*
Он идёт нарочито долго. Струится бесшумной тенью по знакомым боковым нефам обители, не столько таясь опасности, сколько по велению вкипевшей в кровь привычки. Хотя уже сейчас понемногу эта привычка вытравливалась тяжёлой поступью будущего хозяина клана. В палатах целителей воздух пронизан равнодушной прохладой, ярким светом от галогеновых ламп, перемешанным с мягким сиянием магии, и запахом трав, резко обдающим по обонянию агрессивностью спирта и эфирных масел — Би-Хань ненавидит этот запах и это место, но ничего лучше сейчас просто не придумаешь. Как он и предполагал, младшего брата уже погрузили в стазис, а вот к непосредственному вмешательству приступить ещё не успели: главный целитель как раз выписывает в воздухе нужные глифы, и не останавливается ни на мгновение, завидя появление Би-Ханя — только коротко кивает, как и положено при такого рода случаях. Ничто не должно прерывать поток магии, кроме разве что природных катастроф, противостоять которым невозможно. Би-Хань и есть такая катастрофа. — Вон все. Сейчас же. — Молодой мастер, процедуру нужно завершить. Даже если снять чары сейчас, вашему брату потребуется время, чтобы прийти в себя, поэтому… Слова обрываются, стоит Би-Ханю вскинуть голову. Его взгляд кинжалом впивается в другого, помладше — наверное, ассистент, и, наверное, совсем недавно прошёл квалификацию, иначе бы знал, что, даже не будучи ещё в звании главы Лин Куэй, Би-Хань может в мгновение ока лишить его не только положения или крова. Он может лишить его жизни. При отце в клане царили суровые нравы; Би-Хань же доведёт их до грани жестокости, если потребуется. — Вон! По стенам, вторя его окрику, гулко отражается торопливый шорох; целители исчезают за считанные минуты, предусмотрительно толкнув перед собой и этого молодого, лишь бы подальше от гнева Би-Ханя. Тому уже, в общем, всё равно; его внимание целиком занимает младший брат. Он раздет до пояса и лежит в глубоком сне на простом ложе, непривычно тихий и спокойный. Подумать только — за прошедший месяц Би-Хань уже так привык к его насупленному, настороженному до вспыхивающей от любого случайного слова агрессии образу, что сейчас смотрит как на диковинную картинку. Рука сама собой тянется к Куай Ляну, пальцы прослеживают умиротворённо-расслабленные черты его лица — с гладкого лба к хищно изогнутой даже сейчас бровной дуге, через переносицу невесомо до кончика носа, ловя на костяшках слабые выдохи; по уголку губ к скуле, до того чуть подбитой во время тренировки — сейчас ничего уже не осталось, повреждение было настолько незначительным, что даже начальных чар хватило его залатать; наконец, обводят бархатный, высеченный похожими на его собственные чертами подбородок без единого волоска. Совсем ещё мальчишка, даже борода не начала пробиваться под кожей, ну почему ему во всём нужно так взахлёб торопиться? С сожалением убрав руку, Би-Хань оглядывается вкруг себя, будто бесцельно перескакивая с дымящихся зачарованными флюидами лекарских склянок к вороху вещей Куай Ляна, сваленных неосторожно поодаль — сам раздевался, очевидно, да ещё нервничал не на шутку. Подходит, носком сапога перекидывает выпачканные в поту, гари и песке тряпки, пока не натыкается на металлический лязг. Кунаи. Старое излюбленное оружие младшего, переосмысленное на новый лад с прикрученными теперь к рукоятям верёвками. Они-то Би-Ханю и нужны. Сняв их с метательных ножей, он возвращается; так же неторопливо подтолкнув брата под спину, переворачивает на бок, сам усаживается в изголовье, подложив бедро под голову Куай Ляна для своего же удобства, и, распустив державшийся на честном слове хвост, принимается вплетать колючий джут в косу. Это нехитрое механическое действие его умиротворяет, баюкает даже — неуместно перед тем, что должно произойти дальше, но, пока Куай Лян мирно спит, Би-Хань и себе может позволить немного расковать извечную напряжённость в плечах и просто… насладиться. Прошлый визит сюда не был таким спокойным. Ему до сих пор воочию виделись сплошь залитые кровью пол и стены — конечно, сейчас уж давно отмытые с особым старанием — и леденящая пляска магических чар над этим самым ложем. В уши по сей день впивался электрический треск оснащённых по последнему слову техники аппаратов жизнеобеспечения, никогда до того в Лин Куэй не применявшихся. Пришлось пообещать Сектору любую услугу в обмен на них; хитрый мерзавец обещание принял и технику достал, но пока не спешил им воспользоваться — отлично понимал, что иметь в должниках будущего Грандмастера очень выгодно. Би-Хань понимал это даже лучше него, только выбора не было. Шесть недель назад Куай Лян отправился во Внешний Мир, но обратно не вернулся. Точнее, вернулся… не весь. Совет впоследствии оправдывал своё решение тем, что в предыдущей, первой своей серьёзной миссии он показал себя наилучшим образом — справился тихо, не оставил после себя