Break

— Если я еще раз почувствую твою руку на затылке, то сожгу все бумаги на это столе, — вздохнув, Тиссая крепко зажмуривает глаза, но не убирает руку со своей шеи. Вместо этого она отчаянно пытается найти узлы, из-за которых у нее болят спина, шея и голова, будто она провела всю ночь на твердом каменном полу. — Ты сидела над этими эссе, что, по крайней мере, достаточно плохо. И я предупреждала тебя… — Это Филиппа Эйльхарт, — перебивает Тиссая Йеннифэр, протягивая свою руку к ее руке, которую чародейка положила ей на плечо. Медленно она позволяет своим пальцам скользить по теплой коже, сопротивляясь искушению прижать их к больным местам на шее и горле. — И? — ее голова покоится у нее на плече. Длинные мягкие волосы щекочут ее щеки, и на мгновение Тиссая позволяет себе закрыть глаза, вдохнуть аромат сирени и крыжовника, окружающего ее возлюбленную. — И Маргарита Ло-Антиль, — бормочет она с удовольствием, когда Йеннифэр наклоняется, чтобы поцеловать ее в шею. Поворот головы, чтобы обеспечить ей лучший доступ, вызывает мучительный спазм в горле, завершающийся игольчатым уколом в висках, но оно того стоит. Потому что, когда она снова открывает глаза, сиреневые глаза смотрят на отполированные до блеска астролябии на столе, потемневшие от повисшего в воздухе напряжения. — И? — И, конечно же… — с улыбкой она хочет наклониться вперед, над бумагами, но болезненный рывок заставляет ее вздрогнуть, рефлекторно снова поднять руку и прижать к шее. Даже несмотря на то, что облегчение минимально, она знает, что боль вернется. Скорее раньше, чем позже. — Дай угадаю, Йенефайр из Вигнербурга? — тихий смешок прорывается сквозь шутку младшей чародейки, которая наклонилась через плечо, чтобы взглянуть на эссе своей наставницы, разложенные перед ней для исправления. — Если они считают меня своим великим образцом для подражания, они должны, по крайней мере, знать, как написать мне. Неужели ты на своих невыносимо скучных уроках истории просто учишь их, как в главе описывается момент проводника, а не действительно важным вещам? — Прежде всего, я учу девочек приличиям и умеренности, Йеннифэр, — резко поясняет Тиссая. Она изо всех сил старается казаться спокойной, но беспорядок мешает ей работать, а перспектива еще несколько часов сидеть над стопкой эссе, исправляя наиболее очевидные орфографические ошибки, делает ее раздражительной и еще более измученной, чем она есть на самом деле. — И не заглядывать через плечо другим, что критиковать работу учеников. — Тогда, любовь моя, тебе следовало бы немного подрасти, — улыбается Йеннифэр и прижимается к ней, нежно обхватывая одной рукой ее затылок. Танцующие кончики пальцев скользят по покрасневшей коже, заставляя Тиссаю тихонько всхлипывать всякий раз, когда они задевают один из узлов чуть сильнее. — Тебе нужна горячая, расслабляющая ванна, любимое, — теплое дыхание задерживается у ее уха, легкий, как перышко, поцелуй исчезает так же быстро, как и появился. Чего бы она только не отдала, чтобы иметь возможность кивнуть, будучи благодарной за эту идею. Но вместо этого с ее губ срывается только тихий вздох. — Я приняла ванну, Йеннифэр, — тихо объясняет она, натягивая толстый теплый серый халат, который накинула поверх серо-голубой ночной рубашки, надеясь, что дополнительное тепло поможет. Вместо этого он просто тяжело и бесполезно давит на ее чувствительную кожу, перегретую после купания. — И это не помогло тебе расслабиться? — руки Йеннифэр с жалостью гладят ее по затылку, щекоча кожу, все еще теплую после купания, согревая ее еще больше. Но в этот единственный день тепло никак не помогает облегчить боль, и Тиссая прекрасно знает, что иногда нет другого выхода, кроме как стиснуть зубы и смириться с болью, пронизывающей ее тело, возможно, немного успокоить ее магией, зельями или мазью, и продолжать жить, сосредоточившись на своей работе. Даже если с каждой минутой ей становится все труднее. — Что ты