Письмо мачехе

      «Хюррем Хасеки Султан, в прошлом русская рабыня Александра. Это моё первое, и пожалуй, последнее приветствие, адресованное вам. Раз вы читаете сейчас эти строки, сидя в своих покоях, полагаю, вам всё же передали моё прощальное послание. Прежде всего мне хотелось бы поздравить вас с этой победой, вы долго и упорно шли к своей цели, много трудностей преодолели, и добились того, чего хотели. Не могу не отметить ваше стремление и вашу отвагу на этом кровавом пути. Вы сильная женщина, достойная похвалы. А я проиграл — оказался слишком слаб, и поражение своё признаю. Но проиграл я не только битву за престол, но и битву за вас и ваше расположение ко мне. Я осмелился рассказать вам об этом спустя столько лет, хотя в душе меня терзают сомнения — стало бы лучше, если бы я сделал это намного раньше? Не думаю. Я бы только приблизил свой конец.       Так проще, знаете. Писать вам вдали. Куда легче. Я бы не выдержал вашего осуждающего взгляда, и судить бы не взялся. Ибо чувства мои к вам неправильные, мне самому стыдно. Быть может, сгорю я за эту грешную любовь в аду огненной гиены, и спасением моим станет ваш благородный лик, в нём я найду пристанище и покой. С минбара мечетей к Аллаху взывал, чтобы поведать ему о своих чувствах. Некому мне было излить свою тоску по вам: ни матери родной, ни другу сердечному. Каждая встреча с вами приносила мне радость. Простите, что теперь возлагаю на вас столь тяжкое бремя. Возможно мне вообще не стоило говорить о подобном. Я знаю это непозволительно. Говорите вот так — открыто. Сожгите его, сожгите моё письмо. Пусть никто не прочитает.       Я часто вспоминаю тот день, когда впервые увидел вас. Я мчался к отцу, жаждал с ним встречи, убегая от скучных уроков и надоедливой Гюльшах. Бежал так стремительно и резво, что не заметил как столкнулся с одной из наложниц гарема. Подняв голову я замер — замер от красоты и дивных зелёных глаз, с недоумением смотревших на меня. Ваши рыжие волосы аккуратно покоились на плечах, а на безымянном пальце красовалось изумрудное кольцо. Мой отец искусный ювелир, он почтил вас прекрасным подарком. Время шло, и моя привязанность, моя любовь и мои чувства только росли. Как бы я не старался отогнать эти мысли, как бы не старался потушить огонь в своём сердце, он возгорался неистовой силой.       Я всего лишь полюбил, госпожа. Мой грех ужасен, чудовищен и нет мне прощения. Если султан казнит меня, я посчитаю это местью за мои чувства к вам. Но я не могу унять эту боль, эту несправедливость, мне так хочется кричать о своей любви. Вы вправе презирать меня, и звать подонком — заслужил. Любое оскорбление выдержу.       Даже за то, что вы читаете моё письмо я благодарен вам, вы не сожгли его, а взглянула правде в глаза. Я прощаюсь с вами, Хюррем Султан, прощаюсь навсегда. Я не держу зла, да и смеет ли моё сердце, наполненное огромной любовью к вам, таить обиду? Я благодарен вам, что вы уберегли меня от участи братоубийцы, я бы не простил себя за то, что замарал бы руки в крови собственных братьев. Берегите себя и остальных шехзаде, особенно Джихангира. Не дайте ему почувствовать горечь от утраты, не оставляйте его в одиночестве, он мне очень дорог.       Мне неизвестно простит ли меня Всевышний и дарует ли рай, если и дарует, то смерть мне не страшна, ведь я увижусь с моим Мехмедом, моим дорогим и отважным братом, которого сгубили, сгубили также, как сгубили и меня. Он будет мне единственным напоминанием о вас.       С наилучшими пожеланиями, Шехзаде Султан Мустафа Хазретлери».       В полутьме комнат рыжеволосая женщина почти шёпотом перечитывала из раза в раз содержимое письма, словно пыталась выучить его наизусть. В камине потрескивали угольки, создавая посторонний шум, и вместе с тем, заглушая тихие всхлипы Хасеки. Знала ли она о чувствах Мустафы? Догадывалась. Хотела ли она в них верить? Нет. Иначе подставлять наследника ей было бы в разы сложнее. Хюррем старалась заглушить голос совести, не взирая на хорошее и доброе отношение со стороны человека, который с раннего детства был впечатлён отважной рабыней и полюбил так искренне, будучи сыном её законного мужа. Какая зловещая судьба — пасть жертвой интриг от рук той, что навеки засела в голове.       Помогут ли ныне слёзы Хюррем? Разумеется не помогут. Умом она понимала, что зря открыла его послание, и ей следовало сразу сжечь его, и не мучаться. Но сердце, за столько лет, привязавшееся к Мустафе, взяло вверх над её разумом. И этот ящик пандоры, открывшийся со смертью Мустафы, а следом и со смертью Джихангира, которого султанша не уберегла, как просил её об этом Мустафа, доконает её и выбьет из колеи.       Изменила бы Хюррем своё решение, узнав о чувствах раньше? Не изменила бы. Однако, Мустафа являлся тем, кто держал братьев подальше от этих грязных игр. И с его кончиной, Хасеки запустила обратный отсчёт — отсчёт, в котором в конечном итоге, рано или поздно, ещё один из её сыновей падёт от рук отца. Ведь, если Султан Сулейман не пожалел своего самого любимого сына, пожалеет ли он тех, кого родила ему Хюррем? Ответ очевиден.       Встав с кровати, женщина направилась к камину. На щеках её застыли слёзы. Держа двумя пальцами письмо над пламенем, летящим ввысь, она в безмолвном молчании наблюдала за тем, как догорают остатки последнего, что её могло бы связывать с Мустафой. Лучше избавиться скорее, чем кому-либо из врагов оно окажет медвежью услугу. Это не только станет пятном на её репутации, но и выставит всеобщего любимца в непригодном свете.       — Ах Мустафа. На моих плечах камнем лежит груз грехов и невинно загубленных жизней, теперь мне придётся нести ещё и это бремя.