ни единого трупа, хотя такого условия не было и так уж стараться не стоило, и объявился с результатом даже быстрее контрольного времени, — поэтому Тундру определили на новое задание. Несложное — всего-то сопроводить бога огня Лю Кана во Внешний Мир не то на дипломатическую встречу, не то на переговоры по подготовке грядущего боевого турнира на исходе очередного столетия. Там просто по определению не могло возникнуть никакой опасности. По крайней мере, так они думали. Так думал и Би-Хань, ровно до той минуты, когда ему принесли весть: Куай Лян при смерти. Лю Кан вернул ему не брата — суповой набор из лавки мясника. Если бы Би-Хань увидел их сам, а не узнал о случившемся ближе к ночи по той причине, что день напролёт был занят выяснением отношений с Советом старейшин, Лю Кан не ушёл бы от него живым, невзирая на всю его божественную силу. Когда Би-Хань ледовым штормом ворвался в лекарские палаты, младшему уже залечили часть ран до такого состояния, чтобы при взгляде на них не хотелось выблевать ужин вместе со всеми кишками заодно; но самую сложную не успели даже маскирующим мороком прикрыть. Би-Хань до сих пор просыпался ночами от звука скрежещущих друг об друга зубов, так его мучили кошмары после увиденного. Куай Лян напоминал неудачный эксперимент в подземелье какого-нибудь выжившего из ума некроманта: изорванные влажные лёгкие в его развороченной грудине беспорядочно вздрагивали, еле вынося грубость окружающего воздуха, сердце медленно-медленно сокращалось, словно нехотя перекачивая измелевшую кровь по венам, осколки неестественно-белых рёбер разбитыми клыками вздымались над этой мешаниной, в последней мучительной агонии бессмысленной уже обороны грозясь изранить руки всем, кто решит сунуться ближе. Целители сказали Би-Ханю готовиться ко вторым похоронам. Би-Хань сказал им заткнуться и делать свою работу. Отца похоронили за неделю до злополучной миссии. Из-за того, что они рано лишились матери, Куай Лян был сильно к нему привязан — сильнее, чем то дозволялось строгими предписаниями клана. Конечно, он скорбел. Би-Хань скорбел тоже. Не по отцу — по утраченным возможностям, которые старый дурак из-за своей грошовой гордости и безоглядной преданности огненному божку упустил сквозь пальцы быстрее, чем сыплющийся песок. В мирах — не только в Земном Царстве, не только по границам внешнемирья, — хранились невероятные богатства, не столько материальные, сколько информационные: множество тайн и секретов в руках настолько уверившихся в мнимой безопасности, что порой эти секреты даже не охранялись. Многие готовы были дорого заплатить, чтобы раскрыть их. И заплатить ещё дороже за их сохранность. Воины и без того застоялись в оковах вынужденного покоя, нервничали и беспокоились, воспитанные для битв и их же несправедливо лишённые — как и сам Би-Хань. Многовековая история клана готовила их совсем не к мирной жизни. Отцу не хватило духа потребовать свободы, но теперь, когда во главе встанет Би-Хань, Лю Кан отпустит Лин Куэй с давно сгнившей под ходом времён привязи, позволит поднять голову и раскрыть, наконец, свой истинный потенциал; и без разницы, по доброй воле он это сделает или нет. Куай Лян на фоне прочих отличался спокойствием, рвался в битву больше по зову долга, а не из азарта. Именно поэтому его нельзя было отпускать в поле так скоро после кончины отца, тем более с никчёмной поддержкой приблуды — Совет потом тоже признал ошибку, что отправлять двух новобранцев, только вчера получивших позывные, решение крайне сомнительное; только что Би-Ханю до их признаний? Они не вытащат брата из могилы, куда тот провалился уже обеими ногами. Что конкретно там случилось, Би-Ханю никто так и не смог объяснить. Томаш шокировано молчал и смотрел затравленным взглядом куда-то ему за спину, как бы он ни пытался добиться от него ответа, силой или уговорами. Выдавил только что-то про охранные чары, на которые они по незнанию напоролись в архивах императорского дворца в Сун До. Что его потянуло к ним первым, а Куай Лян оттолкнул его в сторону и принял весь удар на себя. Би-Хань в это охотно поверил. Куай Ляна слепила скорбь, отчаяние безутешности, неуёмное и негасимое, потому он и бросился очертя голову приблуде на подмогу, не желая потерять ещё и его. Потом Би-Хань узнал от целителей — не от брата, не от Томаша и не от самого Лю Кана, который о подобном должен был бы сказать в первую очередь, но, видимо, небезосновательно посчитал, что лишний раз перед разъярённым увечьями младшего старшим братом лучше не появляться, — что в жилах Куай Ляна теперь течёт не только кровь Лин Куэй. Лю Кан отпоил его своей, насколько возможно. Целители в один голос утверждали: без его вмешательства Куай Лян умер бы сразу. Вот только без его просьбы о сопровождении Куай Лян вообще не попал бы во Внешний Мир. Не напоролся бы грудью на охранные чары, и его пропущенные как сквозь