задумала, Йеннифэр, — подозрительно спрашивает она, хотя это нисколько не умаляет улыбки ее бывшей ученицы. Совсем наоборот. — Просто позвольте мне сделать это, любимая госпожа, — соблазнительно шепчет она ей на ухо, запечатлевая поцелуй на щеке, прежде чем повернуться и легкими шагами исчезнуть и в их спальне. Когда входит в комнату полтора часа спустя, не исправив и половины эссе, ее встречает дурманящий запах. Сирень, розы, смешанные с густым маслом для умащения, которое она чувствовала только несколько раз в своей жизни. В одном из храмов Ковира и благоухание Шаэлы де Танкарвиль. — Сними свою одежду, — на этот раз Йеннифэр не подходит к ней, не протягивает руки. Вместо этого она остается сидеть на кровати, куда хотела лечь Тиссая всего пять минут назад. Теперь это уже невозможно. Не со всеми этими баночками, флакончиками и постельным бельем цвета охры, которое Йеннифэр расстелила. — Йеннифэр, что… — Тебе не обязательно снимать всю свою одежду, если ты этого не хочешь. Но если ты не хочешь, чтобы твоя ночная рубашка была испачкана… — она невинной указывает на маленький флакон, наполненный розовым маслом. — Йеннифэр, что… — Расслабляющий массаж, конечно, что еще? –спокойно объясняет ее возлюбленная, указывая на складную ширку, которая стоит перед шкафом, за которой Тиссая обычно переодевается. — Или ты хочешь, чтобы это сделала я? — наконец она встает с сияющей улыбкой на губах, подходит и протягивает руки. На этот раз прикосновения более нежные, менее жадные, менее требовательные, чем обычно. — Это просто для того, чтобы расслабить тебя, дорогая, — шепчет Йеннифэр, обдавая горячим дыханием ее ухо, в то время как ее пальцы соблазнительное медленно играют с застежкой халата, сбрасывая его с плеч, пока тяжелая ткань не сползает на пол. — Все для тебя. Мягкие губы скользят по ее лицу, покрывая поцелуями напряженные мышцы челюсти, когда руки зарываются в ткань ночной рубашки Тиссаи, осторожно раздвигая легкую, мягкую ткань, чтобы в конце концов стянуть ее и, прежде чем она успевает даже поднять руки, накинуть на голое тело что-нибудь другое, покороче и полегче. — Теперь постарайся расслабиться, — Йеннифэр садиться позади нее на кровать, мягко подталкивая плечи Тиссаи вперед, когда та пытается прижаться к ней. Новая ночная рубашка легкая и короткая. Когда она опускает глаза, то видит, как просвечивается сквозь тонкую ткань ее кожа, все еще красная после горячей ванны, такая чувствительная, что она дрожит от каждого уверенного прикосновения Йеннифэр. Ее маслянистые пальцы скользят вверх по обнаженной спине, пока не достигают зачесанных вверх волос, основания черепа. — Здесь напряжено, не так ли? — осторожно сжатие заставляет Тиссаю вздрогнуть, задержать дыхание, пока одно прикосновение не превращается в нежный, осторожный массаж, который с тихим стоном погружает ее в ласки Йеннифэр. — Это больно, я знаю. Постарайся еще немного расслабиться. Просто расслабься и позволь прикоснуться к себе. Она молча кивает, но даже это простое движение вызывает волну боли в голове, которая снова отзывается в висках. — Не двигайся, дорогая, — руки Йеннифэр все еще нежные, они прижимаются к ее шее, к напряженным мышцам под чувствительной, там, где позвоночник соединяется с черепом. — Просто надавлю немного. Я знаю, что делаю, не волнуйся. — Как? — она стонет, когда руки Йеннифэр скользят вниз по ее шее, расслабляя ноющие мышцы вокруг каждого позвонка нежными круговыми движениями, пока не касаются боков ее челюсти. Они скользят к основанию ее челюстных мышц. Капли масла падают на ее щеки, как слезы, мягки и без запаха стекая по медленно ослабевающей плоти. — Где я этому научилась? — Йеннифэр делает паузу, чтобы мягкими губами поцеловать ее в шею, в то время как ее руки продолжают нежно прижиматься к ее подбородку, чтобы снять остатки напряжения со сжатых мышц, позволяя им перекатываться под ее ладонями. Мышцы шеи уже теплые и мягкие от прикосновений Йеннифэр, когда Тиссая