pariahs

      Ночь для каждого из ребят проходит без сна. Страх проснуться утром под удары дождя не даёт им сомкнуть глаз, и они проводят её, без устали общаясь между собой.       Суён рассказывает смешные моменты из своего опыта в работе проституткой, без прикрас выдавая то, что с Хосоком она впервые встретилась именно как с клиентом. Тэхён решает без стеснения признаться в том, каким мерзким он был в попытках достать дозу. Без боязни быть осуждённым, ведь Чонгук, лежащий с ним в одном спальнике, во время его рассказа крепко прижимает его ладонь, разрешая обнимать себя за широкий торс.       Чимин же впервые озвучивает при других то, что он делает с едой. Его пугало открываться настолько, что словно сдирает с себя кожу, а не просто одежду, однако становится непривычно легко. Правда расслабляет. Его никто не ругает за его болезнь, никто не пытается убедить в том, какой он идиот, который не видит собственной красоты. Не им его судить. Они могут только поддерживающе прислушиваться к его тихому тонкому голосу, пока его глаза смотрят на лежащего рядом Юнги, который одобрительно улыбается его словам.       Сокджин же подхватывает непреднамеренный план сегодня не спать и объясняет ребятам азы игры в Майнкрафт, как если бы кому-то из них это было интересно. Но некоторые из них прислушиваются, некоторые постепенно уносятся в сон, пусть и за горизонтом проблёскивают первые лучи солнца нового дня.       Очередного дня в лесу, но уже со знанием того, что они тут неслучайно.       — Что случилось, Тэхён? — сонно шепчет Чонгук парню, который наутро, так и не сумев заснуть, уже стоит на ногах и тянет его на вверх, пытаясь вынудить встать следом.       — Всё хорошо, не волнуйся, — игриво хихикает Тэхён, понимая, что такая энергичность и хорошее настроение долго не продлятся.       В любой неожиданный момент его вновь настигнут симптомы мерзкой ломки, во время которой не хочется даже открывать глаза, не то, чтобы вылазить из спальника и делать вид, что ему хорошо.       Ведь всё нехорошо. Они вновь проснулись в лесу.       Хорошо лишь то, что проснулся он цепких объятиях Чонгука. Мальчишки, что заснул самым первым, крепко-накрепко прижимаясь к его телу, но при этом так осторожно, словно и вправду боялся разломать Тэхёна пополам и опять причинить ему боль.       — Пойдём к речке, мы после вчерашнего… так и не помылись, — шёпотом произносит Тэхён, сев на корточки, и, не боясь того, что кто-то из заснувших ребят их увидит, нежно гладит помятую мягкую щёку тыльной стороной пальцев.       Остатки их вчерашней страсти они смыли лишь собранной в бутылках дождевой водой, поэтому Тэхёну сейчас было жизненно необходимым пойти к речке и нехотя смыть с себя результат своего желания по отношению к Чонгуку.       — Я не знаю дорогу, — настороженно отвечает тот, неосознанно прикрывая глаза от лёгких прикосновений к лицу. — Если мы потеряемся, то не злись на меня, хорошо?       — Я позабочусь о дороге, Чонгук, доверься мне, — Тэхён одаривает его заботливой улыбкой, которую Чонгук замечает не сразу, так как не хочет настолько быстро распахивать глаза и видеть вокруг себя этот ненавистный лес.       Потухший за ночь костёр; те же самые деревья; собственноручно построенный шалаш, под которым они теперь хранят продукты, спички и растопку; укутавшихся в спальные мешки ребят. Всё это он хочет ненавидеть, ведь понимает, что данное становится для него родным. Всем тем, ради чего хочется переступить через настоящего себя.       — Хорошо… хён, — пугливым зверьком лопочет Чонгук так, что совсем не вяжется с его внешним видом, его ранами на лице и набранными во время постоянных драк мышцами. Он до глубины души готов полностью довериться этому парню, что вернул ему веру в себя. В то, что Чонгук не монстр.       Тэхён по-доброму улыбается тому, как к нему обратились, бережно помогает Чонгуку встать на ноги и, взяв его за ладонь, идёт с ним вдоль спальных мешков, стараясь никого не потревожить. Солнце уже высоко светит во всю свою яркость, поэтому Тэхён без страха заблудиться в рассветной темноте, идёт с Чонгуком по растоптанной вчера ребятами, но ещё не совсем отчётливой тропинке.       — Взбирайся, — произносит Чонгук, опускаясь на корточки спиной к Тэхёну, и тот несколько секунд молча моргает, смотря на ставшую такой родимой спину. Его личной подушкой безопасности.       — Я хочу прогуляться, Чонгук, — отвечает Тэхён и слегка поглаживает напрягшиеся лопатки.       А когда Чонгук встаёт на ноги, чтобы вглядеться в его влажные от чувств глаза и убедиться в том, точно ли он справится, проходит ли всю дорогу, Тэхён прижимает его за шею к себе. Целует расторопно и жадно, ведь мечтал об этом всю ночь. Вновь вкусить податливые израненные губы. Попробовать кончиком языка мелкие раны на них. Излечить слюной. Избавить от терзающих душу демонов.       — Хён, нас могут увидеть, — пугливо шепчет ему в губы Чонгук, пусть и прикрыв глаза, охотно отвечает на поцелуй.       Они недалеко ушли от лагеря, поэтому боится, что из-за дерева в любую секунду может выскочить громко смеющийся Хосок, без страха быть избитым до смерти тыча в них пальцами. На опыте Чонгука никогда не было таких чувств к кому-либо. Тем более к парню. Для Чонгука любовь — это слабость. Та самая, от которой его избавляли отец и брат.       — Похуй на них, нет? Мы не в церкви, — усмехается Тэхён и успокаивающе гладит покрасневшую от смущения щёку, смотря в круглые глаза с упоением и покоем так, что Чонгук мигом расслабляется и улыбается в ответ, облизывая влажную нижнюю губу.       Они идут по тропинке вдоль хорошо знакомых деревьев, держась за руки. В щадящем темпе, чтобы Тэхёну было не сложно, но изредка тот самолично ускоряется, дабы показать, что в порядке. Пока что в порядке. Не надо его жалеть, он не заслуживает этого.       Но Чонгук его не жалеет, а лишь заботится. Он хочет сделать его тем самым объектом, в который мог бы вдохнуть всю свою любовь, что годами теплилась в груди без разрешения быть раскрытой кем-то. Чонгук готов отдать её всю этому парню. Даже не думая о том, что её могут разбить и уничтожить. Чонгук считает, что даже если ему разобьют сердце, он хотел бы, что этим кем-то впервые оказался Ким Тэхён.       — Я хочу написать письмо родителям, — произносит Тэхён в середине их неторопливой прогулки, как если бы они гуляли по парку во время свидания.       Приятная ассоциация, утешающая каждого из них и не дающая утонуть в противных мыслях о том, что их не похитили — их выбросили.       — Что ты напишешь? — тихо интересуется Чонгук, неосознанно сжимая пальцами его ладонь.       Он и не задумывался о том, чтобы что-то написать. Максимум нарисовал бы средний палец и запечатал бы в конверт. Пусть знают, что он обо всём этом думает. Скорее всего, отчиму и матери вполне себе известно его истинное мнение. Чонгук решил для себя, что нет у него больше родных. Они никогда ими и не были.       — Не знаю, схожу ли я с ума, но всю ночь думал о том, что нам всем нужно перед ними извиниться. Считается ли это слабостью? — едва слышно лопочет Тэхён, пряча взгляд в истоптанную траву под ногами. Ему стыдно за свои мысли. А больше за то, что он спрашивает об этом Чонгука, ради которого обещал быть сильным.       — Не думаю, — не сразу отвечает ему Чонгук, задумчиво следя за тем, как один ствол дерева сменяется другим.       Слова Тэхёна вынуждают его самого углубиться в себя и свои отношения с родителями. Он часто винил их в том, что именно они сделали его таким. А значит, они должны просить у него прощение за то, каким зачастую несправедливым Чонгук к ним бывает. Ведь родители же ответственны за то, в кого их дети превращаются, почему же он должен брать на себя за это вину?       — Думаешь, твои родители вернут тебя домой, если ты извинишься? — Чонгук отказывается об этом думать, но мысль всё равно нагло прокрадывается в черепную коробку.       Тэхён уйдёт, и он вновь останется одиноким, непонятным, незащищённым.       — Дело не в этом, — говорит Тэхён и поднимает на Чонгука обеспокоенный взгляд. — Я хочу… я хочу вылечиться, Чонгук. Очень сильно хочу этого, ты не представляешь. Чтобы в моей голове перестали крутиться названия препаратов, которые я принимал. Чтобы внутренности не чесались от непрекращающегося желания получить кайф. Чтобы стать наконец сильным. Знаешь, я, кажется, начинаю понимать, почему меня сюда выбросили, ведь по-хорошему я не понял, как важно для меня это.       — Хён, — шепчет Чонгук, ощущая, как жжётся в глазах от сдерживаемых слёз.       Тэхён только что ответил на собственный вопрос. Он не слабак. Совсем нет. Слабый лишь Чонгук, не желающий признавать свои ошибки по отношению к родителям и отказывающийся меняться ради собственного спасения.       — А когда ты вылечишься… Ты будешь… мы будем с тобой… общаться? — с трудом проговаривает он, слыша, как унизительно хрипит голос, и поворачивает голову в сторону, замечая между деревьями берег речки.       Тэхён внутренне сходит с ума от такого Чонгука. Уязвимого, пугливого, со своими странными страхами и переживаниями, но такого живого, настоящего, не притворяющегося грозным и беспощадным. Чонгук запросто лишил его каких-либо шансов, не уберёг от чувств к себе, не помог в задаче не влюбляться в него.       — Только если победишь меня в плавании, — ехидно усмехается Тэхён и, не давая Чонгуку времени на осмысление услышанного, бежит к берегу.       На ходу стягивает через голову свою рубашку, беспечно бросая её на землю, и без стеснения снимает брюки вместе с нижним бельём. На секунду оглядывается назад, игриво улыбаясь на удивлённо раскрывшего глаза позади него Чонгука, и затем торопливо бежит в реку с громким возгласом, повторяя свой вчерашний радостный вой. С Чонгуком ему хочется кричать, не жалея горло, смеяться до слёз и просто кайфовать от самой жизни. От такой, какая она есть, без всяких искусственных попыток приукрасить её наркотиками.       — Ты же понимаешь, — громко кричит ему в спину Чонгук, наконец осознавая, что Тэхён пытается сделать, и старается долго не пялиться на его голый зад, — что я в любом случае выиграю? — неторопливо раздеваясь, говорит и слегка стесняется снимать с себя бельё. Пусть и Тэхён уже видел его полностью голым, трогал его и доводил до оргазма.       — Значит, нам придётся с тобой общаться, даже когда мы отсюда выберемся, — с мнимым смирением пожимает Тэхён плечами, когда заходит в воду.       Поворачивается к Чонгуку лицом, широко раскрывая по сторонам руки, и продолжает заходить в воду, шагая к ней спиной. Совсем не смущается голого паха и того, как короткие волосы неаккуратно вьются на лобке. На нём лишь крестик и широчайшая самодовольная улыбка, что вынуждает Чонгука ответить ему тем же. Улыбнуться ослепляюще, потянуть вниз резинку трусов и, не прекращая пристального любования тем, как Тэхён опускается в воду, отбросить их ступнями в сторону.       Он нетерпеливо бежит к Тэхёну, который плавает в реке. Не так, как обычно и как реально умеет, а слабо, стараясь сильно не напрягаться, чтобы раньше времени не устать. Однако этого ему вполне достаточно. Ощущать на липкой коже смывающую с него грязь прохладную воду приятно. Чувствовать, как за ним плывёт впустивший в своё сердце парнишка, вынуждает сильные эмоции в предвосхищении ёкать внутри.       Тэхён останавливается на середине неглубокой реки, ждёт, когда Чонгук повторит за ним, и подходит к нему близко. Жмётся к пульсирующей коже на его теле своим торосом, покрывается мурашками от обдувающей влажные плечи и руки лёгкой прохлады, обнимает за талию, притягивая к себе настолько близко, что мог бы услышать чужое частое сердцебиение. Он целует его пылко, покусывая нижнюю губу, звереет от сильной страсти, что сложно дышать. Опускает ладони к упругим ягодицам и на инстинктах толкается твердеющим членом, криво скользя им вдоль плоского живота.       