жернова рёбра не пришлось бы собирать по кусочку, будто извращённую головоломку. Би-Хань обязательно припомнит это божку, когда придёт время. В непрерывном стазисе под действием целительной магии, перемежаемой вмешательством Сектора и его технологий, Куай Лян вываривался две долгие недели — хотя даже при критических для жизни травмах воины Лин Куэй проводили в палатах целителей от силы дня три, — но в итоге его всё же выходили. Он сразу попросился обратно на тренировки. Би-Хань дал добро — не с первого раза, поначалу вообще намереваясь навсегда отстранить Тундру от выполнения внешних заданий, сохранить его, быть может, только как наставника, пусть для этого статуса он был ещё слишком мал и неопытен; но вовремя понял, что терять хорошо натасканного бойца резона нет. И отправился в тренировочные дворы вместе с ним. Потому что теперь обязательной задачей, помимо восстановления подвижности и былых навыков, стояла цель научить Куай Ляна сражаться в броне — не металлической, такая сковывала бы тело, мешала передвижению и утяжеляла и без того не самую тихую его поступь, как бы легка и искусно скована ни была; нет. Отныне Би-Хань доверял только собственным рукам. И он самолично заковывал брата в ледовый панцирь. Техника была новой, никто из прежних мастеров в титуле Саб-Зиро и не думал использовать лёд как защиту, упирая больше на атаку, так что Би-Хань учился одновременно с младшим: пытался точно выводить мёрзлые кристаллы так, чтобы они не разрывали одежду и кожу, а собирались щитом поверх; контролировал температуру, выискивал ту тонкую грань, когда лёд ещё держит форму, но не обмораживает намертво. Поначалу получалось не каждый раз. Куай Ляна раздражало то, что он, по сути, стал брату живым манекеном для отработки нового приёма, но ещё не хватало, чтобы он своё недовольство делал достоянием общественности. Этому нужно положить конец. Би-Хань заканчивает плетение только через четверть часа. Ему всего хватает вровень — и верёвок на то, чтобы собрать воедино все нужные узлы, и времени, покуда Куай Лян понемногу просыпается, — так что, когда младший всё же открывает глаза, сонно смаргивая остатки стазиса, и натыкается взглядом на Би-Ханя, тот уже минут десять как стоит рядом, вальяжно опершись спиной на стену. Он думал было остаться сидеть в изголовье, просто чтобы посмотреть на реакцию Куай Ляна, который после спешного побега обнаружил бы себя так опасно близко к брату, но всё же рассудил, что поначалу стоит выдержать между ними дистанцию. Для нужного эффекта. Само собой, Куай Лян первым делом пытается вскочить на ноги — и сердито рычит, осознав своё обездвиженное положение: — Какого дьявола? Би-Хань, что происходит? — Нам предстоит серьёзный разговор, и, поскольку в последнее время ты от меня как от проказы шарахаешься, тебя проще связать, чем заставить меня слушать. Так я и сделал. Куай Лян поводит запястьями, будто уверяясь — действительно, его за руки и за ноги удерживают несколько плотных петель верёвки, которые за просто так даже с его возросшей физической силой не разорвёшь. Того больше, заломанные в коленях и суставах плеч, они сцеплены между собой у него над поясницей, обрубая значительный диапазон движений до настолько скудного минимума, что силу-то толком и не применишь. На его лице за маской равнодушия ярится огненная буря: — Лучше бы тебе закончить этот фарс, пока не вернулись целители. — Сюда никто не войдет, — тут же расслабленно парирует Би-Хань. — И сам ты отсюда не выйдешь, пока не научишься уважению. Если понадобится, мы просидим здесь неделю. — По какому праву ты решил, что можешь меня чему-то учить? — По праву крови. Я — твой старший брат. И твой будущий Грандмастер, — держаться подальше уже не выходит; Би-Хань нависает над ложем мрачной смертоносной тенью, еле заставляя себя держать тон голоса на прежнем спокойном уровне. Видят боги, это нелегко. — То, что произошло сегодня на тренировке, недопустимо. Меньше, чем через месяц я вступлю в звание Грандмастера, а ты позволяешь себе так в открытую игнорировать мои слова. Сейчас это видели только Сектор и Смоук, а если увидит Совет? Другие воины? Неисполнение приказа карается смертью, мы с тобой с рождения знаем этот закон — и теперь в угоду своей гордыне ты готов пожертвовать своей головой и моим авторитетом? Куай Лян не отвечает, потому что не слушает, занятый всё тем же прощупыванием своих пут: он переворачивается на живот, едва не слетев на пол — благо, ширина ложа всё же позволяет ему такие манёвры, — и яростно вспыхивает глазами, понимая, что вязь на нём не так проста, как казалось в положении на боку. Он пытается дёрнуть руками и ногами — и сам себя тащит за затылок в крутую дугу, тут же зашипев от боли всё равно что рассерженная гадюка: верёвка в косе, протянутая другим концом к сцепленным конечностям, держит крепко. Запереть его на собственную недюжинную силу было