Забавный выбор

Царские, размеренные шаги — Серсея еще уверена в собственном положении; знает, что никто не способен будет сбить её с насиженного места на престоле, никто ещё не знает о шаткости её титула, никто не знает и не ожидает того, что может произойти с ней или её детьми. Лаконичный голос, окликающий впереди идущего мастера над монетой, разбивается о высокие потолки, эхом растекаясь со звуками шаркания рыцарского одеяния её стражи. До её раздражения в самой подкорке головы и каждой мысли он разворачивается элегантно спокойной, ровной спиной поклоняется. Ни страха в его голосе, ни любой другой эмоции — заискивает прохвост умело, знает, перед кем нужно выстелиться. Серсея не даёт воли ни единой эмоции, даже уголок её губ не смеет упасть вниз или показать её нерасположенность пред хозяином борделя — даже смешно, как он мог пробиться ко двору и занять место в Малом совете (как бы то ни было, не ей судить). — Могу я попросить Вас об услуге? — Конечно, государыня. А голос его мягкий, обволакивающий — не дай Бог сравнить с теплым молоком на ночь, вовсе нет. Стоит, почти довольный, почти улыбается, почти откровенно обожает, а почти и строит план по свержению Королевы. Невозможно его понять, а как раскрыть черепную коробку извращенца? Храниться там может всё, что угодно: от девчонок Талли и Старк до размера мужских органов у власть имеющих лордов Семи королевств. Как быть уверенной в нём? Как найти в заискивающей мелкой пешке каплю верности, что не обратит все её планы таким же серым, неживым пеплом, как его седина? — Младшая дочь Нэда Старка, Арья. Нам её никак не найти. — Если она бежала из столицы, то ей логично было бы направиться в Винтерфелл. — Мои друзья с Севера сообщают, что её там нет. — Любопытно. Королева быстро настигает его, но шага не убавляет, идёт вперед под тихий аккомпанемент мельтешащих деталей на костюмах стражи. Угрожающее шорк-шорк, прямо за его спиной — мастер над монетой легко подхватывает темп нескорого шага Серсеи, подстраивается и идёт вперёд. Так вот какого иметь власть: неспешащая походка, покорное дыхание слуг в спину. Доверия и спокойствия явно не внушает, он сам бывал и за спиной лица, которое ему доверяет, и загнанной крысой среди оголодавших львов. Благо, высокий ворот камзола скрывает тревожное биение яремной венки — он давно научился не показывать страха в глазах и речах, сердце подчинить пока не удалось на забаву всему двору и каждому знатному сплетнику. — Вы можете спросить у Вариса, где она может быть. Он может дать ответ, только поверите ли Вы ему? Лично мне трудно верить евнухам — никогда не узнаешь их желаний, — голос его не дрожит, держит свою стать и уверенность, переворачивает в шутку и встаёт лицом к ней, останавливая этот раздражающий медленный шаг. А она улыбается его шутке — не злая ли это усмешка? А чего другого ожидать от владельца борделя? Нет, Мизинец не так сложен, как он сам считает; несложно догадаться, что теплится в душе амбициозного, на самом деле ничего не стоящего лорда. Серсея не удосуживается даже поддержать зрительный контакт. Отвлекается на его брошь под горлом — чуть ниже как раз-таки передней яремной венки висит брошь в виде птицы. — Пересмешник… Вы ведь сами создали свой символ? Она не поправляет брошь, но тянется к ней рукой, внимательно оглядывая ее блеск на солнце. — Да. — Подходит для тех, кто сделал себя сам и может спеть много песен, — почти одобрительно кивает. Он допускает короткую мысль, а может ли королева полноценно принять положительное чувство или же всегда в её взгляде будет сквозить тревожное «почти» одновременно с острым языком и радикальным действием? — Рад, что Вам нравится. Одним выпадает редкая удача родится в нужной семье, другим приходится искать свой путь. Раздражает. Его собственное любование собой — не видит и не слышит другого сигнала в её словах, почти угрожающих: кому как не ей