сига. Будешь со мной? Пожимаю плечами, чувствуя, как он удерживает меня за талию при каждой попытке хоть немножечко отстраниться. Это приятно, и, судя по довольному выражению лица, он об этом прекрасно осведомлён. Вздыхаю снова. — Включи, плиз, экстрасенса, вместо того, чтобы спрашивать всякое… На этот раз смеёмся мы оба. — Ты бу-у-удешь, — констатирует он нараспев. Снова. И мне всё нравится. Нравятся его заскоки и смотреть, как он курит. Я всерьёз подумываю о том, что мне нужно как-нибудь в этом признаться. Чтобы прикурить, нужны обе руки, потому Олегу приходится выпустить меня из объятий. Я, кажется, в лёгкой эйфории, оттого почти не чувствую попыток вездесущего ветра пройтись вдоль моих рёбер. Зато, порыв за порывом, он слизывает огонёк зажигалки, и Шепс хмурит брови, пытаясь совладать со стихиями. Накрываю его стынущую на ветру ладонь своей за секунду до того, как пламя озаряет его лицо. Просто чтобы коснуться — просто нежность, которой я дышу сейчас, и которую совершенно не контролирую. Олег бросает на меня короткий взгляд, от которого мне горячо, хотя в нём щедро плещется что-то вроде благодарности. «Не за что, Олень. Это всё и должно быть для тебя», — думаю, надеясь, что делаю это достаточно громко. Потому что пока не готова сказать что-то такое вслух, даже если руки, глаза и губы палят меня ежесекундно. Раскуривая свою последнюю сигарету, он затягивается с плохо скрываемым удовольствием: сперва коротко, выпуская дым через ноздри, а потом глубоко, втягивая щёки и выдыхая в сторону. Налюбовавшись, я ныряю под полу его куртки, обхватывая его за пояс. Утыкаюсь носом в тёплую шею прямо под ухом, вдыхаю… И, кажется, никогда не смогу выдохнуть. — Как же вкусно ты пахнешь, Лёлик… — шепчу, едва касаясь губами тонкой кожи, которая мгновенно покрывается мурашками. — И как же гадски ты влияешь на меня… Шепс шумно сглатывает, приобнимая меня свободной от сигареты одной левой. У меня нет сил отлепиться от него прямо сейчас, потому я смотрю на него чуть снизу. Олег слегка задирает подбородок, в очередной раз затягиваясь. И подставляет мне шею. У нас совершенно точно из общего ещё и вампирские кинки, Папочка. В этом коротком, почти рефлекторном жесте, желание смешивается с доверием, и меня вполне предсказуемо мажет от этого микса. Я дурею от его близости и немного злюсь на саму себя. Сколько его попыток стать ближе за последние полгода я просто слила? Вместо запоздалой, оттого изрядно бесполезной, рефлексии я делаю так, как Олень просил — игриво прихватываю его шею зубами. Не особенно усердствуя, чтобы не причинить боль. Чувствуя, как он запускает пальцы в волосы у меня на затылке, недвусмысленно приглашая продолжать. Понимая, что укус превращается в крепкий поцелуй, а поцелуй — в натуральный засос. И наверняка зная, что останется багровая отметина, стыдновато пламенеющая вот здесь, под углом челюсти, будто стигмата. Слыша, как выдох Олега, густо замешанный с сигаретным дымом, превращается в приглушённый низкий стон. — Когда ты такая… Когда говоришь и делаешь вот так… Это отвал башки, — признаётся он таким тоном, что мне срочно хочется видеть выражение его хамелеонистых светлых глаз. — Отвал моей башки, слышишь, Заяц? И забирает меня сильней, чем я думал. А думал я об этом часто и подолгу, не сомневайся… — Не сомневаюсь, Олень, — говорю правду с пугающей лёгкостью. Отстраняюсь, но только для того, чтобы взять сигарету из его чуть подрагивающих пальцев. Остаюсь на ближней орбите, потому что, иначе мне никак. Затянувшись, продолжаю правдорезить на выдохе. — Ты