Милосердие дракона

Я закрываю глаза и вижу мир, в котором меня нет

      Говорят, Верховный судья всегда беспристрастен.       В кабинете пустовато, и для такой большой шишки места он занимает слишком мало. Она шагает до тех пор, пока пространство не схлопывается до расстояния десяти шагов. Чуть больше — ограничивает обзор. Чуть меньше — смерти подобно. Высокая фигура на фоне вытянутого окна, залитого заходящим солнцем, выглядит выкрашенной в тёмный фигуркой из бумаги. Длинные полы одежды едва колыхаются, хотя в изолированной башне из слоновой кости неоткуда взяться ветру. Как на глубине — здесь всегда тихо и давяще.       Она вдруг спрашивает себя: сколько времени занимает нацепить это всё по утрам? Если, конечно, великий судья не спит стоя, прямо в одежде. По какой-то причине эта мысль даже не кажется абсурдной, но она ловит её на кончике языка, на отголоске реакции.       Глупости. Он такой же человек как и все. Он не монолитен. Не всесилен. Не безупречен.       Окажись иначе — она плохой шпион без шанса на успех.       — Я принесла бумаги по делу Жака Вильжана.       Недвижимая, словно каменная, фигура вдруг оживает и медленно оборачивается с этим лицом. Юдекс ведь по определению непроницаем. Не тронут печалями и привязанностями. Но она — хороший шпион и замечает, что время от времени, это не холодная отстранённость. Просто на долю секунды, за которую капля успевает разбиться, у него бывает такое лицо… словно он позабыл, кто он и как тут оказался.       — Благодарю, но не стоило утруждать себя. Я уже просмотрел все возможные сценарии. Для аппеляции нет причины. Приговор был вынесен единогласно и справедливо.       — Справедливо?.. Полгода в крепости Меропид за кражу булки хлеба — это справедливо?!       Краткий момент страстей. Недопустимо. Проходят дни с того момента, как она впервые открыла эти двери руками секретаря, и она полирует и полирует умение мимикрировать под безмолвную обстановку этой комнаты. Прикусывать язык, лишний раз подавлять пожар где-то у предсердия. Но как не старайся ей не стать столь дорогой его сердцу водой, что принимает форму любого окружения.       И каждый раз она ждёт чего-то. Пощёчины, спора, жандармов — словом хоть чего-то, что напомнит ей кто она и где её место. Чего-то, что так хорошо бы резанировало с криком «К порядку!» из оперных стен. И каждый раз, точно двоякое, плывущее отражение на глади, внешнее обманывает её.       — Таков мой вердикт и вердикт Оратрис, — спокойно, вполголоса отзывается Верховный судья, а потом вдруг добавляет смиренно. — Мне жаль, Арилет, если он тебя расстраивает.       Он смотрит сквозь неё, отводя глаза в сторону, словно обременённый какой-то болезненной ношей. И этот еле заметный отголосок глухой вины на дне совсем не вяжется с твёрдостью слов. Бумаги всё ещё сиротливо лежат на краешке стола, пока глухие редкие капли постукивают в большие окна.       Говорят, дождь — это слёзы Гидро дракона.       В таком случае его печаль — это их погибель. Однажды она криво и жестоко шутит, что ему не мешало бы найти себе придворного шута и прекратить уже топить их всех. Арилет знает, что такое схлопывающиеся над головой воды и бескрайняя бездна, где нет ни конца, ни начала. Что и есть — конец и начало всего. Выйдя из воды, в неё всё возвращается. И смерть — это как скользнуть на глубину, медленно переставая различать звёзды сквозь толщу воды. Ты ещё слышишь голоса с поверхности и медленно засыпаешь, убаюканный течениями.       Она молчит какое-то время. Проглатывает комок в горле и произносит тише запланированного:       — Я всё думаю… Окажись на этих весах ваше сердце, в какую сторону они бы склонились? — краткий вздох идущего под воду. — Если оно у вас, конечно, есть.       Она смотрит на кривые мокрые дорожки перед тем, как развернуться и направиться к двери. И думает о глубинах — тёмных, как ночь; как вставки на костюме юдекса. Как смерть.       Когда посланник в сиянии Небесного порядка приходит к ней и предлагает обменять жизнь на секреты дворца Мермония, она не говорит ему, что до оцепенения боится воды. Пусть будет Фонтейн, потоки и проклятущий Гидро дракон со своими слёзами. Только бы выбраться из клетки собственного тела. Только бы не уйти на глубину.       — Арилет… — звук собственного имени из его уст, как плеск на побережье. Она останавливается и едва оборачивается. — Мне бы хотелось соответствовать твоим ожиданиям не только как Верховный судья, но и как человек, но здесь я бессилен. Я правда сожалею.       Как хороший шпион она знает все книги в кабинете и их точное расположение на полках на случай если сдвиг выдаст тайную дверь или проход. Знает расписание Верховного судьи от и до. Знает, что он ест и на каком берегу предпочитает бывать чаще прочих. Знает, какие прозвища даёт мелюзинам и какие ласковые слова использует чаще других в разговоре с ними. Знает даже содержание некоторых бесед с леди Фуриной. И всё-таки она плохой шпион, потому что один вопрос остаётся неотвеченным:       — Почему вас вообще вдруг заботят мои ожидания?       Она не успевает поймать себя на дрожании слов, уложить их ровнее, произнести чуть более безразлично, и вся горячность куда-то испаряется.       Говорят, месье Нёвиллет очень одинок.       Иной причины почему в глубоком и мертвецки спокойном, как стоячая вода голосе внезапно слышится короткий момент отрешённой пустоты, когда он произносит:       — Потому что порой я тоже закрываю глаза и вижу мир, в котором меня нет.       Ей часто снится один и тот же сон потерянного, тонущего и спасённого. Сон-вспышка. Сон-воспоминание. Сон со светом в конце, что когда-то озарил глубину и вывел её на поверхность, подарив шанс на жизнь.       — Как вы?.. — «догадались» — хочется сказать. «Живёте с этим» — подходит больше. Она проглатывает оба варианта, опуская глаза и от чего-то чувствует себя такой уязвлённой. — Я лучше пойду, если вы не возражаете. Доброго вечера, господин.             Дождь лупит по темнеющим стёклам. И на краткий миг вдруг кажется, что она видит похожий свет в отблеске пурпурной радужки. И это зрелище ужасает больше самой глубокой впадины. Ведь будь это так, это значило бы, что она уже проиграла.       Говорят, нельзя быть спасителем и палачом одновременно. Роли должны быть чётко определены.       Люди много чего говорят. И что-то из этого точно правда.