Чонгук ощущает грубое желание в свою сторону. Кожа подбородка слегка царапается об колкую отросшую щетину парня, ягодицы больно побаливают от цепкой хватки вжатых в них пальцев, дыхание спирает от волнения, а мысли жужжат от одной, самой главной, которую он озвучивает в настойчивые губы:       — Давай сделаем это, хён, — задевая передними зубами чужие, бормочет Чонгук, не поднимая век.       — Что сделаем, шушу? — непонимающе шепчет Тэхён, словно в бреду, продолжая под водой сминать пальцами округлые ягодицы.       — Это, — с сильным стеснением говорит Чонгук, кладя одну ладонь ему на покрытую мелкими капельками шею, а вторую опускает под воду и неуверенно касается кончиками пальцев головки прижатого к его животу члена.       — Займёмся сексом? — предполагает Тэхён в кокетливой ухмылке, ощущая то, как больно в него упирается стояк младшего, и, наверное, должен уже умереть от передоза счастья, когда такой парень, как Чонгук, сам предлагает ему секс.       — Да, хён. Я хочу… я хочу узнать, какого это… — всё так же смущённо и не открывая глаз, отвечает Чонгук. Откидывает голову чуть назад, когда Тэхён скользит губами вдоль его подбородка, слизывая с кожи влагу. Мычит сквозь стиснутые зубы, ощутив на ней тупые зубы. — Научи меня, пожалуйста, — уже не боясь собственной неопытности, добавляет он, крепче сжимая пальцы на остром плече, пока другой рукой оглаживает неторопко выпирающие рёбра и напрягшийся пресс.       — Ты хочешь, чтобы я стал первым? — огорошено спрашивает Тэхён, широко раскрывая глаза, и, прекратив выцеловывать хаотично шею, смотрит на него озадаченно.       — Единственным, — заворожённо лопочет Чонгук, часто моргая из-за капелек воды на ресницах и того, что видит в чужих глазах.       Нежелание? Отказ? Что означает эта насторожённость?       — Я… я не могу, Чонгук, — с трудом выговаривает Тэхён и наконец ощущает то, как мёрзнут плечи из-за усилившегося ветра. Он опускает взгляд к воде, видит в ней своё неровное отражение и ощущает себя как никогда грязным.       Мерзким и ничтожным.       — Ты не хочешь? — с оголённым разочарованием в голосе сипит Чонгук и делает неосознанный шаг назад, ведь его загнали в угол этими словами. Укротили хищника в нём и больно ударили плетью.       — Глупый, конечно, хочу, — совсем не издеваясь, смеётся Тэхён и показывает взглядом вниз.       На расплывчатое очертание своего твёрдого члена, который должен бы продемонстрировать Чонгуку то, как сильно хочется побыть беспечным эгоистом и воспользоваться наивным мальчишкой, который открывает для себя новый путь в своей жизни. Мальчишкой, что выбрал его в качестве проводника по этому пути.       Но Тэхёну стыдно. Как никогда позорно за то, что он сейчас произносит, потому что считает, что Чонгук заслуживает правду. Такую отвратительную, унизительную и хлещущую по лицу болезненными пощёчинами. Тэхён не должен был о ней забывать.       — Я хренов наркоман, Чонгук! — с горькой полуулыбкой произносит он, до крови кусая нижнюю губу, чтобы не расплакаться. Его слёзы Чонгуку не нужны, тот уже достаточно увидел. Нет смысла вообще плакать, если Тэхён сам виноват в том, что не может дать этому парню того, чего они оба сейчас желают. — Я… я трахался направо и налево за дозу, под дозой, в наркотическом угаре. Без защиты и мыслей о том, что могу чем-то заразиться. Я… я не могу рисковать тобой.       Чонгук хорошо осознаёт, что ему пытаются донести. Но ноги сами несут его назад. Тело как-то машинально поворачивается спиной. Внутренности, не получив сигнала с мозга, горят от обиды. А слёзы унижения уже текут по щекам от осознания того, как же Чонгук сейчас жалок.       — Шушу, пойми, пожалуйста, — говорит Тэхён, подходя ближе, и кладёт ладонь на подрагивающее плечо. Но оно моментально отталкивает его руку, что Тэхён чуть было не упал в воду, с трудом сохранив равновесие. — Эй, не смей сейчас обижаться! — приказным тоном цедит он сквозь сжатые зубы, ощущая, как злость пытается накрыть собою всё его промёрзшее влажное тело.       