же настырный… Это тоже семейное? — Не, это моё собственное, — уточняет он. — Моя настырность и моё… ммм…красноречие. Младший Шепс смотрит на меня, вздёрнув бровь. Его губы кривит усмешка, а на языке явно крутится то самое хлёсткое слово — ясно, как день… И я улыбаюсь в ответ. Всё так, Олень. Всё так. «И эта сучка тоже твоя», — добавляю я мысленно, натурально, прикусывая язык, чтобы не озвучить свои мысли вслух. И мне кажется, что он думает ровно о том же. — А ещё… — воспоминания об этом свежи, потому я запинаюсь, как школьница. У меня банально перехватывает дыхание. — Ты классно целуешься. Такое вот комбо подсобралось, Олег Олегыч… Убойное. Я затягиваюсь снова, а Олег смотрит на меня так, будто мы не целовались вовсе, но ему до смерти хочется. Ничего не говоря, он берёт меня за подбородок, чтобы перехватить мой дымный выдох губами. Это похоже на пошлый подростковый ритуал и лёгкое помешательство одновременно. Но я почти повисаю на его шее, скрещивая запястья на тыльной её стороне… Последняя связная мысль в моей голове — о том, чтобы не уронить пепел Олегу за шиворот, — вспыхивает и гаснет в вязком водовороте эмоций и ощущений. И снова нет ничего: ни тёмного московского неба, на котором от холода всё ярче первые звёзды, ни времени, тикающего здесь и сейчас, ни компании, в которой нас уже заждались. Есть только мы двое. Наши губы — горькие, но… сладкие. Его руки, стискивающие меня по рёбрам почти до хруста. Мои затекающие колени, палевно ёрзающие вдоль его бёдер. Ведь это любовь. И это магия, над которой не властны ни я, ни он. Мы нехотя отлепляемся друг от друга. Олень жадно добивает окурок, глядя в сторону и улыбаясь чему-то своему. Я же смотрю только на него, понимая, что очень многого о нём не знаю, но очень хочу узнать. И я закусываю губу, чтобы молчать об этом и дальше –- просто смотрю. На его унизанные кольцами пальцы. На выразительный профиль. На то, как он втягивает щёки, добывая себе немного дыма и как выстреливает окурком в урну, оборудованную под пепельницу. Метко. Любовно срисовываю его длинные мальчишеские ресницы — ещё одна деталь к портрету… — Мне всегда нравилось смотреть, как ты куришь, — признаюсь, как и собиралась. — Я знаю… — он вздыхает, прежде чем посмотреть на меня снова. — Бывало, я прикуривал одну от другой, чтобы подольше покрасоваться. Не топи меня взглядом, Рит… Сигареты закончились. Осталось только это, — Олег тянется во внутренний карман, вынимая светло-зелёную упаковку «Даблминт». — Бери, давай… Считай, что вызывала-таки своего Жвачного гномика. — Да ну тебя, Ше-е-епс! Я легонько пихаю его, дурака, в грудь. И, не в силах сдержаться, смеюсь вместе с ним. Мне легко и совсем не важно, чем именно закончится этот вечер. Спустя ещё пару минут мы пахнем мятой и снова целуемся. Олег начинает (и выигрывает), а я ведусь… Каждое его прикосновение наполнено лаской, но есть в них и что-то ещё — жгучее и томное (тёмное). Что-то даже слишком взаимное, когда на каждый пароль отзыв находится будто бы сам собой. Оттого нежно перехватывать его губы своими мне так же легко, как дышать: сперва верхнюю, потом нижнюю — и до бесконечности… Заяц с оленьими рогами (вольпертингер!) мелькает на изнанке моей памяти, но я не могу (и не хочу) позвать его по имени. *** У входа в зал с караоке по-прежнему дежурит Серёжа, и он всё так же рад меня видеть. Олег спрашивает, можно ли в заведении купить сигарет, и наш безотказный администратор берёт четверть часа на решение этого вопроса. Я и хотела бы слинять, когда они углубляются в детали (какие, сколько