первопричины

      вода в ванне лениво колышется от редких расслабленных движений, мягко накрывая ключицу и плечи волной тепла, дразня обоняние лёгким запахом колокольчиков, а кожу — лопающимися пузырьками пены. после промозглой сырости в крепости, то, что вокруг сейчас — селестия.       это нисколько не странно. в “буфф д'эте” к их привычке быть всегда вместе относятся с молчаливым пониманием. каждый здесь по-своему пострадал от расставания с семьёй, поэтому разделять ещё одну кажется куда большим грехом, чем то, в чём порой их подозревают те, кто постарше.       в комнате царит приятный полумрак. свет лампы нежно обнимает точёную фигуру линетт золотом, пока та с безразличием наблюдает, как змеями плавают в воде её волосы. только так, наедине, они могут побыть собой, и именно поэтому лини неестественно тих. линетт не переживает. тишина — её родной язык.       вода покачивается вновь и с приятным звуком шлёпается о борт ванной. линетт берёт оттуда мыло, вспенивает его в ладонях и тянется к брату. он осторожно подаётся вперёд и наклоняет голову. тонкие пальцы вплетаются в корни волос, и по позвоночнику бежит волна приятного холодка. линетт ещё не успела подстричь ногти после пребывания в меропид, и теперь они ощущаются совсем как настоящие коготки.       так она расчёсывала ему волосы в те времена, когда даже гребень казался роскошью. бережно, ловко, так мягко, что хотелось заснуть, приложив голову на колени. что лини порой и делал.       на один из их дней рождения он подарил ей расческу. на его тогда детский взгляд — красивую, с ручкой зелёной и пятнистой как черепаха. правда, потом линетт всё равно делилась ею с ним. они вообще всегда всё делили. булку хлеба напополам, ночлег, задания. даже воздух будто не могли глотнуть друг без друга. иначе не объяснить то, как помутнело у лини в глазах, когда линетт вновь...       она отстраняется от его шумного выдоха. чуть опускает голову, чтобы заглянуть в глаза, и осторожно поддевает пальцами подбородок. на неё вдруг смотрят испуганным, виноватым ребёнком с дрожащими губами и ресницами. но ничего страшного. линетт знаком этот взгляд.       кончиками пальцев она ловит его неровное дыхание. почти невесомо скользит по щеке, а он в ответ прижимается к ладони лицом, обхватывает запястье, закрывает глаза. голос — не громче колыхающегося отражения в воде.       — я чуть было не разрушил всё. так боялся, что потерял тебя...и фремине.       — мы говорили об этом, лини... мы все виноваты.       — я знаю...       — если даже отец говорит тебе научиться полагаться на остальных, стоит об этом задуматься.       лини сам едва ли понимает, почему так себя ведёт. от одного упоминания отца в груди всё скручивается. и не от страха, а от стыда. он позволил себе так сильно ошибиться, что отец отчитала его при всех. что хуже — устами путешественника. ведь действительно, он никогда в своей жизни не был один, и не встречалось на пути ни одной ноши, которую невозможно было разделить с семьей.       но так будет не всегда. эта мысль греется в уголке его черепа уже давно. с каждым шагом секундной стрелки. с каждым новым заданием. с каждым днём рождения на двоих лини только сильнее желает, чтобы время стало ощутимым, и он смог растянуть и сжать его, как топлёную карамель, словно от этого точно станет старше, сильнее, мудрее, в то время, как сестра всё ещё сможет позволить себе остаться такой, как сейчас.       лини ещё столькому предстоит научиться. а пока он не готов, линетт не должна знать о миссии, которую отец поручила ему единолично.       даже если очень хочется. даже если секрет висит петлёй на шее, и слова вот-вот упорхнут, как непослушные голуби из шляпы.       — линетт... всё гораздо сложнее.       она молчит. только очаровательно наклоняет голову чуть вбок. мокрая ладонь соскальзывает с щеки на затылок, невольно (ли?) двигая близнецов ближе к друг другу. волосы гладит нежно-нежно.       — мы взрослеем, линетт. и если не сейчас, то однажды настанет момент, когда нести ответственность будет некому, кроме меня. ты ведь понимаешь?       и смотрит на неё не то обречённо, не то уповая. пропитываясь всё более глубоким отвращением к себе за слабость и за то, что сам не понимает, хочет ли, чтобы она обо всём знала или нет.       линетт сглатывает. подаётся вперёд так резко, что вода выплёскивается за бортик. лини накрывает эйфория, которую не должно знать ни одно живое существо на земле. вес её тела на себе, сомкнутые на спине руки, накрытые поцелуем губы. ещё давно он осознал, почему братьям и сёстрам нельзя быть вместе так. это — вихрь. вскружит голову, но от отвращения или же счастья — неясно. не дай архонты, это будет второе. они испытали именно оно и теперь не могут иначе, кроме как наслаждаться ощущением свободного полёта, пока реальность не расшибёт их в лепёшку.       но линетт всё равно. она не видит для себя другой судьбы, никогда не смотрела ни на кого кроме, и ей не нужно ничего объяснять — о ноше, которую на него возложила отец, она знала с самого первого дня. было наивно со стороны лини полагать, будто бы острый слух сестры не уловит его мысли.       в конце концов, они разделили столько всего. скромных ужинов, рваных пальто вместо одеял, слёз. всего этого было много, а вот чрево — только одно. и если лини действительно думает, что останется в этом кошмаре один, то он — полный, неисправимый дурак.       линетт отчеканивает это настойчиво, но не агрессивно, собирая губами каждое его сомнение — с уголков рта, со скул, чуть ли не с каждой реснички. а он только млеет, гладя стройную спину. вот тут завтра под корсетом спрячется маленький шрам от шипа, появившийся в ту же ночь, что и её глаз бога. а здесь, если провести рукой, она покроется гусиной кожей и выгнется, совсем как кошка.       так и случается. линетт чуть откидывает голову назад, открывая места для поцелуев там, где поутру блузка их стыдливо прикроет. они случайно расплёскивают ещё немного воды и судорожно вдыхают воздух друг друга, будто не в ванной плещутся, а идут на дно моря.       может быть, доля правды в этом и есть. во всяком случае, пророчество обещает им ни меньше, ни больше. но пока они танцуют в вихре, а не тонут, им всё кажется по плечу. если же море однажды настигнет и их, они уйдут в воду так же, как вышли из неё в первые минуты рождения — вместе.       линетт пытается устроиться поудобнее, пуская волны по гладкой поверхности. холодный борт неприятно впечатывается в лопатки, стоит лини откинуться назад, но ему всё равно. перед его глазами — первопричина всему. единственный ответ на “зачем”, “почему”, и “ради чего”.       линетт же хочется, чтобы хотя бы раз всё было не о ней.       и когда она наконец выпрямляется, выжидающе глядя в глаза-зеркала, одна ладонь лини ложится на девичью талию. рука линетт опирается на бортик.       вторыми они переплетают пальцы.