Другой путь

      Ким быстрым шагом покидает проклятый ангар, не оглядываясь и прижимая к себе парня, переставляющего по инерции ноги. Сын мафии хмурит брови, с трудом отдирает от себя и сдаёт уже поджидающим на улице медикам Чэ, находящегося в полубессознательном состоянии, смотрит виновато на мальчишку, который пострадал из-за взрослых игр совсем невзрослых людей, и хочет кого-то пристрелить, разрядить всю обойму кому-то в голову, чтобы тревога, сука, наконец, разжала тиски и перестала сжимать мёртвой хваткой грудь. Он вспоминает удивление на лице кузена, внутренне даже наслаждается им и жалеет, что промахнулся, слишком обеспокоенный мыслью найти Порчэ, вытащить его, спасти, а потом... а потом убраться из его жизни раз и навсегда.       Кимхан понимает, что представляет для него не меньшую опасность, своим присутствием рядом рисует на спине парня такую огромную мишень, что просто невозможно попасть в молоко. А самым отвратительным и вызывающим приступ тошноты было то, что в мире бродило огромное количество тех, кто с радостью захотел бы выстрелить точно в десяточку, через Порчэ уничтожить Кима, причинить ему боль и нанести непоправимый ущерб. Вот только он не может позволить себе быть уязвимым, не может разрешить быть рядом кому-то вроде этого мальчишки, не может дать своим чувствам произрасти в душе, продрать грудь тонкими веточками с маленькими листочками, оцарапать шипами сердце и распуститься прекрасным бутоном. И если кто-то сейчас посчитает, что он просто сбегает, то будет прав. Он бежит от себя, от чувств, от Чэ и того, что рождается внутри при взгляде на этого парня. Потому что от этих эмоций и ощущений становится страшно, а животная потребность бежать и прятаться буквально рождается в душе. Только Ким ещё не понимает, что от своего сердца невозможно убежать. Если только вырвать его из груди и похоронить, присыпать тоннами земли, замуровывая на века и отказываясь от чувств.       Он забирается в машину, на которой мчался, как сумасшедший, не замечая ничего вокруг, повторяя как мантру: «Живи, живи, Чэ, ты обязан, сука, выжить», потому что понимал, что не простит себе и своей ёбаной семейке, если Порчэ погибнет, просто став невольным участником, пешкой на шахматном поле в игрищах между отцом и Каном.       Ким стучит нервно пальцами по коленям, остервенело трёт лоб и виски, а потом просто бьёт ладонями по рулю, злясь на весь мир за несправедливость и судьбу, которая решила привязать его невидимыми нитями к угловатому, нескладному, улыбчивому пацану, и не спросила на это разрешения.       Он даже не вздрагивает, когда позади себя слышит взрыв, понимает, чувствует, что Порчэ в безопасности, баюкает эту мысль, дожидается, словно кульминации, когда машины с их телохранителями начинают разъезжаться, заводит, наконец, мотор и резко поворачивается, когда открывается пассажирская дверь и на сидение рядом практически валится запыхавшийся, босой, взмыленный мальчишка с ссадиной на скуле и губами, сжатыми в тонкую линию.       – Что ты здесь делаешь, ты должен быть...       – У меня тот же... вопрос, – Чэ судорожно глотает воздух, выпытывает, – что ты здесь делал, Пи’Ким? Как ты связан со всем этим? Почему я чувствую себя тупым и единственным человеком, который нихуя не понимает? – он переводит дыхание, выдаёт вопросы речитативом и не смотрит на Кима. Не может заставить себя, боится увидеть совершенно другого человека, не того, с кем проснулся этим утром, кого обнимал и признался в любви. Не того, в ком утонул. Чужая ложь горчит на языке, заставляя скривиться и задать ещё один вопрос, сопровождающийся грустным смешком, – может тебя вообще не Ким зовут?       – Порчэ, я не готов сейчас разговаривать, – и он не врёт, потому что внутри демоны водят хороводы, а страх за жизнь мальчишки и выброс адреналина делают его слишком эмоционально нестабильным, непредсказуемым даже для самого себя. Он не может предсказать, что скажет или сделает в следующую секунду, гонимый непривычными для себя чувствами и осознанием, что всё сегодня могло закончиться по-другому, ведь для того, чтобы попрощаться с жизнью, может быть достаточно всего одной шальной пули, просвистевшей в воздухе.       – Так ты никогда не будешь готов. Ты думаешь, что я совсем глупый и не замечал, как ты одёргивал себя, запрещал себе говорить или делать что-то, что можно расценить, как проявление эмоций? Но я думал, что тебе просто сложно, что ты отличаешься от того человека, кем хотел быть или казаться на сцене. Ну конечно, чувства – это для «Вика», а Ким... кто ты, Пи’Ким? – Порчэ набирается смелости, поворачивается к парню и смотрит, ждёт, когда тот соизволит посмотреть в ответ, добавляет почти шёпотом, – хоть что-то в тебе было правдой? – и будто сдувается, видя судорожно сжатые руки на руле и напарываясь на гнетущее, осязаемо густое, буквально удушающее молчание. Мальчишка думает с горечью и сожалением: «Пи’Ким же сказал, что не хочет говорить, не соврал хотя бы здесь».       Чэ прикусывает нижнюю губу, тянется к ручке, чтобы выйти из машины, но слышит глухой щелчок блокировки замков и размеренное урчание запустившегося двигателя.       – Пристегнись, – как-то непривычно тихо бросает Кимхан, через силу берёт под контроль свои эмоции и выруливает на дорогу, уезжая подальше от места, которое сделало это с ними. Он предельно честен перед собой и осознаёт, что если Порчэ уйдёт сейчас, то они никогда больше не заговорят, мальчишка будет считать его большим комком грязной лжи, а он сам – что так было лучше для них обоих. И ведь правда так было бы лучше и правильнее, безопаснее для них (или хотя бы для Чэ), вот только успевшее влюбиться сердце впервые в жизни яростно выступило против.       Чэ тянет через себя ремень безопасности и ойкает, когда Кимхан резко даёт по газам и выезжает на дорогу, увозя их подальше от пылающих складов. Порчэ страшно даже думать о том, во что ввязался брат, но ещё страшнее узнать, что он жил всё это время во лжи. Он не знает, что двигало им, когда он бежал сломя голову к знакомой машине, не столько убегая от разговора с Поршем, сколько пытаясь найти хотя бы что-то в своей никчёмной жизни, что можно было хотя бы с натяжкой считать правдой.       Он не знает, куда они едут, понимает, что злится на Кима, хочет кричать на него и бить кулаками, может быть даже желает съездить по лицу, но почему-то не испытывает перед ним страха. Кем бы Кимхан ни был, каким бы вселенским злом ни являлся, он приехал за Чэ, вломился на склад, где были вооружённые до зубов люди, и утащил его, обнимая за талию и до боли вцепляясь в бок. И пусть парень помнит это с трудом, ведь находился в дурманном сне под действием снотворного, но ощущение безопасности, которое принёс Ким одним своим присутствием, давало какую-то призрачную надежду на... что-то.       Кимхан ловко маневрирует на дороге, дышит медленно и сосредоточенно, не знает конечного пункта своей поездки, но пытается банально успокоиться и взять себя в руки. Порчэ выводит из себя и раздражает тем, что не бежит от него, как от огня, не прячется и не игнорирует, будто он не стал свидетелем событий, развернувшихся в этом всеми забытом месте, словно не видел у Кима в руках пушку, а в глазах – адское пламя ненависти к тем, кто посмел прикоснуться к тому, кто, кажется, уже имел для него значение.       Они едут в гробовой, гнетущей тишине, которую, при желании, можно потрогать, ощутить на кончиках пальцев, будто прикасаешься к кусающемуся холодом льду.       Принц мафии внезапно резко выкручивает руль, входит в поворот на какую-то пустую улочку и жмёт на тормоза, заставляя их с Чэ дёрнуться вперёд по инерции и впечататься спинами в сидения. Орать и материться – это не способ, которым ведёт разговоры Ким Кимхан Терепаньякул. Вместо этого он холодно, практически безразлично, бросает, играет в великодушие, даёт выбор и последний шанс, потому что потом этого шанса у Чэ больше не будет:       – Я предлагаю разблокировать сейчас для тебя двери, отстегнуть ремень, дать деньги на такси и позволить свалить от меня как можно дальше. Во мне из правды только имя, а из человечности только «Вик». Всё остальное ты не захочешь знать, тебе оно не нужно. Кажется, того, во что вляпался твой брат, тебе будет достаточно по...       – Будешь так же, как и он, решать за меня? Порчэ маленький, Порчэ глупый и ничего не понимает в этой жизни, зачем с Порчэ разговаривать, его можно отпихнуть ногой, как щенка, пусть валит, – Чэ не знает, в какой момент на глаза наворачиваются злые, непрошенные слёзы, но осознаёт, что они катятся по щекам, судорожно остервенело стирает их ладонями, размазывая по лицу грязь, и вдруг толкает Кима в плечо, бьёт со всей силы, на которую способен. Первый шок схлынул, и на его место пришла агрессия, ядовитая, отравляющая и пугающая своими масштабами. Он толкает снова, видит, что Ким морщится, но стойко смотрит вперёд, на свои руки, сцепленные на руле, – не будь трусом и посмотри, блять, на меня!       Кимхан кривится из-за самого факта того, что позволяет кому-то себя бить, но Чэ не «кто-то» чужой и неважный, Чэ тот, кто успел за такое короткое время влезть под кожу, проскребсти себе путь кривым медиатором и обосноваться там, где по всем канонам должна быть пустота: чёрная, зияющая и заполненная пугающей чернотой.       Мальчишка колотит его как заведённый, плачет едва ли не навзрыд и источает такое отчаяние, что Ким не выдерживает, не может, закрывает глаза всего на мгновение, рывком отстёгивает свой и чужой ремень безопасности, и обнимает Чэ, прижимая к своей груди. Порчэ рыдает и вырывается, вьюном крутится в руках, стараясь ударить снова, а Кимхан не позволяет ему, держит крепко и сильно, сжимает до синяков и не говорит ни слова. Его сейчас не услышат даже если он признается в любви или поклянётся измениться, или бросит ещё какую-то ложь, ведь он Порчэ не любит. Потому что не умеет это делать, не понимает, как должна выглядеть любовь. Но он в Порчэ утопает, погружается с головой, как в зыбучие пески, и с горчащей на языке досадой думает, что если расскажет ему всё, разворошит этот клубок адских противоречий внутри, то не отпустит. Будет держать всеми возможными способами, заберёт его эгоистично себе, может быть даже посадит в золотую клетку, выбросив от неё ключ. И это правда не любовь. Она не может быть такой больной, уродливой и грязной, зависимой и жестокой. Любовь не может разрастаться раковой опухолью внутри человека. А зависимость может. Поэтому Ким не влюблённый, нет, он зависимый, как наркоман, торчок, который хотел всеми силами слезть с дозы, но стоило кому-то помахать шприцем с заветной жижей, как он без оглядки бросился за ним.       Чэ затихает постепенно, обмякает безвольно в сильных руках, отключается от переизбытка чувств и эмоций, ныряет в спасительную пустоту забвения и за секунды до этого с тоской думает, что очнётся один, в пустом доме и с грёбаной запиской по типу: «Прости, так было лучше».       Но действительность оказывается абсолютно другой: он просыпается в большой, просторной спальне с огромной кроватью, окном от пола до потолка, в красивой, стильной комнате, выполненной в серо-небесных тонах и выглядящей абсолютно нежилой. Будто здесь не то, что не спят, здесь даже не дышат.       Чэ трёт опухшие даже по ощущениям глаза, чувствует боль в плече, и когда задирает рукав, видит большой синяк, который, кажется, оставил Ким, когда обнимал и не давал вырваться. Порчэ не понимает, что конкретно хочет узнать и как будет после этого жить, но не желает больше быть домашним цветочком, который поливают, ставят на окно и просто любуются, как редкостью или диковинкой. Может быть он не такой взрослый и сильный, как его брат, но он, кажется, заслужил, чтобы с ним были честны, потому что сам Порчэ ни разу не соврал никому из своих любимых людей. Безусловно, ему было страшно, что он полюбил не того человека, проникся к нему самыми тёплыми и нежными чувствами, но сердце прямолинейное и довольно глупое: оно билось чаще для тех, кого выбрало, и ему было плевать, что думает по этому поводу сам человек и какие противоречия терзают его.       Парень спускает ноги с кровати и шлёпает по плитке, идёт на тихие переливы гитары, словно моряк на песнь сирены. Он замирает на пороге, смотря на широкую спину Кима, который играет что-то неузнаваемое, перебирает струны, вглядываясь вдаль, и не замечает ничего вокруг. Или просто создаёт такую видимость.       – Ты уснул в машине, и я принёс тебя к себе. В ванной лежит одежда, ты можешь...       – Я не хочу. Мне нужны ответы, – Чэ хоть и теряет бо́льшую часть бравады и смелости, но отступать не собирается, до последнего стоит на своём, понимая, что не отступится.       – Мы в моей квартире, я никуда не денусь. Тебе станет лучше, вчера был тяжёлый для тебя день, а потом мы поговорим. Я не обещаю сказать всё, что тебе захочется спросить, потому что некоторые вещи знать смертельно опасно, но я постараюсь ответить на основные, волнующие тебя вопросы, – Кимхан прижимает струны ладонью, старается оставаться бесстрастным и спокойным, напоминает себе, что именно Порчэ – вчерашний подросток с нестабильной психикой.       – Почему ты не смотришь на меня? Противно от того, что приходилось заниматься со мной, быть рядом и...       Ким встаёт резко, поворачивается и в два шага преодолевает разделяющее их расстояние, вглядывается прямо в янтарно-карие, лисьи глаза, но не заставляет Чэ отшатнуться:       – Я разрушу тебя, ты это понимаешь?       – Ты уже это сделал своей ложью. Кто ты, Пи’Ким, кто ты такой? – первый запал прошёл ещё вчера, и сегодня Чэ больше не хочется его бить и на него кричать, но он подходит ближе, не касаясь, не зная, имеет ли на это право, только шепчет, добавляет, – я больше не понимаю тебя. Или изначально и не понимал, – и действительно уходит в душ, чувствуя себя грязным снаружи и изнутри. Только если с тела эту грязь можно было смыть, используя простое мыло, то с души – вряд ли.       А Кимхан смотрит ему вслед, хмуря тёмные брови, и с горечью думает о том, что он как раз-таки был одним из немногих людей, которые действительно его понимали. Видели насквозь, знали слабости и неосознанно ими пользовались. Только не для того, чтобы ударить в это место, не для того, чтобы победить и ранить, а для того, чтобы добраться до тёмной души и каменного сердца, раскрошить толстые защитные стены и улечься, свернуться маленьким, нежным зверьком в образовавшейся выемке. Порчэ был недосягаемым воплощением света и чистоты, который нельзя было трогать, нельзя было марать своими покрытыми кровью руками, им можно было любоваться только издалека. Но теперь, кажется, было поздно, он не мог ничего изменить и повернуть вспять время, отматывая на несколько месяцев назад, не мог больше оттолкнуть и сбежать, и теперь был обязан оберегать этот тёплый комок, сплетённый из всех самых лучших чувств, существующих на земле.       Киму с одной стороны хочется открыться, вывернуть душу, рассказать всё с первой секунды своей жизни, а с другой – прогнать мальчишку, прогнать, пока не поздно, наговорить гадостей, сказать, что ему правда было противно смотреть, неприятно касаться, добавить, что целовать его Ким вообще никогда не хотел и не планировал. Вот только это будет такая огромная ложь, размером с эго его отца, потому что на самом деле Кимхан впервые в своей жизни, наполненной страхом, убийствами, недоверием и болью, хотел быть с кем-то, почувствовать чужие руки и губы на своём теле, отдать контроль, закрыть глаза и не вздрагивать от любого шороха. Ким хотел доверять Чэ, разделить с ним свою дерьмовую двойную жизнь, постель, быт и сердце. И это всё ещё была не любовь. Потому что для любви слишком сложно и больно, чересчур невыносимо.       Порчэ включает на полную мощность душ и стоит под ним долго-долго, запрокинув голову и закрыв глаза. Вода стекает по волосам и лицу, смывает грязь с плеч, груди и живота, теряется мутными разводами в водостоке, унося с собой сомнения. Чэ не знает, что услышит, не до конца уверен, что готов ко всему, но он понимает: он не хочет отпускать Кима, не желает сбежать от него и скрыться, даже, блять, не боится его. Хотя должен, просто обязан, потому что его руки наверняка покрыты кровью, а за спиной точно есть трупы и их точно больше одного. Вот только сердцу всё ещё не прикажешь, оно же тянется, глупое, к этому человеку. И единственное, чем может Ким его от себя отвернуть – честным признанием в том, что Чэ ему не нужен. Но даже это уже вряд ли сработает. За тем, кто не нужен, не лезут под пули и не прут напролом, за тем, кто не важен, не приходят всего с одним телохранителем, и того, кто безразличен, сгружают в руки брата, а не везут к себе домой.       