знать, насколько царедворцы лицемерны. Зубы стискивает не до боли, но норовит выказать открытую неприязнь — пока не стоит, но усмирить этого самольстеца ещё более чем возможно: — Я слышала песню о юноше скромных доходов. Он сумел попасть в дом очень знатной семьи. Он любил их старшую дочь. К сожалению, она предпочла другого. Она внимательно следит за его реакцией — сначала самодовольная ухмылка, словно все боги преклоняются перед ним и признают его ловкость ума и хитрости, но сразу же замирает всем телом. Дышит ли он? После Петир находится довольно быстро, сразу подмечая резкость и грубость королевы. Однако, кому как не ему знать единственный метод борьбы с насмешками? Он давно охладел к ним. Взгляд свой внимательный и хитрый поднимает к этой женщине — не то, чтобы желает угрожать или приструнить государыню. Но ему интересна реакция, насколько она спокойна в момент опасности. — Когда мальчики и девочки живут в одном доме, случаются неловкие ситуации. Я слышал, что иногда даже у братьев и сестёр возникают некие чувства. И, когда эти чувства становятся известными, это становится неловкой ситуацией — особенно в знатной семье. А знатные семьи часто забывают простую истину, как я заметил. Серсея. Женщина, загнанная в угол — ему подсказывает некое чувство о том, что ей не раз ещё придется оказаться загнанной в угол, чтобы стать той, кем притворяется. Почти победно ей ухмыляется, пока широко распахнутые, испуганные или злые глаза изучают каждую его нескромную деталь. — Какую же? Специально или нет, голос её почти дрожит, доставляя ему редкое удовольствие возвышения над королями — небольшой, личный триумф. Рыцарские доспехи не шумят, солнце не слепит глаза, а лик её растерянный так радует очей его — эмоциям радостным не суждено задержаться на его довольном лице. Да и сам он, откровенно говоря, теряет внимание за собственной грандиозностью. — Знание — это сила. Уголки губ её, наконец, падают, обнажая истинную эмоцию, так давно копящуюся в разговоре с ним — намокшие глаза приобретают королевскую, недосягаемую сталь. Серсея оказывается права — за душой его не имеется чего-то стоящего, чего-то интересного или притягающего. Не стоит и глубоко копать, все его мысли обнажены, поступки читаемы да и сам по себе он вульгарен. — Взять его. Рыпающийся, испуганный и загнанный — ему некуда бежать, а шуршащие костюмы стражи так и обжигают равнодушным холодом. Книжка его пылится в нескольких метрах от него, также равнодушно. Не то, чтобы вещам, слугам или металлу не плевать на участь лорда — почему-то именно оно имеет ценность в таком же равнодушном взгляде Серсеи. Оскорбленной и явно уже смакующей его прыткую попытку выбраться. — Перережьте ему горло. Всем телом он тянется от клинка подальше, все смотря в свое отражение — если его казнят за нахальство пред королевой, то это явно станет большой иронией. — Стойте! Погодите… Я передумала, отпустите его. Руки складывает за спиной, внимательно смотрит на его сведенные к переносице брови, на его непонимание, на равнодушно скрытые масками лица страж. Весело. Ей бы стоило подумать о педагогической карьере — раздавать уроки приносит ей неимоверное удовольствие. — Отойдите на три шага. Развернитесь. Закройте глаза… А он все бегает глазами по мужчинам, боясь вставать спиной хоть к одному из них. Однако, не сразу признаваясь себе в этом, он боится взглядом пересечься с её — хищным, опасным. — Власть — это сила. Постарайтесь отвлечься от своих монет и шлюх. И найдите мне девчонку Старк. На том и расходятся, на самом деле оба напуганные, оное двоим известно — легким приказом она могла его сгубить, но цел он остается; оттого и улыбается, как поганый черт. Знание — сила, хотя бы потому что знает она ценность его фигуры и предполагает последствия его несвоевременного ухода. Ему же несложно догадаться о её знании: королева совершила большую ошибку, оставив его в живых.