всё-таки отличным решением. Би-Хань ещё даже не успевает улыбнуться этой мысли, а его младший на уровне мистической почти интуиции уже ловит её и огрызается: — Сними это! — Не напрягайся так, диди*(младший брат), а то ещё лишишься ненароком своей роскошной гривы. Как Би-Хань и предполагал, ласковое уменьшительное полощет по натянутым нервам Куай Ляна попавшей под хвост вожжой. Его плечи тщетно напрягаются, блестящее от пота даже в прохладе лекарских палат тело пружинит, но бьётся он недолго — достаточно всё же умён, несмотря на общее впечатление нескольких последних недель, — и, угомонившись, с вызовом оскаливает зубы: — Ты же понимаешь, что мне достаточно пальцами щёлкнуть, чтобы поджечь эту верёвку? — Так тебе никто и не мешает. Однако… Ты уверен, что, спалив верёвку, ты не спалишь себе волосы? — Меня не тронет мой же огонь, — в его голосе уверенности меньше, чем растерянного недоумения на грани со страхом. — Правда? Тогда вперёд. Давно хотел посмотреть, чему тебя научил лорд Лю Кан. Би-Хань прекрасно знает, что далеко их тренировки пока не зашли. До последнего считалось, что Куай Лян не обладает способностями к какой бы то ни было магии — ни к морозу, который передавался по мужской линии, ни к смене формы от человека к зооморфу по материнской; не особо переживая по этому поводу, он всё ученичество старательно осваивал все доступные виды оружия, к тому же весьма и весьма достойно преуспел в техниках скрытности, получив позывной «Тундра» за умение спрятаться, казалось, даже на лысом мёрзлом поле. Но, едва встав на ноги после своего возвращения из мёртвых, младший чуть не спалил целый дом, неосознанно выпустив с пальцев шквал огня. Только тогда соизволивший наконец появиться в обители Лю Кан уверил Би-Ханя, что займётся так неожиданно возникшей магией и сам обучит Куай Ляна её использовать. Би-Хань ему верить не спешил, но и поделать ничего не мог: никто в клане не был знаком с этой первородной стихией, а искать кого-то извне пришлось бы долго. Встреч прошло всего три или четыре — не столько из-за противодействия Би-Ханя, сколько по причине занятости бога огня, хотя доля первого присутствовала тоже. Куай Лян пытался исследовать грани своей силы сам только поначалу; и прекратил после того, как в ответ на начисто выжженый сливовый сад Би-Хань пообещал ему отморозить руки по локоть, если он ещё раз выкинет что-то подобное. Возможно, это также накладывало на сложившуюся ситуацию свой отпечаток. Не зная, как справляться с нежданными способностями, младший нервничал. Злился. Испортившая его огненная кровь заодно со способностями к пиромантии подарила Куай Ляну и мерзкий характер, разительно не похожий на прежнее беспрекословное повиновение: теперь при любом удобном случае он вставлял слово наперекор Би-Ханю, даже изначально зная, что не прав, и просто по велению вылезшего из ниоткуда своеволия испытывая терпение старшего брата; подвергал сомнению его приказы, и слава Старшим богам что пока лишь внутри каждодневной рутины клановых задач, а не в бою; показательно поворачивался спиной, как сегодня на тренировке. Вот и сейчас он скалится, отплёвываясь пенно бегущей по уголку рта слюной: — Я лучше с голода подохну, чем проявлю к тебе уважение, которого ты не заслуживаешь. Испытывай меня как хочешь, я готов ко всему! Всего на мгновение — краткое, как мирная смерть — в душе всё сковывает морозом. Может ли он что-то знать? Нет. Только храбрится понапрасну, а слова… Неумело выпущенная стрела, лишь по случайности угодившая точно в цель. Бравада Куай Ляна настолько деланая, что даже смеяться над ней не хочется. Хотя Би-Хань всё равно кривит рот на сторону, отходя от брата подальше, в сумрак палат; одной верёвки явно мало, и теперь он ищет что-то себе на подмогу. Может, грязная кровь вовсе не добавила Куай Ляну новых черт, а просто извратила до неузнаваемости уже врождённые, потому что своим упрямством — как и многим в себе, от линии нахально вздёрнутых бровей до манеры сладко тянуть придыхательные на столь редком для их родных северных гор выговоре цзянси*(также гань — юго-восточный диалект китайского) — младший пошёл в их мать, прекрасную осеннюю хризантему; из пестиков этих цветов получали самый быстрый, тихий и смертоносный яд, подобным же ядом сочились слова матери, когда она бывала недовольна. Только своё упрямство он, маленький неразумный лисёнок, прятать не умел, неосторожно выкусывал острыми зубками любой росток конфликта, в мгновение ока распаляя его до отчаянного спора, а то и до драки — обычно с другими учениками и никогда с родным братом, но Би-Хань уверен: они бы сейчас подрались, не будь у младшего связаны руки и ноги. Их лисица-мать была не только непримиримо упряма, но и мудра, и, сплетённые вместе в крепкий канат, эти качества держали в умелом хвате весь Лин Куэй. Би-Хань безмерно уважал её. В отличие от отца, она никогда не преклонялась