поднимает руку, чтобы погладить жирную кожу, но не чувствует ожидаемой боли. — Где я научилась освобождать свою любимую от ужасной боли, которая преследует ее каждую ночь, даже если она слишком горда, чтобы признать это? Чтобы расслабить и возбудить ее до совершенства? — Йеннифэр, — Тиссая стонет, крепко зажмуриваясь, когда кончики пальцев Йеннифэр барабанят по коже вокруг ее глаз, ненадолго обводя виски, прежде чем вернуться к подбородку. Расслабься, любимая. Голос возле ее уха или в голове? Так тихо, что Тиссая не знает, шепчет ли ей Йеннифэр или использует ментальную связь. Слова просто скользят по ее телу, как густой мед, смешиваясь с теплом, которое дает каждое прикосновение Йеннифэр, близость, жар ее кожи и тяжелый, благоухающий воздух вокруг нее заставляют воспламеняться внутри себя. Темно и успокаивающе, расслабляюще так, как ей обычно удается только после курения, долгой ванны и раннего отхода ко сну. — Йеннифэр… — ее слова разносятся по воздуху хриплым шепотом, едва различимым из-за потрескивания дров в камине, который окутывает их красноватым сиянием, как будто они окружены морем пламени. Как в Соддене. — Не думай об этом, — снова и снова шепчет Йеннифэр в ее голове, словно ветер шелестит нежными весенними листьями на деревьях. Она шепчет так много раз, пока мысль действительно не выскальзывает из ее головы, вытекая из мыслей и воспоминаний, как вода из небрежно раскрытых ладоней, просачиваясь в почву забвения, по крайней мере, на этот вечер, на этот момент. — Тебе это не нужно, любимая, — тихо шепчет ей Йеннифэр, целуя ее медленно расслабляющийся подбородок, прежде чем руки скользят ниже. Теплые, нетерпеливые пальцы мгновение играют с лентой, которая перевязывает короткую сорочку, у нее на шее, но, когда Тиссая не двигается, руки Йеннифэр двигаются дальше, к ее плечам, начинают осторожно искать точки, где ее мышцы наиболее напряжены. — Все это только для того, чтобы ты расслабилась. Чтобы облегчить твою боль, расслабить мышцы и дать полный покой. Отпусти, Тиссая, дорогая. Просто отпусти. Она молча кивает, но ее попытка тщетна. Слишком тяжела ноша на ее плечах. Аретуза, Братство, неотвеченные письма от королей Севера, все еще лежащие у нее на столе. Даже если массаж Йеннифэр расслабит ее разум, уже наступит утро. А вместе с этим неизменная рутина каждого дня: вставать до того, как первые лучи солнца скользнут по небу, чтобы закончить работу, оставшуюся с прошлой ночи, при мерцающих свечах. Иногда она заставляет себя закончить все запланированное на этот день до позднего вечера, чтобы лечь в постель спокойной и расслабленной. Только для того, чтобы на следующий день ее ждало еще больше работы, вечный цикл, в котором любой отдых мимолетен, а напоминания об обязанностях вездесущи, никогда не оставляя ее в покое ни на мгновение, как бы сильно она ни старалась… — Не нужно больше… — стон протеста срывается с губ Тиссаи, когда руки отрываются от ее плеч, причиняя ей боль, а дыхание Йеннифэр ударяет по шее, причиняя боль. — Йеннифэр… — хнычет она. На этот раз Тиссая не гнушается просить, может быть, даже умолять, но ее возлюбленная, кажется, даже не думает о том, чтобы снова положить руки ей на спину, ноющую от прикосновений. — Я хочу помочь тебе расслабиться, а ты думаешь только о работе! — Пойми, Йеннифэр, я не могу… От отчаяния ее голос дрожит. Лишь с трудом она может сдержать слезы, которые жгут ее глаза. Она устала и измотана, боль, с которой она проснулась утром, не отпускала ее весь день. Неодобрение Йеннифэр — это уже слишком, соленая слеза, переполняющая чашу ужасного дня. — Я знаю, чего ты хочешь, дорогая… — мягкие руки обхватывают ее сзади, ложатся на талию, прижимают к теплому телу Йеннифэр, сияющая кожа которой пахнет сиренью и крыжовником. Тиссая пытается поднять руки, но передумывает, вместо этого прижимаясь к ней чуть крепче. — Я знаю, что тебе больно. Я знаю, каким ужасным был сегодняшний день… — Йеннифэр… — она хочет