и почём), но Олег держит меня за руку. Крепко. Мы возвращаемся в зал вместе, под громкое улюлюканье Матвеева. Глаза у Димы блестят, и дело явно не в сладкой водочке. Которая, к слову, благополучно ожидает нас на столе. Влад просто лыбится, откинувшись на спинку дивана, а Саша страдальчески закатывает глаза. Скрестив руки на груди, он будто ощетинивается всеми углами своего нескладного худого тела. Так себе приветствие… — Всё, как ты и думала, правда? — говорит Олег обо всём сразу, но мне, как и ему, смешно видеть этот импровизированный стендап. — Как я и говорил, никакой магии. Немного пошлых фантазий, только и всего. Мы подходим к столу, и самый молодой чернокнижник на Битве Сильнейших растекается от удовольствия, настраиваясь на «свою тему». Он такой искренний в этом, что даже мило. Дима действительно тащится — это видно по глазам. — Слишком много кампари с газировкой вредно, мон шер ами, — говорю я, походя взъерошивая волосы у него на макушке. — Знаешь, что, ма шери… Теперь это «Разбитое сердце», не меньше, — жмурится он, едва не мурлыча в ответ. — Один хрен, звучит так, будто ты спиваешься, полиглот, — резюмирует Череватый. — «Мартини Бьянко», водка и… Швепс. Очень остроумно, Дима, — тут же отзывается Александр. — Авек плезир… И клубничка! — уточняет Матвеев. — Побольше сочной клубнички… — Не гони, Диман… А то испортишь всё. Успеем! Давай как-нибудь без клубнички пока, — примирительно говорит Олег, пропуская меня на моё место в дальнем углу и падая на диван рядом со мной. Он прячет меня снова, и я благодарна. Мне нужна минутка, чтобы прийти в себя. …Bulletproof, моя спина, — всплывает в памяти очень кстати очередная цитата, родом из моей безразмерной музыкальной подборки. И я уютно ныряю к Олегу под бок, устраиваясь поудобнее. Мои глаза закрываются, почти как у послушной куклы, и я даю себе мгновение, чтобы собраться с силами. Только сейчас, оказавшись в тепле и на мягком диване, я чувствую себя немного замёрзшей и изрядно уставшей. День был чертовски длинным, и мне нужна моя минутка с закрытыми глазами… Я проваливаюсь в сон так стремительно, что едва успеваю услышать, как Олень шикает на кого-то, и улыбнуться. Впрочем, просыпаюсь я так же быстро, как и отрубилась — где-то, на двадцатом вдохе. Кажется, никто, кроме младшего Шепса, даже не заметил моего кратковременного отсутствия. Он склоняется ко мне, чтобы сохранить этот секрет. — Привет, — почти шепчет Олег, щекоча мне ухо дыханием. — Я не успел сосчитать твои веснушки, Заяц. Но ничего… Я запомнил, где остановился, чтобы продолжить при случае, — и тут же добавляет, посерьёзнев: — Сколько ты нормально не спала, Рит? — Спроси чего-нибудь полегче… — Ясно. Займусь тобой, — говорит он со своей спокойной уверенностью. Я смотрю на младшего Шепса снизу вверх. — Огонь, вода, ритуальное зеркало… Атам, может быть? Олег тоже смотрит на меня, чуть улыбаясь. — Обниму крепко и не отпущу никуда, пока не выспишься. Он такой сладкий, что его можно класть в чай… У меня щиплет в носу от нежности. Я беру Олега за руку, будто впервые, словно только что осознала, что это мне позволено, перебирая пальцами металл колец, нагретый теплом его кожи. По старой памяти я пытаюсь найти какие-то слова, чтобы нивелировать это странное чувство внутри. Сбавить обороты, не влюбляться в него — знакомого, но всё ещё чуточку незнакомца, — так стремительно… Но у меня не осталось слов, чтобы парировать. Мне не хочется. И не хочется, чтобы он перестал. — Напоминаю вновь прибывшим, — громогласно говорит Александр, в который уж раз