Его старший

      Какого это, вернуться назад, в приятные сердцу воспоминания? В детство, годы ученичества, когда ещё не познакомился с Аль-Хайтамом. В момент, пока ещё мог уверенно стоять на ногах и знать, к чему стремиться. Кавех не мог ничего из этого, поэтому пытался отвлечься от этих мыслей за праздными разговорами в таверне, вливая в себя литры алкоголя. Он всё ещё пребывал в затяжном депрессивном эпизоде, из которого не мог найти выход. Всё казалось таким пустым и незначительным. Он словно песчинка, дрейфующая в океане чувств, которое захлёстывает его с такой силой, что он почти не может осознать и понять, когда уже достигнет суши. Когда всё станет так, как было прежде, без угрызений совести и боли от тяжёлых воспоминаний, так тесно перемешанных с радостью и улыбками.       Однако не с тем объектом памяти, с которым он вынужден делить одно жилище!       Когда его до ужаса красивый, но невыносимый младший открывал рот, старшему хотелось замарать руки в его крови, а затем и в своей, потому что Академия не простит за то, что отправил на тот свет очень уж способного секретаря. Несмотря на всю злость, которую он до нервного тика испытывал, Кавех был благодарен за кров над головой, хотя аренду платить и порядок наводить всё же приходится, и с характером его скверным уживаться. Его сосед способен довести до нервного срыва кого угодно, и Кавеху порой кажется, что он просто смеётся над его положением и нищетой, но сам факт случившегося поражает. Он не ждал от Хайтама жеста доброй воли, хотя и «доброй» это можно было назвать с натяжкой. Он не мог понять, что у давно-не-друга в голове, да и вряд ли кто-то сможет разгадать мотивы не от мира сего людей. Хотя Кавеха тоже причисляют к их числу, считают гением, но самого себя таким назвать язык не поворачивается.       Он, на самом деле, обыкновенное разочарование семьи. Даже мать его оставила одного, уехала в Фонтейн и больше о нем не вспоминает, даже не пишет, как будто они всегда были чужими друг другу. Кавех напротив, помнит всё. Самые веселые и грустные моменты хранит в памяти, как что-то драгоценное. Он надеется, что мать действительно нашла то счастье, которое мальчик по незнанию уничтожил, разорвал на мелкие кусочки, словно бумагу, и рай, в котором они жили вместе.       Он шел домой, переваривал все мысли о вине и сожалениях перед близкими и родными, кого любил больше всего на свете. Из глаз градом слезы. Пьяная голова не в силах сдержать поток чувств, вырывающийся слишком стремительно для него. Ускорил шаг, готов был бежать из-за всех сил, но тут же споткнулся о собственные ноги. Едва ли не полз до желанной двери, за которой его ждали книги, альбом для рисования. Где б он просто заперся в своей комнате ото всех тревог. Хотя его в любой момент мог застать Хайтам и испортить настроение ещё больше, но архитектор надеялся, что помнит о своем графике и не поднимется раньше времени.       Тем временем город замолк, не было ни одного лучика света и никого, кто б мог нарушить эту тишину. Пьяная голова лишь могла предположить, что на часах глубоко за полночь. Сосед наверняка спит, и шанс его разбудить должен быть мизерным. Щупал карманы в поисках ключей, молясь дендро архонту, что не забыл дома, но всё же застал их пустыми. От досады вздохнул, от безысходности к горлу подкатила истерика. Отравляющие сердце воспоминания поражали с большей силой. Колени сами подкосились, как будто вмиг потеряли всякую опору, и он рухнул на землю. Телу больно, шипел и дёргался, но взгляд устремился выше, к окну. В свете луны витраж переливался приглушенными бликами. Красиво. Иронично, что заметил. Иронично, что в тот момент, когда всё казалось таким ничтожным.       Как он докатился до всего этого?       Хотелось лишь горько, от всей души рассмеяться, раскинуть руки выше, к небу, и умолять о смерти. Хуже всё равно не будет, он и так на дне. Нынешние заказы никак не покрывали, даже со всеми усилиями Кавеха, и толику суммы, которую нужно выплатить за Алькасар-сарай. Сосед, который только и смеялся над ним, подливал масла в огонь. Утешения не было и в семье, ведь он развалил её. И теперь дверь, которую не мог открыть по собственной глупости!       Ну что ж. И впрямь остаётся только смеяться.       Тихий смешок на мгновение заставил его самого вздрогнуть, мозгу всё ещё не верилось, что от такого стресса появлялась способность вырабатывать дофамин. Но от улыбки резко становилось легче, и он смеялся громче. Тело расслабилось, Кавеху хотелось широко раскинуть руки и упасть на спину. Ожидавшая его боль после не пугала, да и не разочаровывала. Ему впервые стало так хорошо, так зачем думать о чем-то лишнем!       