Лю Кану так безоглядно — обворожительная, как все хулицзин, и настолько же хитрая, мать держалась близко к божественному защитнику только затем, чтобы любую оплошность, любое неверное действие обратить себе на пользу. Тому же она учила и Би-Ханя. Следить за скрытым, потаённым, видеть в ласковых улыбках и вежливых поклонах острия запрятанных лезвий, распознавать тонкую радужную плёнку отравы на поверхности вина в примирительном кубке. Всегда быть готовым. Без её наставлений Би-Хань, скорее всего, перенял бы манеру отца без задней мысли заглядывать Лю Кану в рот, остался бы таким же слепцом, каким сейчас был Куай Лян. Но младшему и не нужно было видеть истинную природу вещей — это обязанность Би-Ханя. Их мать умерла родами больше десяти зим назад, едва Куай Ляну исполнилось семь, так и не приведя в мир их третьего брата, и её смерть была ещё одной причиной, почему Би-Хань возненавидел отца. Не единственной, не главной — но весомой. Отец горевал недолго и на место мертворождённой родной крови приволок из окрестных лесов какую-то дикую приблуду, тем самым разорвав последнюю нить доверия между ним и Би-Ханем. Сейчас это всё уже давным-давно не имело значения. Родители мертвы, сами они выросли; былое прошло, и нужно разобраться с проблемами настоящего. Найдя то, что искал, Би-Хань возвращается к ложу, на котором Куай Лян до сих пор не оставляет попыток расшатать вязь верёвок, но лишь злит сам себя, оттягивая волосы даже самым осторожным движением. Он замирает, стоит Би-Ханю остановиться рядом. — Ты утверждаешь, что готов к любому испытанию? Так докажи это. Голые ступни трогательно подрагивают в воздухе, притянутые к запястьям сложным узлом; Куай Лян чуть не вслух взвизгивает в тот момент, когда бамбуковая трость нежно касается свода стопы, проскальзывает по плюсне и упирается в конце своего движения под стык таранной кости. — Лежи смирно и молчи. За сегодняшнюю выходку получишь десять ударов. Любое твоё движение, любой звук я приму как неповиновение, и за каждую попытку противостоять мне добавлю ещё удар. Так нас учил отец, и так буду учить тебя я. Куай Лян оглядывается на него поверх плеча, насколько ему позволяет натяжение верёвки. Откровенно-хамским движением вскидывает одну бровь. Что-то терпкое, зудящей болью кусающее по подбрюшью отзывается внутри на эту его дерзость, когда Би-Хань легко поводит кистью сверху вниз — и, втрое умножая это движение, кончик трости с просвистом опускается младшему на подошвы. Тот даже не кричит, поперхнувшись от неожиданности вдохом, и выдают его только сжавшиеся от боли плечи и колени. Телесные наказания не были в новинку ни для одного из них. Равно как и тренировки, это был всего лишь способ воспитать из них достойных воинов Лин Куэй — они привыкли к нему, как каждое дитя привыкает к любому с собой обращению, не зная иного и принимая всё происходящее за единственно возможный вариант нормы. Они одинаково сносили и удары по ладоням, и оттяжные хлёсткие укусы отмоченных в воде розог по спине, и вскипающие кровью порезы от зубастой девятихвостки — когда провинность была совсем уж тяжкой. Наказания были неприятными, болезненными, и это была другая боль, нежели в помятых на отработке захватов рёбрах или в вывихнутых плечах; зато своей неотвратимостью она натаскивала их избегать ошибок, рефлекторно, на уровне сырых инстинктов соблюдать правильную очерёдность действий и движений. Би-Хань тоже далеко не впервые приводил в исполнение назначенные Куай Ляну меры, но никогда прежде они не несли столь яркого оттенка похоти. Ему жмёт в белье прилившей к члену кровью ещё с того момента, как он уложил голову младшего себе на бедро, и Би-Хань не находит это ни противоестественным, ни отвратительным. Куай Ляна — что прежнего родного и покорного до неприличной дрожи в позвоночнике мальчишку, что нынешнего яростного непримиримого упрямца — невозможно не хотеть; по отдельности красивый на лицо, ладно и гармонично сложенный телом, с характером пусть не образцово-кротким, но по-своему притягательным, всеми этими чертами в целом он на корню разбивает самообладание Би-Ханя, заставляя желать того, о чём обычные люди запретили бы себе даже молча думать. Не то, что претворять в жизнь. Би-Хань — не обычный человек. Как и его брат. Они оба — наследники великого клана, умелые воины, носители редких земных кровей. Самой вселенной им позволено многое. В воздухе слышно только шумное сбитое дыхание. Би-Хань с толикой сожаления думает, как же не ко времени брат решил смирить себя — вроде бы это ему и нужно, но ведь так не интересно, — однако, когда в ответ на следующий удар тонкая розовая полоса вспухает наискось через подошвы, неровно укладываясь по сводам, Куай Лян всё же не справляется. Подаёт голос. И продолжает оглушительно ругаться, поминая всуе и Старших богов, и Преисподнюю, и проклятый Хаос, когда град ударов обрушивается