По краю дождя

Дождь шёл третий день подряд не переставая. Покатые крыши соседних домов влажно поблёскивали, в мутном вечернем свете напоминая горбатые спины выброшенных на сушу китов. Ветер гнул деревья, остервенело дёргая их за скрюченные голые ветки. Ливнёвки не справлялись с потоками воды, и те, закручиваясь водоворотами, неслись по асфальту, неся с собой мусор и крысиные трупы из канализации. Он ненавидел дождь. Тот вызывал в нём странное беспокойство, нездешнее, горькое, будто о чём-то, навсегда утраченном; в такие ночи ему снились живой огонь и страшные чёрные тени, тянущие к нему руки-змеи — те спелёнывали его, не давая дышать. Кто-то плакал и звал его во тьме, и он метался среди обугленных, тонущих в смрадном тумане развалин, не находя выхода. Пробуждение не дарило облегчения: голова раскалывалась от боли, тело тряслось, как в лихорадке, он то обливался холодным потом, то едва не падал от слабости. Аппетит пропадал напрочь, но к вечеру его начинал мучить волчий голод. Хорошо, если удавалось стянуть подгнившее яблоко или разжиться просрочкой, чтобы заглушить тянущее чувство в желудке и не выблевать внутренности: босс параноик, за любое подозрение на заразу мог выгнать с работы, а ему тогда одна дорога — с моста в реку. Он не помнил ни своего имени, ни что с ним произошло, ни как он оказался в этом проклятом городе — даже название этих каменных джунглей не знал. Его привёл в чувство холод. А ещё страх — иррациональный, пробирающий до костей, от которого хотелось забиться в нору поглубже да потемнее, свернуться клубком и тихо скулить, затыкая рот худой грязной ладонью. Страх заставил его встать и идти — брести, медленно передвигая ногами, вдоль вонючей реки, вздрагивая от малейшего шороха. Тогда тоже шёл дождь — мелкий, холодный; от него жгло покрытые коркой раны на лице и что-то внутри, где сердце. Его подобрали бродяги. Накинули на плечи слежавшееся одеяло, подтолкнули поближе к огню, сунули в дрожащие руки помятую железную кружку с чем-то тёмным, отдающим спиртом: «Пей!» Он отхлебнул, закашлялся; остатки в него влили почти насильно. И вот тогда стало жарко и почти не страшно. Пока он не провалился в сон. Потом он снова почти ничего не помнил. Какие-то не связанные друг с другом обрывки разговоров, мелькающие калейдоскопом чужие лица, лабиринты незнакомых мест. В какой момент в эту странную круговерть затесались крохотная, продуваемая всеми ветрами квартирка под самой крышей и работа «подай-убери-принеси» за гроши, которые едва хватало лишь на эту самую квартирку, кое-какую одежонку и еду, он тоже не помнил, но был рад и этому. — Эй, ты, вали уже давай, я закрываю, — раздалось за спиной. — И мусор заодно забери. О, смотри, как я здорово придумал: мусор выносит мусор! Смешно, да? Он досадливо поморщился: сегодня дежурил Шон. Тот ещё придурок — любил задирать его по мелочам и придумывать дурацкие шутки. Если бы сегодня была смена Джейсона, можно было бы попроситься остаться на ночь в магазине и поспать на складе. Пришлось бы, конечно, сначала пару часов выслушивать жалобы Джейсона на его стерву-жену и шлюху-дочь, но это лучше, чем тащиться домой через полгорода под дождём, промокнув до нитки. Вещи не успеют высохнуть к утру, а надевать влажные не очень приятно. Он подхватил мусорные мешки, выволок их на улицу и только тогда понял, что не взял пакет с едой: им разрешали забирать некондицию, работники даже иногда сами портили товар. Не то чтобы ему хотелось есть — в этот раз голова болела особенно сильно, наливаясь тошнотворной тяжестью в затылке, — просто было жалко еду, которой и так было не густо: если его заначку найдёт Шон, этот боров сожрёт всё подчистую, ещё и боссу может нажаловаться за оставленную на складе «грязь». Но возвращаться было поздно — Шон дверь не откроет, сколько ни стучи. Злость захотелось на кого-то выплеснуть. Он пнул мешок и раздражённо цыкнул на высунувшегося из-за бака мальчишку: — Ну, чего уставился? Я не бесплатное развлечение! Тот не ответил, юркнул обратно, шмыгнув носом. Стало противно от себя: пацан-то ему ничего не сделал, а что продукты забыл — сам виноват. Мальчишка появился ровно неделю назад, второго мая. Он не следил за календарём — ему вообще было всё равно, какой там день недели или месяц, — но этот запомнил: у боса был день рождения, и в честь этого всех отпустили пораньше. Он, как обычно, пошёл выносить мусор и едва не наступил на него. Мальчишка, лет десяти на вид, сидел прямо на земле, худой и грязный, в перемотанных клейкой лентой очках и мешковатой, явно с чужого плеча одежде. Увидев его, вскинулся, но ничего не сказал, лишь смотрел пристально и по-взрослому серьёзно. — Ты бы не бродил здесь, — сказал он, надеясь, что это сойдёт за извинения. — Это территория Роба, а он не любит чужаков, может и пырнуть ножом в подворотне, потом в таком же баке найдут. Мальчишка снова высунулся, как зверёк из норки. Полупал глазищами, мотнул головой, типа спасибо, наверное. Ну да, а чего там может быть ещё? Он подтащил мешки ближе к баку, вытер руки о джинсы и пошёл к выходу из тупика, где располагалась помойка, но через несколько шагов неожиданно для себя вернулся. — Тебе есть где ночевать? — спросил он у мальчишки. Тот глаза вылупил, будто у него вторая голова выросла. — Ага, сам в шоке. Ну так что? Думай быстрее, а то метро закроется, пешком только к утру и доберёмся. Мальчишка помотал головой, стёр рукавом куртки повисшую на кончике носа каплю. — Ты немой, что ли? Тот неопределённо дёрнул плечом, переступил с ноги на ногу. — Ладно, идём. Но только на одну ночь. Они молчали всю дорогу. Мальчишка послушно спустился с ним в метро, прошагал два квартала, поднялся на последний этаж, шагнул в квартиру. И тут уже он не выдержал, спросил: — Ты всегда такой доверчивый? А если я с тобой сейчас что-нибудь сделаю? — Что, например? Голос у мальчишки оказался неожиданно низким, надтреснутым, отчего по загривку холодной колкой волной прокатились мурашки. И отвечать резко расхотелось. Он торопливо нашарил в шкафу кусок ткани, который заменял ему полотенце, одну из своих немногочисленных кофт, сунул их мальчишке в руки, подтолкнул в сторону ванной: — Можешь сполоснуться и переодеться, пока твоё сохнет, — а сам ушёл на кухню. Тот появился минут через десять, клацая зубами. — У тебя там вода ледяная! — Скажи спасибо, что такая есть, — буркнул он, пододвигая к нему чашку с едва окрашенным кипятком и подсохший сэндвич. — Ешь. — А ты? — Не хочется. На него по закону подлости воды не хватило, поэтому он просто переоделся, развесил их одежду, кивнул маячившему за спиной мальчишке на узкую койку: — Ложись. — А ты? — попугаем повторил тот. — Я иногда кричу ночью, — вместо ответа сказал он, пытаясь устроиться на кресле с придвинутым к нему стулом, чтобы было куда положить ноги. — Так что разбуди, если что. — Угу, — сонно откликнулись с кровати. Он усмехнулся, натягивая на голову приспособленную вместо одеяла куртку. За окном, разделив небо на две части, ослепительно сверкнула молния.