Слезы быстро высохли, улыбка не сходила с лица. Появилось лёгкое возбуждение, когда рука сзади на мгновение не пыталась поддерживать и так дрожащее тело, и корпус накренился назад. Рухнул спиной к земле, беспомощно глядя в чистое звёздное небо. Неприятно, рубаха и плащ, должно быть, в плачевном состоянии, на локте, вероятно, ссадина, но разбираться с последствиями будет завтра. А сейчас… Кавех просто устал. Радость исчезла так же быстро, как и появилась. Смех и плач высосали все силы, он готов уснуть прямо так, в неудобной позе и ногами к двери. Всё равно Хайтам, должно быть, уже спит, а если обнаружит, не страшно. Он не надеется на его благосклонность.       Глаза моментально закрылись, а мысли вмиг растворились во сне, полных образов и переживаний. Он даже не заметил, как тихо отворилась дверь, и крепкие руки унесли его в комнату. Немного съежился, когда с него снимали грязную и мятую рубаху с плащом, но потом успокоился, стоило только заботливо приземлиться головой на подушку. Едва заметил, как телу становится тепло от накрытого одеяла. Как чужие пальцы осторожно перебирали светлые локоны. Как крепко сжимали его ключ в свободной руке. Как зелёные глаза блестели от очарования, когда брелок со львом подхватили, едва касаясь. Ничего он не заметит, потому что Хайтам слишком хорошо умел хранить секреты.       Только его сосед будет свидетелем этого безумия, которое случилось с Кави. Как пожалел он о том, что запер дверь на ночь, надеясь, что кто-то этого проблемного старшего приютит и обогреет. Как шипел и ругался спросонья от громкого смеха под окнами. Как стирал выступающие слезы с покрасневшего лица полотенцем и кровь с локтя. Сердце саднило от того, что же происходит с этим, таким наивным в душе ребенком, который только и ищет поводы, чтоб растерзать себя в клочья.       Хайтам, с одной стороны, ненавидел это в Кавехе — его чувство обязанности являться миру до смешного открытым и бескорыстным, но с другой, до безумия любил это качество и ценил. Оно делает Кави таким, каков есть, но жалел всем сердцем, что этим чувством его глупый старший не смог себя одарить. И его глупый младший хотел это сделать за него, мечтал от едва осознаваемой нежности целовать пальцы, щеки, губы, волосы и крепко-крепко обнимать, потому что знает, насколько мир жесток, однако не мог, не имеет права, слишком они разные и противоречивые: не поймут чувства друг друга.       — Я не обязан тебе ничего объяснять сейчас, — говорит сам с собой? Хотя, вернее, надеется, что с подсознанием Кави, — но хочу, чтоб ты просто знал.       Это кажется до ужаса нелепым, но он продолжает:       — Я завтра тебе выскажу всё, а пока… Не вини себя. Прошу. Ты не виноват.       Аль-Хайтам боялся прикасаться к его щеке, иначе б, только успевший крепко заснуть, сосед мог очнуться.       — Не бойся меня о чем-то просить. Будь честен со мной. Я последний в твоей жизни, кто будет желать зла.       Губы так и чешутся поцеловать, но его молчаливый собеседник перевернулся на другой бок. Светлая прядь легко выскользнула с его ладони. Тихо хмыкнул, ведь в этом весь он, Светочь Кшахревара, не будет никого слушать, пока лично не испытает всё на себе. К такому безрассудству стоило, как минимум, отнестись достойно, хотя бы перестать жалеть, но это не мешало уже когда-то-другу смотреть пристально и нежно, храня каждую царапину и слезу в своей памяти.       Может, он тоже хотел вернуться в воспоминания, когда студентами смеялись вместе и подшучивали, доверяли друг другу, когда никого не было ближе этого яркого и шумного парня. Не вернуть время назад, он знал это как никто другой, но, вопреки всему, не забудет его, никогда не сможет забыть.       В сумбурных мыслях Хайтам покинул чужую комнату и вернулся к себе. На прикроватной тумбочке специально оставил ключ с брелоком, как бы намекая, чтоб он больше их не забыл и не застал пьяное тело, испускающее последний дух, у его порога. На утро он дополнительно прочитает длиннющую лекцию о вреде алкоголя и безответственности, чем накличет на себя ещё больший гнев. Вероятно, оставит завтрак в сковородке, потому что нет сил думать о том, кто едва сможет говорить из-за страшной головной боли. Он бы не хотел знать, сколько бутылок вина опустошил Кавех той ночью.       На утро Кавех не вспомнил ничего из того, над чем там упорно лил слезы, но пустота осталась, её хотелось чем-то заполнить. Сам голый, рука перевязана, а перед глазами пелена от нескончаемого ощущения похмелья. Сквозь затяжной эпизод боли и страданий он едва мог задавать себе вопросы, куда делась одежда, почему перебинтована рука. Даже на ключ не обратил внимания, который так заботливо оставил сосед.       Спустя время грязные вещи, в которых он был на своей попойке, Кави обнаружил в корзине для стирки, и его изрядно потрёпанная рубаха пока помнит запах Хайтама на себе, пока пытался забыться в мягкости ткани и ароматах, которыми жил его старший в ту ночь.