на его беззащитные ступни. Это даже на вид очень больно. Нежная гладкая кожа на пятках и подушечках наливается уже не розовым и не красным даже, а чуть отдаёт фиолетовой морозью смертоносного рассвета; ходить на своих ногах Куай Ляну не светит как минимум неделю. И это Би-Ханя более чем устраивает, ведь как раз завтра в обители вновь должен появиться огненный божок, чтобы провести с младшим тренировку. Обойдётся. Оба обойдутся, учитывая, чего Би-Хань по их милости натерпелся. От одних только воспоминаний, всколыхнувшихся полупрозрачной взвесью алого перед глазами, он почти бесконтрольно звереет, рука сама собой вытягивается над судорожно сведёнными вместе лопатками вьющегося от невыносимой боли Куай Ляна. Тот не сдерживается, кричит что есть сил, когда лёд нарастает на голой коже его спины, кусая яростным холодом ощеренные нервы. На тренировках у него оставался естественный барьер одежды. Сейчас ничто не препятствует прямому контакту. Трескучая прозрачная корка обнимает всё туловище от поясницы по животу к груди, по лопаткам на плечи; Би-Хань может почувствовать каждое подрагивание фасций, каждый поджавшийся мышечный пучок, и смакует эти ощущения сродни изысканному блюду. Он легко — совсем чуть-чуть — сгибает пальцы; лёд послушно сжимается следом. Корсет намеренно давит на свежеподжившие рёбра, но не с целью причинить боль, скорее, напомнить, почему они вообще здесь оказались. Куай Лян прекрасно это напоминание считывает. И бьётся в своих тисках всё отчаяннее. В воздухе непрестанно свистит до рези в ушах — Би-Хань не жалеет силы, разгоняя замах от плеча, хлеща что есть духу: ни пощады ему, ни жалости. Из-за соприкосновения распалённой кожи Куай Ляна с ледяной бронёй последняя подтаивает, но вода даже не успевает начать скользить по выемкам напряжённых мышц, испаряется почти сразу. Пар поднимается к низко сведённому над головой потолку, и Би-Хань удовлетворённо тянет его носом, представляя, что с этим паром вытравливает из тела младшего грязную, порченную огненной магией кровь. Ему не нужно смотреть между стиснутых от боли бёдер, чтобы знать, что Куай Лян возбуждён даже крепче него, ведь в горячей мокрой взвеси отчётливо улавливается запах свежего пота, молодого мужчины, никогда не знавшего женских — не материнских — рук или страстных до грубости мужских ласк. И не узнает, что касается первого. А второе Би-Хань ему обеспечит в полной мере. Но не сейчас. Ещё рано. Он сам не вполне понимает, чего ждёт. Его ведёт просто на обострённой интуиции, тянет дальше и дальше во времени к некой точке невозврата, когда повернуть будет уже нельзя. Куай Ляну очевидно хочется упереться пылающим лбом в ложе, спрятать себя от неумолимой карающей руки брата, от обжигающе-холодных объятий его магии. Би-Хань не позволяет ему. Под движением кисти в воздухе лёд оживает, кристаллами течёт от груди младшего по шее, на подбородок, на нос, зажимает с силой — Куай Лян дёргается, тут же получая охлест по и без того измученным ступням, неудачно выдыхает прямо перед тем, как холодная скорлупа окончательно смыкается под ноздрями. Ему теперь нечем дышать. Стиснув кулак в воздухе, Би-Хань отжимает лёд на себя, отчего спина Куай Ляна изгибается почти вертикально вверх, а голова запрокидывается так, что до того туго натянутая верёвка провисает до поясницы. Мысленно Би-Хань отсчитывает уже не удары трости, а секунды. Десять. Пятнадцать. Тридцать. Поймать столь долгожданный сдвиг можно даже на глаз, хотя куда больше Би-Хань чувствует всей поверхностью соприкоснувшегося с телом Куай Ляна льда, всё равно что второй кожей: до того отчаянно противившийся любому касанию, но растерявший концентрацию от слишком большого их количества, буквально растерзанный на уровне напряжённых нервов в мелкие лоскутки — просто невозможно уследить за всем сразу — младший вдруг обмякает, протяжно и сладко дрожит всем телом, а ледяная маска на его лице начинает пузыриться и шипеть от брызнувшей из глаз горячей соли. Куай Лян плачет. Под ним на ложе сквозь ткань штанов просачивается липкая полупрозрачная сперма. Би-Хань тут же отбрасывает бесполезную уже бамбуковую трость — с глухим стуком она приземляется где-то в наплывшей до непроглядности темноте за спиной — вытягивает из воздуха ледяной кинжал и одним взмахом перерубает толсто скрученные узлы на руках и ногах Куай Ляна. Скопив на ладонях гладкий лёд, хочет было накрыть успокаивающим холодом раскалённые стопы, но запинается, вслушиваясь в заболоченный густым паром воздух. Младший плохо дышит, и Би-Хань даже не сразу понимает, что что-то тут не так. У Куай Ляна настоящая истерика. Броня давно уже сама собой осыпалась, мглистой пылью метели разметалась по ложу, верёвка отсечённым концом змеится из волос Куай Ляна через плечо вниз, щекочет по мокрой от пота и растаявшего льда груди, которая силится втянуть побольше кислорода, но тщетно. Так не