ответить, что это нелепо. Что этот день не был ужасным. Она сражалась в битве при Соддене, видела и похуже. Но ее слабые возражения замирают у нее на губах, как только в голове раздается голос Йеннифэр. Бывают ужасные дни, даже когда ничего ужасного не происходит, дорогая. И если слезы означают, что ты можешь отпустить себя, расслабиться, то это просто прекрасно. Тиссая кивает, слезы тихо текут по ее щекам, она крепче прижимается к Йеннифэр, к ее мягкой груди, закрыв глаза, чтобы вдохнуть аромат, исходящий от ее тела и волос. Это напоминает ей о том, что она не одинока. — Не хочешь лечь? Тиссая кивает, улыбаясь в знак благодарности, когда Йеннифэр осторожно помогает ей лечь на спину, одаривая яркой улыбкой, когда она снова ненадолго открывает глаза. Я с тобой — шепчет голос Йеннифэр в ее голове, когда руки осторожно гладят ее по затылку, ослабляя узел, чтобы в конечном счете развязать его и позволить шелковистой ткани упасть с ее тела. — Я научилась этому в Ковире, — голос Йеннифэр льется так же мягко, как ее руки по телу, разум мягко подталкивает ее, прося разрешения войти, взять под контроль. В любую другую ночь она бы открыла глаза, вздрогнула, немедленно закрыла свой разум от нападения, которое на самом деле таковым не является. Но спокойные слова Йеннифэр, отупляющие воздух вокруг нее, глубокие, напряженные вдохи Тиссаи, когда ее возлюбленная кладет ей руки на живот с нежным нажимом, напоминая о дыхании. Легкий вздох, нежное прикосновение ее губ заставляют ее открыть свои внутренние шлюзы, выложить самое сокровенное Йеннифэр, внутренне умоляя ее не злоупотреблять доверием. Это был портовый город. Море билось о каменные стены набережной, в воздухе пахло пряностями и соленым морским ветром… Руки Йеннифэр замедлили движение и остановились на груди Тиссаи. Она издает тихий вздох облегчения, когда ладони ложатся на грудь, кончики пальцев начинают нежно ласкать грудные мышцы, расслабляя те участки ее тела, о которых она и не подозревала, что могут быть напряженными. По крайней мере, до тех пор, пока она мимоходом не упомянула Йеннифэр о неприятной боли в груди, которая время от времени преследует ее после того, как она поработала весь вечер. Это все для того, чтобы ты расслабилась, помни, дорогая. Смазанные маслом руки Йеннифэр снова начинают скользить по ее телу, по рукам, бокам, груди. Тиссая тихо хнычет, когда ее пальцы касаются сосков, втирая в кожу масло, которое, кажется, согревает все ее тело. И в том момент, когда Тиссая кивает и позволяет это, волна новых ощущений захлестывают ее разум. Свежий ветер, запах соли и специй в воздухе, теплое солнце, которое дополнительно согревает ее кожу. Все спокойно, умиротворенно. Как будто она на самом деле стояла в одном из многочисленных портов Ковира, окруженная шумными людьми, свободная от Аретузы, Братства, бремени, лежащего на ее плечах. — Там есть храм. Они предлагают разные вещи. Я пошла туда, потому что услышала о массаже, который якобы… — Массаж для зачатия? Все ее тело снова напрягается, как прочный шнур, который только и ждал, чтобы вернуться в свое первоначальное состояние. Хотя разочарование становится еще сильнее, когда Йеннифэр раздраженно вздыхает и опускает руки обратно на талию. — Да, массаж для зачатия, — голос звучит нарочито спокойно. И напряжение, звучащее в словах Йеннифэр, заставляет ее нервничать, испытывать неловкость. — Но это было так давно, дорогая. Нежный поцелуй встречается с ее губами, прерываемый шелестом одеял и простыней, на которых они лежат, когда Йеннифэр осторожно отодвигается от нее и опускается на колени между ее раздвинутых ног, все еще держа руки на животе. — Регулярно бьют в мягкий гонг, в воздухе витают струи воды, благовония и эфирные масла. Она кивает, когда ее мысли возвращаются к этому месту, где она никогда не была сама. Воспоминание, воскрешенное из памяти Йеннифэр, спроецировалось на нее в том совершенстве, которое заставляет чувствовать