Парень остервенело, до красноты трёт кожу полотенцем, ерошит волосы и натягивает на себя приготовленные Кимом вещи, и сразу же выходит, чтобы не передумать, не испугаться, не растерять уверенность и твёрдость своих намерений.       – Пи’Ким, – он тормозит всего на секунду, снова смотрит в тёмные глаза, блуждает взглядом по острым чертам красивого лица и садится напротив Кима на диван, судорожно стискивая руками худые колени.       Кимхан окидывает мальчишку нечитаемым взглядом, проходится им по вьющимся волосам, с которых капает вода, следит за каплями, скатывающимися по длинной шее и тонким ключицам, и возвращается к глазам, обрамлённым длинными, угольно-чёрными ресницами. Порчэ весь такой немного нескладный, угловатый, вызывающий ворох противоречий и сомнений, но притягивающий к себе лучше любого магнита. Шоколадно-карими глазами, пухлыми мягкими губами, очаровательной улыбкой и ангельским голосом: были ли у Кимхана изначально хотя бы какие-то шансы не вляпаться в этого пацана? Сейчас кажется, что не было. И это оказалось целиком и полностью его просчётом и тем, что он не смог предусмотреть.       – Меня зовут Ким Кимхан Терепаньякул, я младший сын крупнейшей мафиозной семьи Бангкока и одной из самых влиятельных семей Таиланда. Живу двойной жизнью и выступаю под псевдонимом WIK, – он говорит холодно, сдержанно, убирает в сторону гитару и наклоняется чуть вперёд, упираясь локтями в колени и укладывая подбородок на сцепленные в замок руки.       – Мафиозной... Так ты тоже, тоже из мафии? – Порчэ, наверное, был готов к этой информации, но это не значит, что его не шокируют эти слова. Предполагать и получить подтверждение – это две совершенно разные вещи, к которым невозможно подготовиться.       – Да. Босс и парень Порша – мой старший брат Кинн, – Ким безотрывно смотрит, считывает каждую эмоцию, реагирует на любые изменения во взгляде и с удивлением замечает: страх так и не появляется. В отличие от вернувшейся злости.       – Что мафии нужно от меня и моего брата? Зачем вы втёрлись к нам в доверие, зачем обманули?       – Твой брат изначально знал, куда идёт работать, ему никто не врал.       – Но мне ты врал!       – Где? В какой момент я соврал тебе, Чэ? На первой же нашей репетиции ты узнал моё настоящее имя, узнал, где находится моя студия, а потом разнюхал у знакомых об этих апартаментах. Я даже не обманывал тебя своим поведением, просто был тем, кого ты хотел во мне видеть, был «Виком» – лучшей версией себя.       – Но я не знал, что ты... ты...       – Убийца? Преступник? Монстр? – он перечисляет спокойно прозвища, которые ему приходилось слышать в свой адрес. Произносит обыденно, словно говорит о погоде или планах на обед. Потому что его это не цепляет и не волнует, ведь он – это он, и если Чэ хотел правды, то ему придётся с ней мириться.       – Да! То есть нет... То есть, – Порчэ сильнее мнёт штаны и до боли прикусывает нижнюю губу, но не отводит взгляд, смотрит прямо Кимхану в глаза. Кимхан... Это имя ему подходит, хоть он сам вряд ли с этим согласится, строя из себя угрюмую тучу. Вот только с чего Чэ взял, что тот Ким, который гладил его по голове, обнимал на диване и поцеловал в щёку – это не маска, а действительно лучшая версия? Хотя он же не смог почувствовать опасность, которой должно было буквально веять от этого человека, нести за километр холодом и ощущением тревоги. Но... но даже сейчас он не ощущает ничего подобного, только волнение, обиду, злость и растерянность, – я не понимаю, кем считаю тебя.       – Ты боишься меня, Чэ? – Ким встаёт и пересаживается рядом на диван, заставляя мальчишку на автомате вздрогнуть, но больше не вызывая никакой реакции. Порчэ даже не отсаживается подальше, только поворачивается в его сторону, продолжая истязать свои губы.       – Не знаю... – его голос звучит истерично и надломлено, где-то даже плаксиво, – точнее... Я не боюсь тебя, но мне кажется, что должен. Потому что ты же мафиози, вне закона и всяких рамок. Вот только... бояться тебя у меня не получается.       – А зря. Тебе было бы лучше забыть обо всём: обо мне, о наших занятиях и своей связи со мной, для твоего же блага. Потому что люди, которым я могу помешать, не будут церемониться, ударят в моё слабое место – в тебя.       – При чём тут твои слабости и я? Я не верю, что правда был интересен тебе, известному айдолу и красивому мафиози. Что можно взять с меня, школьника, который волнуется по пустякам, не может держать себя в руках, даже не умеет целоваться, а о чём-то... о чём-то большем вообще нет смысла говорить? – Порчэ невольно краснеет щеками и сильнее мнёт штаны, не замечает, как взгляд Кима темнеет и перемещается на его пухлые, искусанные губы. Это длится всего несколько секунд, в течение которых Кимхан не может себя контролировать. Чэ, по его мнению, болтает абсолютную чушь, о которой сейчас не должно было бы заходить и речи, но всего несколько слов будоражат, всколыхивают внутри волну... притяжения, прекрасно поддающуюся контролю до этого момента и срывающую сейчас все предохранители. Потому что Ким запрещал себе даже думать о Порчэ в таком русле, гнал от себя образы, отводил взгляд, чтобы не смотреть слишком долго на миловидное лицо, тонкую шею и пухлые губы, убеждал себя ежедневно, что его не может привлекать фанат-девственник, который был влюблён в идеальную картинку, искусно вылепленный образ и несуществующего, по факту, человека. Вот только все прежние убеждения нивелируются за секунду, которой хватает сыну мафии, чтобы рывком повалить мальчишку на диван и прижать его руки к подушкам, вклиниваясь бёдрами между ног и накрывая его своим телом.       – Я могу сделать с тобой всё, что захочу. Я сильнее тебя, и ты не сможешь мне сопротивляться или вырваться. Всё ещё не страшно? – Ким намеренно пугает, чтобы развеять мифы о розовых облаках и скачущих по ним блестящих пегасах, желает добиться страха, может быть ненависти или отторжения, но поражается тому, что Порчэ под ним расслабляется и даже перестаёт хмуриться.       – Не страшно. Ты ничего мне не сделаешь.       – Ты так думаешь, потому что убеждён, что меня не может заинтересовать девственник? – Кимхан не понимает, как можно настолько халатно относится к своей жизни, сжимает пальцы на запястьях чуть сильнее и видит румянец стыда на щеках.       – Не из-за этого. Просто я уверен, что ты ничего мне не сделаешь и просто намеренно пытаешься напугать. Мы оставались с тобой наедине, спали у меня на диване, я был в отключке в твоей квартире, но ты даже не попытался со мной ничего сделать.       – Раньше у меня была своя цель и выгода, мне было нужно твоё доверие. Да и потом... может мне нравится, когда сопротивляются? – у Кима заканчиваются аргументы и выдержка, он прижимается ближе, ведёт носом по скуле, щеке, задевает губами линию челюсти и не может не вдохнуть запах Чэ, смешанный с ароматом геля для душа, которым пользуется сам Кимхан. Нежная кожа так и манит, притягивает к себе, будто просил ласки, нежности и поцелуев, расцветающих фиолетовым и бордовым.       – А я не буду. Ты всё равно не будешь спать с тем, кто тебе не интересен. Я уверен в этом, – Порчэ вздрагивает и краснеет сильнее, но понимает, что ему приятны прикосновения музыканта, он не будет пытаться от них уйти, даже если это будет единственный раз и с целью напугать его.       – Глупый ты, Чэ. Хотя правильно понял: я не буду трахаться с тем, кто мне не интересен. Но ещё не буду спать с ним в обнимку, целовать даже в щёку, дарить гитару и рисковать жизнью, – Ким, наконец, сдаётся, немного отстраняется и вот теперь видит удивление, неверие и даже лёгкий шок. Да и сам не верит себе, потому что его занятия ради достижения цели медленно, но верно, превратились в нечто изломанное, неправильное и чуждое ему, но до невозможности нужное, больше кислорода и сигаретного дыма, оседающего смолой в лёгких.       – Я же один среди многих, я... я не верю тебе. Ты всё это затеял для чего-то другого, хватит притворяться, – он говорит практически шёпотом, но это звучит громче крика, потому что правда не верит, ведь на своё признание в любви он услышал только «голоден». И ему бы хотелось воспринимать слова Кима за чистую монету, понять, что он может вызывать у кого-то искренний интерес, но Порчэ осознаёт, что ему будет больнее, когда вместо «голоден» он услышит издевательский смех, ведь мафиози больше не нужно будет играть роль милого парня.       Кимхан понимает, что Чэ сам даёт ему путь для отступления, показывает дорогу, на которую можно свернуть, чтобы оттолкнуть его от себя и больше никогда не пересекаться. Ким даже представляет эту дорогу, в своём воображении пинает на ней мелкие камушки и пачкает новые туфли в пыль, окидывает её последний раз взглядом и отворачивается, проговаривая в самые губы:       – Значит притворяемся мы оба, раз у нас с тобой совпадают чувства и желания, – и целует, накрывает рот Чэ своим, ощущая горячий, неконтролируемый выдох. Порчэ широко распахивает глаза, не понимая, как может это происходить в реальности, но тут же их закрывает и обнимает Кима, едва почувствовав, что его запястья больше не держат.       Кимхан целует с напором, прикусывает чувственные губы, мажет по ним языком и сразу толкается им в жаркий рот, как только ему дают разрешение. А Чэ, кажется, готов разрешить ему всё, если этот поцелуй никогда не закончится, если он будет длиться дни, недели, месяцы напролёт. Потому что за пределами этого дивана всё сложно, страшно и вызывает миллиарды вопросов, а вот в поцелуе всё просто: губы двоих людей соприкасаются, двигаются, доставляют удовольствие и заставляют забыться, утонуть в ощущениях и друг в друге.       Ким гладит шею Порчэ, вылизывает его рот, кусая губы и юркий язык, который толкается в ответ, и не хочет останавливаться. Он понимает, что если бы вчера всё пошло по другому сценарию, Чэ мог бы не выжить, умереть в игрищах основной и побочной семьи, стать жертвой того, как меряются членами главы этих семей, и ему страшно подумать, что он мог просто не успеть, задержаться или вообще не поехать, возложив эту задачу на плечи брата. Хотя кого он обманывает, Ким впервые за все свои прожитые годы думал не головой, а пустотой, которая всколыхивается так, будто там правда бьётся сердце.       Кимхан знает, что безопасно не будет, понимает, что жизнь Порчэ теперь под перманентной угрозой, но это уже нельзя изменить, просто исчезнув из его жизни. Порш-то никуда не денется, не расстанется с Кинном, не свалит в другую страну, прихватив брата, а значит будет лёгкой мишенью. И принц мафии всё ещё может уйти в закат, вот только в этом не будет смысла, зато будет боль.       Чэ сжимает футболку Кима между пальцев и судорожно вдыхает, облизывая саднящие губы и насыщая лёгкие кислородом. Ким смотрит ему прямо в глаза, гладит щёку и местечко за ухом, и откатывается к спинке дивана, поворачивая Порчэ к себе лицом и теряясь на секунду в своих мыслях и желаниях, когда мальчишка смотрит открыто, преданно и как-то щемяще-нежно, неправильно. Нельзя так на Кимхана смотреть, не заслужил он, не достоин.       – Я запомнил тебя ещё на Дне открытых дверей, признаюсь честно, мои клипы никто не знает настолько досконально, – он хмыкает, улыбаясь уголком зацелованных губ, и прижимает Чэ к себе ближе, чтобы он не свалился с узкого дивана. Парень снова едва заметно краснеет и гладит Кима по широкой груди, расправляя невидимые складки.       – Но позвонил мне не потому что передумал насчёт уроков, да?       – Да, – Ким вздыхает, но больше не оборачивается на путь, по которому он мог пойти, и говорит честно хотя бы то, что может себе позволить произнести, – Чэ, как я уже сказал, я из мафиозного клана, где врагом может оказаться любой. Например, сегодня на складе был мой кузен, сын главы побочной ветви клана. Поэтому, когда я говорю, что не доверяю людям, я правда им не доверяю, они все лгут и ищут свою выгоду, продадут информацию о тебе за пару тысяч долларов. Наверное, по этой причине, когда мой отец позвал на работу твоего брата, да ещё и так настойчиво, я почувствовал подвох.       – Почему это вызвало у тебя подозрения?       – Телохранители в нашей семье – все обученные люди, бывшие военные, выпускники академий или полицейские, а не просто какие-то бродяги с улицы.       – Эй, ты говоришь о моём брате! – Чэ несильно шлёпает Кима по груди и хмурится, – а я при чём?       – Через тебя я хотел узнать больше о Порше, понять, что он из себя представляет и какую ценность имеет для отца. Я думал, что порывшись у тебя в телефоне и исследовав дом, я найду ответы.       – Долго же ты их искал, – Чэ чувствует досаду, неконтролируемое желание вывернуться из объятий и уйти. И хоть он понимал, что изначальной целью было не знакомство с ним, но услышать это оказывается очень неприятно, – ещё что-то не выяснил? Может рассказать, какого цвета трусы он носит?       – Я всё выяснил за две встречи и собирался дистанцироваться от тебя, – Ким не ведётся на всплеск чужих эмоций, только крепче сжимает руки на талии и вплавляет парня в себя, – но потом ты спел песню о любви, позвал в кино и в парк, и я не заметил, как начал в тебе тонуть, – Порчэ скользит пальцами по ключицам и шее, сглатывает и пытается понять, в какой момент своей жизни он повернул не туда, чтобы быть не в состоянии отказаться от своей любви даже зная, что человек, к которому он испытывает такие сильные чувства, является выходцем из мафии, а не просто милым парнем-айдолом.       – Если бы я вчера не прибежал к твоей машине, ты бы рассказал мне правду?       – Нет. Я бы понял окончательно, что встречи со мной представляют для тебя опасность и сделал бы так, чтобы мы больше не виделись.       – А то, что я в опасности из-за брата, никак не изменило бы твоё решение? – Чэ заправляет за ухо чужую длинную прядь волос и не удерживается, целует Кима снова, будто мафиози сейчас очнётся и таки решит, что им не по пути, что каждый из них должен пойти своей дорогой. Мальчишка лижется и кусается, целуется неумело и слишком поспешно, поэтому больше ощущает, чем слышит, тихое: «Ш-ш», произнесённое прямо в рот, и чувствует, как Кимхан направляет его, оттягивает большим пальцем нижнюю губу и вбирает её в рот, посасывая.       Порчэ целует-целует-целует, обнимая крепко и сильно, не зная, чем закончится сегодняшний день. Потому что ему страшно, потому что он не готов из обломков собирать цельного и неделимого себя, не сможет это сделать, даже если очень постарается, поэтому шепчет, словно в бреду:       – Не отталкивай меня, не уходи. Мне страшно пиздец как, но не из-за тебя, а в целом из-за мафии. Поэтому будь, пожалуйста, рядом, будь тем, кто научит меня в ней жить, кто будем на моей стороне, несмотря ни на что. Если бы ты ко мне ничего не чувствовал, тогда я бы оставил тебя в покое, но раз ты... – он не знает, как именно закончить свою речь, но Кимхан понимает его и так, делает для себя неутешительные выводы: другой путь ещё был возможен час назад, но не сейчас, когда он узнал вкус этих губ и почувствовал, каково это обниматься и целоваться с тем, к кому ты испытываешь так много всего. И хотя его пустота буквально пульсирует от стремительно наполняющих её эмоций, он не собирается об этом жалеть.       И да, Киму нужно было отступить после второго занятия, не звонить, не приходить, не поощрять встречи, а теперь он не отпустит Порчэ, не разожмёт рук и не даст просто уйти.       – Я буду рядом, обещаю. И сделаю всё возможное для твоей безопасности, – Ким произносит тихо и едва дыша, прикасается губами к виску и прикрывается глаза, сильнее сжимая объятия.       И на самом деле им предстоит обсудить очень многое, ещё больше узнать друг о друге, поссориться и помириться, но благодаря взаимному доверию они смогут выстоять даже тогда, когда империя Терепаньякулов пошатнётся и разрушится до основания, погребая под обломками виновника всех их бед.       Но это будет не сегодня, потому что сейчас Ким обнимает совсем ещё юного мальчишку, который влюбил в себя монстра, но не боится этого, а только жмётся сильнее, утыкаясь носом в изгиб шеи, и расслабленно выдыхает. Порчэ рад, что его импульсивное решение, ссора с братом и адреналин привели его к Мазерати Кима, и позволили им поговорить без лжи и масок, проложить мосты и объединиться до того, как мир треснет по шву.