пойдёт. Твёрдо обхватив ладонями его голову и поддёрнув вверх так, чтобы лопатки упёрлись в изголовье, Би-Хань прижимается губами к его открытому рту: не целует — выдыхает собственный воздух ему в лёгкие. Отстраняется, чтобы вдохнуть поглубже, и дует. Набирает воздуха ещё — и снова дует. Только на пятый или шестой такой вдох Куай Лян наконец перестаёт бесконтрольно трястись; правда, стоит только отпустить его, он закрывает лицо руками и затягивает непохожим на себя голосом, хриплым, но тонким до звона: — Пожалуйста, дагэ*(старший брат), — из-за беспомощно прижатых к губам ладоней его почти не слышно, так что Би-Хань просто хватает запястья — почти такие же мощные, как у него самого, — и отводит в стороны, открывая заплаканные глаза Куай Ляна. Отчаяние в них ни с чем не сравнить. — Пожалуйста, прошу тебя!.. Может, он просит о чём-то своём. Би-Хань хочет слышать лишь просьбу продолжать. Сдёрнув выпачканные штаны под колени и зачерпнув уже чуть подстывшую сперму ладонью, он размазывает её между ягодиц Куай Ляна, проталкивает палец в задний проход, тут же панически сжавший его по фаланге. Его надо бы растянуть как следует, смазать побольше, чтобы ни намёка на боль, только терпения на это никакого нет, да и вряд ли в таком состоянии Куай Лян действительно заметит лёгкий всплеск свежей боли. Прогладив его по внутренностям кончиками пальцев ровно так, чтобы самому не порваться от непривычной узости, Би-Хань наскоро развязывает пояс, приставляет закаменевшую от бешеного притока крови головку к мягкому отверстию и — толкает. Куай Лян внутри — расплавленный шёлк, жидкое золото. Он привстаёт на пятках, даже на слух больно стукнувшись затылком об изголовье, выгибает спину, до темноты в глазах стискивая его плотным кольцом мышц, и стонет — рыдает больше, но так ещё лучше. Би-Хань толкается в эту влажную топкую глубину, вязнет всё равно что угодивший копытами в трясину лось. В своей первобытной жажде вековая тундра пожрёт любого неосторожного; его же Тундра разливается под ним чистой водой талых ледников, искрит под лучами незваной, но долгожданной любви. Би-Хань, безусловно, любит своего младшего. Потому и воспитывает так строго. Он не даёт Куай Ляну привыкнуть к явно некомфортной полноте внутри — может быть, тот кривит нос и бровями съезжает к переносице до не по годам глубоких морщин от вновь набравшей силу истерики, а не от боли, — лично ему просто головокружительно хорошо, поэтому входит сразу сильно, загоняя член до основания и вытаскивая обратно в беспорядочном ритме. Бёдра младшего сжимают Би-Ханя с боков, подтягивают будто ближе к себе. Его член, зажатый между их животами, снова твёрдый — дар юности и пылающего под кожей здоровья, сам Би-Хань уже не так вынослив, но всё ещё хорошо помнит, как много драгоценных сил уходило на усмирение собственных таких порывов. Куай Ляну пройти через подобное не придётся — он даст младшему столько, сколько ему вообще возможно будет вытерпеть. И ещё чуть-чуть сверху. Но сейчас Би-Хань не торопится протянуть руку, чтобы обхватить в грубой ласке член брата. Это просто не нужно ни одному из них. Та неприкрытая буря, кипучий поток ни разу за всю жизнь не проливавшихся слёз, что рвётся у него из груди — не просто отклик на боль или унижение трёпкой по ногам, потому что к первому Куай Лян привычен, как привычен любой человек вдыхать кислород, а второе едва ли настолько сильно, чтобы так терзать его изнутри. Би-Хань, конечно, наслаждается его обнажённым сознанием — даже, может быть, сильнее, чем его обнажённым телом, — но, когда он оглаживает его по лицу, безуспешно смахивая со щёк мокрое, вопрос вырывается сам собой: — О чём ты так горюешь, диди? — Я… Я должен был… пойти с вами, — Куай Лян частит, захлёбывается рыданиями, забывает вдохнуть и оттого давится собственными же словами; слёзы текут струями по вискам, впитываются в слипшиеся от соли в неаккуратные колтуны волосы — Би-Ханя это раздражает и вместе с тем возбуждает до тумана в глазах. Он прочёсывает их пальцами, разбирает на привычные гладкие пряди, а потом возвращается обратной дорогой к глазам младшего, собирая влагу в горсть — и припадает губами, сцеловывая неповторимый вкус. — Я ведь… ради этого так упорно… добивался получения имени. Я должен… должен был помочь отцу. Защитить… его. И защитить тебя. Вот оно что. Би-Хань мог бы и догадаться. — Это не твоя обязанность. Поверь, я сделал всё, что было в моих силах, чтобы спасти отца. И я сделаю то же для тебя. Больше. Гораздо больше. Отец не внял его предупреждениям, решил, что им двоим хватит сил сразиться с обезумевшими от ярости демонами Преисподней, один в один похожими на исчезнувший во время очередной миссии отряд Лин Куэй, и за то истёк кровью — в буре мечей и не понять было, чей именно клинок пронзил бедренную артерию. Правда же заключалась в том, что Би-Хань прекрасно справился и один. Не только