самостоятельно назначивший себя главным, — что у нас тут время песен… И что шептаться в компании, вообще-то, моветон. — Сейчас горячее принесут, — возражает со своего места Череватый. — Тогда репертуар и обсудим. Ну и голубки наши поедят… А то одними поцелуями, милдруг, сыт не будешь, — Влад походя палит наш несекретный секрет, тут же открещиваясь в своей привычной манере: — Не я говорю, Толик говорит. Толику виднее! Твой малой хоть упитанный, а Ритка — так та вообще, как Коза-дереза… — В смысле?! — интересуюсь я, не чувствуя подвоха. И, как водится, совершенно напрасно. — Упитанный, блядь… — повторяет Олег, закатывая глаза и силясь не заржать. Его старший брат прыскает со смеху, подливая масла в огонь. Влад лукаво улыбается всем нам, но его внимательный взгляд сверлит меня, будто буравчик. — В смысле, бежала через мосточек, ухватила кленовый листочек, — повторяет он слова из детской сказки. — Не жрёшь, не спишь нормально, пока работу работаешь. Панички потом ловишь. Нельзя так, рыба моя… «Я не ем, что дают, потому я худой», — успеваю припомнить на автомате, прежде чем ответить. — Знаю, — я говорю правду, и это легко и приятно, как и сказано у классика. Может, дело в особой, располагающей харизме экстрасенсов, или в их количестве на квадратный метр этого полуподвала, или в четырёх шотах поверх бесконечных переживаний этого вечера, но мне не хочется отпираться и возражать. — И снова спасибо, Влад… У меня, на самом деле, странный аппетит: мне скучно есть одной, мне для этого нужна компания. Но вообще я ем, честно. — Кофе и сигареты? — посмеивается Череватый. — Так себе еда… Ты прекращай эти практики, давай. Он говорит в точности, как его супружница, вечно пытающаяся подкормить меня плюшками-ватрушками с их семейного стола. Если честно, я ещё ни разу не отказывалась… Предположим, Лена могла поделиться с мужем подробностями. Но про мои сегодняшние волжские флэшбеки Владу узнать не от кого. Ну, кроме Толика, конечно. — Да, Капитан! — рапортую, прекрасно понимая, что себя мне не переделать. Влада (как и любого из экстрасенсов), с его привычкой получать дополнительную информацию из альтернативных источников, не переделать тоже. Всяко, в этой своей новой компании я с превеликим удовольствием уминаю свой стейк средней прожарки. Олегу приносят его сигареты, а запотевший штоф делает ещё один круг. Саша молча салютует мне своим стаканом апельсинового сока. Пей, детка. Я смотрю в его непроницаемое лицо, и, кажется, прозреваю суть. Чудесный пшеничный эликсир сегодня не особенно забирает меня, но придаёт моим мыслям некоторую полётность. Александр Шепс теперь передо мной, почти как рибай на огромной сервировочной тарелке. Он такой же. Золотистая корочка сверху, нежная мякоть с прозрачно-розовым соком внутри. Мне кажется, он был бы не в восторге от подобных сравнений, и я усмехаюсь собственным мыслям, ковыряя свою порцию говядины. Но образ сам по себе такой яркий, что мне нравится собственная находчивость. — Что-то смешное? — уточняет Саша вслух. Природная чуткость, помноженная на паранойю, не иначе. Я прекрасно помню, как эта порода умеет угадывать, оттого молча качаю головой, прежде чем спрятаться за его младшего брата. Олег. Моя спина. Зажмуриваясь, закидываю в себя водку, запивая кисло-сладкой кровью цитрусовых. Ещё одна дурацкая привычка — запивать, а не закусывать… Открыв глаза, я вижу, как Олень подкладывает мне кусочек мяса со своей тарелки. Вкусный, который поближе к косточке. Занимается мной. Я искренне рада, что он кормит меня, а не спрашивает про панички.