шероховатую поверхность песчаников, когда ее руки скользят по ним. Мозаика на каменном полу под ее босыми ногами, холодный ветерок, несущий свежесть журчащих фонтанов в открытые коридоры. Она тихонько вздрагивает, но тут же чувствует, как Йеннифэр осторожно прижимает ее к себе, ложась сверху, не утяжеляя, как теплое одеяло. Окутывая ее, оказывает на нее то небольшое давление, при котором Тиссая чувствует себя в безопасности и защищенной, так что может спать спокойно, не позволяя панике подняться внутри нее и задушить. Просто дыши, любимая. Тиссая не знает, Йеннифэр это или воспоминание, но она выполняет просьбу, делает глубокий вдох, задерживает его на мгновение, а затем неторопливо выпускает. У тебя есть все время в мире, дорогая. Просто отдохни, держи глаза закрытыми и дыши. Все, о чем она может думать — это тело Йеннифэр на ней, движения ее поднимающейся и опускающейся груди на животе, теплое дыхание на ее груди, руки, нежно ласкающие бока, чтобы успокоить, позволить ей погрузиться в глубины расслабления. Было очень тихо, только шум ветра в ветвях деревьев, журчание воды в маленьких фонтанах, несколько шагов по каменным коридорам и отблески пламени в каминных бассейнах. Йеннифэр двигается, опускаясь ниже, размазывая масло по животам обеих, но Тиссае все равно. То, что они могут испачкаться, что пятна, возможно, никогда не смоются с простыней или ковра — это не более чем шум битвы вдалеке, очень-очень далеко, когда она отдается покою, который приносят ей руки Йеннифэр, образы в ее сознании, ощущение безопасности и оберегающей ее силой пульсирующих стихий вокруг. Она под их властью и не шевелила даже и пальцев, чтобы контролировать их. Сила струилась сквозь нее. Это сила, присущая спокойствию и уверенности в себе, совершенной безмятежности, знанию того, что она в безопасности, завернута в кокон покоя и защищенности от окружающего мира. Ты попадаешь в темную, теплую комнату с закрытой дверью. Все звуки приглушены, как будто ты завернута толстое, мягкое одеяло. Тени встают вокруг тебя, притягивая в свои объятия, удерживая тебя, скользя руками по всему твоему телу. Кончики пальцев Йеннифэр нежно скользят по внутренней стороне бедер Тиссаи, и на долю секунды ее дыхание учащается. Не от возбуждения, а от страха, напряжения, которое приносит даже близость. Давление, заставляющее выступать, быть совершенной, делать Йеннифэр счастливой. — Просто расслабься, дорогая. Тебе не нужно ничего доказывать, ничего делать. Если это случается, то этого не избежать. Это не о твоем оргазме. Это о твоем расслаблении. Можешь попробовать это для меня? Ее веки закрываются, и она снова позволяет погрузиться в воспоминания о нежном прикосновении руки Йеннифэр, о давлении пальцев на живот, обо всем от чего она отказалась ради жизни чародейки. — Говорят, это стимулирует, — прорывается сквозь темноту голос Йеннифэр, сопровождаемый теплой улыбкой, в то время как дыхание Тиссаи становится тяжелее. Тяжелее от руки, которой Йеннифэр прикрывает ее промежность, словно хочет защитить, а не возбудить, а то время как другая ее рука все еще скользит по животу, вырисовывая узоры на гладкой, нежной коже. — И это правда, массаж там приятен… Тиссая тихо стонет, когда Йеннифэр скользит кончиками пальцев между ее влажных складок, осторожно прикасаясь к ним. Не более чем нежная ласка, прежде чем снова убрать руку. Она блестит от влаги в свете горящих свечей. — Никто не видит, что происходит в темноте, — тихо выдыхает Йеннифэр, позволяя себе глубже погрузиться в тихое расслабление. Все еще с закрытыми глазами, Тиссая полностью концентрируется на бесчисленных руках, поглаживающих ее тело, которые, кажется, заполняют каждый миллиметр, на который Йеннифэр намазала масло. Но ее пальцы, медленные неторопливые движения, давление на живот, на влагалище, открытое, теплое и влажное только от нежного массажа Йеннифэр. — Здесь нет никого, кто мог бы судить, привлечь тебя к ответственности за