с подчинёнными ему демонами. Отцу не суждено было выйти из того переплетения событий ни в одной линии возможностей — куда бы он ни подался, всюду его поджидала смерть. Куай Лян умереть не может, потому что он всецело принадлежит Би-Ханю. Никто и ничто во всех мирах не посмеет ему угрожать. Тем более он сам, неважно, по упрямству или по глупости. И если не будет иного выхода, если того потребуют обстоятельства, Би-Хань без колебаний посадит младшего в клетку, пробьёт над глазом мозг ледяной спицей, разрубая между собой полушария, и вморозит всё тело в безопасность льда, оставив разве что небольшой доступ воздуха, лишь бы точно знать: с ним ничего не случится. Стиснув в кулаке переплетённые с верёвкой волосы на затылке, Би-Хань притягивает его к себе, вжимается горячим лбом в настолько же обжигающе-твёрдый лоб брата, как будто хочет проломить кость насквозь, вплавиться мозгом в его мозг, захватить без остатка. Уже и не понять, от чего Куай Ляна так встряхивает лихорадочной дрожью — от прошивающего насквозь удовольствия, отчётливыми волнами раскатывающегося по коже каждый раз, когда Би-Хань задевает намеренным движением его простату, или от слёз, что до сих пор потоком брызжут по острым скулам, собираются капельками над контуром невозможно мягких губ, дрожащих в истерике, покрасневших до нежного сливового от укусов. Би-Хань слизывает эту терпкую горькую влагу, перекатывает на языке до тех пор, пока горечь не раскрывается сладостью осознания: только для него брат — такой. Перекорёженный своими же эмоциями, раненый, изуродованный до неузнаваемости и смертельно уставший от необходимости это уродство прятать; но теперь, когда Би-Хань распотрошил его броню слой за слоем, проник пальцами не столько в тело, сколько до глубин души, гораздо глубже этих ран, и нашёл там всё того же родного младшего брата, беззащитного, но даже не знающего в своей детской наивности о том, что надо защищаться, — открытый, обезоруживающе честный. Эту уязвимость Би-Хань обязательно обернёт себе на пользу. И не только так, как сейчас, когда Куай Лян лежит перед ним с распахнутой наружу душой, доверчивый, до боли прекрасный, а его тело отзывается на любое прикосновение вихрем искр. Но это будет потом. Намертво вцепившись пальцами ему в плечи, Куай Лян не сдерживает слёз, но и не отводит взгляд. Тёмные заводи его глаз в окаёме прошитых полопавшимися капиллярами белков наконец-то живые — многовековая мерзлота тундры оттаяла под неумолимостью адского пожара, занявшегося в торфяниках так тщетно утаиваемых чувств. Би-Хань не может сдержаться — даже не уложив Куай Ляна толком обратно, просто отпустив волосы так, что тот в растерянности опять больно бьётся затылком, ускоряется, шлёпает вспотевшими бёдрами по ягодицам, сам же сильнее и сильнее заводясь от этих непристойных звуков. Он и не старается особо, а всё равно выкидывает младшего в глухой второй оргазм вперёд себя, всего за минуту до того, как в безумии резких толчков кончает сам — глубоко внутрь, не вытащив заранее лишь потому, что не счёл это важным. Их заполошное дыхание ещё долго вьётся в белёсых клубах пара как единственное напоминание, что за непроглядной завесой кто-то есть.*
Би-Хань на руках уносит младшего брата из лекарских палат ближе к полуночи. Вид у Куай Ляна не лучше того, в каком его принесли сюда шесть недель назад, разве что всё-таки не зияет в груди открытая рана, и это целиком и полностью Би-Ханя устраивает. Он ничего не объясняет сгрудившимся в конце дальней галереи целителям — потому что и не должен. Куай Лян остаётся в его покоях до утра. Спустя неделю, стоит им вернуться к отработке сражений в броне, Куай Лян больше ни разу не скидывает её по своей воле — наоборот, двигается так легко, будто бы в тисках льда ему сосредоточиться, подобрать все внутренние силы для атаки даже проще. Би-Хань его результатами доволен. Даже то, что бог огня зачастил к ним с визитами, порой месяцами напролёт задерживаясь в отведённых ему покоях в обители Лин Куэй, его не раздражает. Всё-таки непривычная клану пиромантия — ресурс весьма полезный и перспективный, особенно если разобраться, как её правильно использовать. Спустя ещё полгода, когда Совет старейшин после демонстрации поразительно эффектных приёмов огненной магии нарекает Куай Ляна Скорпионом, а тот, не посоветовавшись со старшим братом, выбивает у себя на плече мерзкое насекомое, Би-Хань вновь видит в его глазах отголоски былого своеволия — и сам не замечает, как хищно скалится в ответ. Если это огненная магия поднимает в нём голову, то пожару пора перекрыть кислород. Если Куай Лян уверился в собственных силах, думая, будто очередной оборот года, пусть и проведённый в непосильных тренировках, дал ему какие-то преимущества, то он ошибается. В любом случае, Би-Хань уже знает, как с ним справиться, только дай повод. И, честно говоря, ждёт этого с нетерпением.