то, что ты чувствуешь, о чем шепчешь по ночам. Все дело в твоем отдыхе, релаксации. Плачь, рыдай, смейся, раздражайся, стони, здесь никого нет, Тиссая, никто не услышит этого, никто не вспомнит об этом. Масло течет по ее телу, стекает по животу между ног, и руки Йеннифэр нежно втирают его внутрь. Тиссая тихо стонет, зарываясь головой в подушку, когда пальцы Йеннифэр поглаживают ее интимные места, распространяя по всему тело согревающее, мягко обжигающее масло, заставляя область между ног тускло блестеть, словно пламя свечи. Я люблю тебя — выдыхает внутри нее голос, и это звучит чуждо, но в то же время так знакомо. Это принадлежит Йеннифэр? Или ей? Она не знает. Тиссая знает только, что пальцы Йеннифэр скользят по влаге у нее между ног, другая рука все еще лежит на животе, нежно массируя то, что когда-то должно было принести жизнь в этот мир. — Расслабься, дорогая. — тихий шепот в темноте. — Тебе не нужно никому ничего доказывать. Ничего не нужно исполнять, никому не нужно угождать. Только ты важна, милая. Просто отпусти. Это не решение. Она ничего не могла сделать, ничего не могла контролировать. Ее тело больше не подчиняется ей. Даже если бы она сопротивлялась этому, Йеннифэр повсюду. Ее воспоминания в голове, рука между ног, нежно поглаживающая ее складки, распределяющая влагу, которая там скопилась, пока не раздается тихий чмокающий звук всякий раз, когда Йеннифэр убирает руку или опускает ее обратно. Она все еще дышит, позволяя разгораться желанию и страсти в своем теле, не раздувая пламя, подаваясь навстречу прикосновениям Йеннифэр, ее поцелуям на внутренней стороне бедер, пальцам между ног и на животе, нежно подталкивающим ее к кульминации, которая находится далеко в приятной, мягкой глубине. Темно и тепло, в безопасности, вдали от мирских забот, боли невыносимого дня, бессонной ночи, когда для нее не существовало ничего, кроме Аретузы и Братства, когда весь Континент давил на ее плечи. — Йенна… — стонет она между глубокими вдохами, которые наполняют ее таким количеством воздуха, что у нее кружится голова, все тело кажется легким, легче, чем когда-либо за долгое время. — Ничего страшного, если это случится, дорогая… Поглаживание между ее ног становится более интенсивным, давление более жестким, но без причинения ей боли, без стремления возбудить ее, зная, что это не нужно. Для этого не нужно ничего, кроме глубоких вдохов, теплого масла и голоса Йеннифэр в ее ухе, нежно обволакивающего ее, как самое теплое из одеял или первых лучей восходящего утреннего солнца. — Просто позволь этому случиться, дорогая. Я с тобой. Я так сильно тебя люблю. Она делает последний глубокий вдох, воздух проходит через ее легкие, впитывая каждое движение внутри себя, каждое давление на ее тело, мягкое прикосновение пальцев Йеннифэр между ее ног, дающее понять, что она готова, доведенная до пика вожделения ничем иным, как массажем. Затем она глубоко выдыхает. И в то же время позволяет себе упасть, окутанная теплой темнотой, которая, кажется, поглощает возбуждение, напряжение ее кульминации. Которое не дает ей ничего, кроме теплого одеяла, укутывает ее, обволакивает, ласкает, обнимает каждый миллиметр ее тела и убаюкивает ее с высот возбуждения, едва через несколько секунд после того, как оно спало, в глубочайший сон. В отчаянии она пытается дотянуться до Йеннифэр, схватить ее за руку, притянуть к себе, но ей не нужно ничего делать, чтобы теплые руки сомкнулись вокруг нее, крепко обняли, прижали к себе. — Все в порядке, любимая, — шепчет ей на ухо голос темноволосой чародейки, скрепляя ее слова нежным поцелуем. — Отдыхай, спи, вот для чего это нужно. Это кажется несправедливым по отношению к ней, неправильным, ведь она не может ничего дать Йеннифэр взамен. Но ее веки тяжелы, а объятия Йеннифэр теплые и надежные. Мир, кажется, не оставляет ей ничего, кроме глубокого, продолжительного сна в объятиях Йеннифэр. Умиротворенная, расслабленная и блаженно счастливая.