Нет, он не может позволить своим эмоциям взять над ним вверх. Не снова. Не тогда, когда ему до пальцев ног нравится то, каким он в этот раз видит Чонгука.       Тэхён неосознанно усмехается тому, как тот, продолжая стоять к нему спиной, скрещивает руки на груди и определённо дуется. Ему хочется встать к нему лицом и посмотреть на эту определённо умилительную картинку. Однако Чонгук быстро передвигая ногами под водой торопится выйти из речки.       — Шушу, ради Бога, ну! — уже не скрывая своего смешка, прикрикивает ему вслед Тэхён, пытаясь догнать, однако получается с трудом.       — Бога не существует! — всего лишь отвечает ему в сторону Чонгук, понимая, что ведёт себя по-детски.       Но по-другому скрыть своего позорного смущения он не может. Так как минутой ранее признался другому парню, что хочет с ним секса. Должно быть голод и лесные условия свели его полностью с ума. И пусть Тэхён поступает заботливо, отказываясь делать это без должной защиты, Чонгук готов провалиться сквозь землю за такого себя.       Сквозь неё он не проваливается, но падает на колени, с трудом уперевшись ладонями в траву, когда его толкает догнавший Тэхён.       — Я же обещал тебе, Чонгук, — бормочет Тэхён, запыхаясь, и, пользуясь ошеломлением Чонгука, переворачивает его на спину и садится сверху. Смотрит лукаво, с дьявольской хитринкой. Нагибается над его лицом и уже шёпотом добавляет в широко раскрытые глаза: — Что я всему тебя научу.       — Хён, — жалко мямлит Чонгук, кусая нижнюю губу, и не может даже сопротивляться тому, как Тэхён сжимает его запястья, прижимая их к смятой под ним травянистой земле.       Сковывает движения, завладевает чувствами, управляет его эмоциями, которые так и норовят протаранить своей мощностью грудную клетку.       — Мы обязательно встретимся, когда выберемся, шушу, — шепчет ему в губы Тэхён, водя носом по влажной щеке. — И у нас будет всё, что ты захочешь.       — Не хочу я ничего. Слезь с меня, — еле внятно бурчит Чонгук, поворачивая голову в сторону, чтобы не выдавать того, как уголки губ стремятся скривиться в смущённую улыбку.       В жизни Чонгука редко что-то происходит так, как он хочет.       — Я уже говорил, что ты очень милый, Чонгук? — слабо смеётся Тэхён и чуть ёрзает на месте, чтобы прочувствовать членом лёгкое возбуждение парня.       — Я тебе врежу, хён, — угрожающим тоном шипит на него Чонгук, не борясь с хваткой на своих запястьях. Потому что стыдливо нравится ощущать себя во власти Тэхёна.       Принадлежащим ему хотя бы так. Быть тем, кого тот хотел бы избаловать.       — Если ты так сильно этого хочешь, — хмыкает Тэхён, игриво улыбаясь. Выпускает запястья, скользя задницей вдоль его бёдер. Садится между ног и плутовало ухмыляется.       Чонгук на несколько секунд широко раскрывает глаза, следя за тем, как Тэхён выпрямляется, упираясь коленями в землю, и засовывает три пальца в рот. Он не успевает сказать ему, что нет, совсем не хочет бить его, наоборот. Ведь ни одна его защитная реакция не оправдается, если он вновь поднимет на Тэхёна кулак. Однако застывает на вдохе, когда тот резким движением поднимает его левую ногу, с трудом умещая её нелёгкий вес на своём хрупком плече.       — Что… что ты делаешь? — невнятно бубнит Чонгук, следя за загадочным оскалом парня, который ничего не спрашивая, никак не информируя и не предупреждая, входит между его сжатых ягодиц указательным пальцем левой руки. — Хён! — прикрикивает следом, мечась из стороны в сторону, но недостаточно резво, чтобы его движения как-либо остановили довольно ухмыляющегося Тэхёна, ничуть не смущающегося сопротивления, с которым сталкивается.       — Шушу, ты же сам этого хотел, — говорит он и изгибает густую бровь в мнимом недоумении. Тэхён понимает, что если бы Чонгук сейчас не хотел этого, то сейчас на лопатках был бы уложен он, а не этот парнишка, выдирающий по бокам от себя траву. — Расслабься, Чонгук, — добавляет и свободной рукой тянется к его тихо твердеющему члену.       — Я не хотел этого, — сквозь тихое нытьё ворчит Чонгук, неосознанно прикрыв глаза, и случайно кусает израненную нижнюю губу, протыкая итак незажившую ранку на ней.       — Мне остановиться? — в лукавом тоне спрашивает Тэхён и в противоречие своим словам скользит в него средним пальцем, что входит уже с большей плавностью, потому что Чонгук от движений на своём члене и вправду расслабляется.       Он мычит сквозь стиснутые зубы, позволяя сомкнутым вокруг его члена пальцам успокаивать его звериный пыл, ослабляя его напряжённость и останавливая попытки прекратить происходящее.       — Нет, — с кротким стыдом шепчет Чонгук, выгибаясь полудугой и упираясь макушкой в землю. — Ещё, хён, — добавляет уже более раскрепощённо, наслаждаясь тем, как пошло хлюпает ладонь Тэхёна на его члене.       Сам Тэхён надеется не устать раньше времени, ведь хочет подольше видеть такого Чонгука перед собой, безропотного и пленительного, глухо поскуливающего от ускоряющихся толчков его пальцев, ритм которых улавливает его ладонь на члене. Они движутся в унисон, доставляя этому мальчишке ранее неизведанное удовольствие, что Тэхён без труда считывает с полного блаженства прекрасного лица.       Израненного, искажённого в экстазе, покрытого ранами и синяками, но до крупных мурашек красивого.       Чонгук звонко вскрикивает, когда подушечки пальцев задевают простату, и Тэхён, удовлетворённо улыбаясь, облизывает нижнюю губу, ощущая, как усилилось слюновыделение. Если он не может войти в этого парнишку из-за собственной никчёмности, ничто не помешает попробовать его на вкус. Он нагибается над его членом, ни на секунду не останавливая фрикции пальцев, что то и дело бьют по простате, вынуждая Чонгука звучно копать ногтями землю. Прижимая его за колено к своему плечу, приближает лицо к головке и, высунув язык, на пробу слизывает кончиком предэякулят.       — Нет! — кричит Чонгук, понимая, что сейчас хотят сделать, и готов сгореть от смущения, но его вновь неправильно слышат.       Тэхён обхватывает губами головку, играясь с уретрой языком, обводит им вокруг уздечки, вынуждая Чонгука во всю отдаваться эмоциям непривычного удовольствия и громко, отдавая эхом, кричать во весь голос. Звук причмокивания тонет на фоне его рванных выкриков, и Тэхён думает о том, что ребята в лагере вполне могли бы его услышать и вновь подумать невесть что.       Ему нравится то, что он слышит, он хотел бы доводить Чонгука до такого состояния всегда. Быть тем единственным, кто мог бы знать его с этой стороны. Сжимающим цепко пальцами его мокрые волосы, толкающимся ему в рот с нескромной отдачей, насаживающимся самолично на его пальцы.       Тэхён, уже совсем не чувствуя препятствий, массирует простату и вызывает в уголках глаз Чонгука дорожки редких слёз, что мелким ручейком стекают вниз по вискам к ушам.       Тэхён опускается ртом до самого основания, зарываясь носом в густые лобковые волосы, и в быстром темпе скользит губами вдоль члена, лакомясь приятным вкусом Чонгука. Хочется сказать ему, чтобы не стеснялся испустить ему прям в глотку, ведь ощущает то, как он держится из последних сил, непривычно для себя смущаясь того, в каком сейчас положении находится. И это также сводит Тэхёна с ума, его собственный член стоит колом, вызывая сильный дискомфорт.       Дьявол на плече так и требует наплевать на все опасности незащищённого секса и всадить такому покорному Чонгуку, рвано подвывающему израненным зверьком. И может, старый он так бы и сделал. Пренебрёг бы всей опасностью, которой мог бы подвергнуть симпатичного ему парня, и пошёл бы на поводу собственного кайфа. Ведь Тэхён так и живёт последний год. Его упоённость всегда стояла на первом месте.       Однако не сейчас.       На данный момент ему важнее стонущий перед ним Чонгук, скользящий вдоль его руки лодыжкой, шумно падающей ступнёй на траву, раскрывающий ноги по сторонам так пошло и раскованно, что Тэхён, не освобождая рот, протяжно мычит от наслаждения, закатывает глаза и всё же не сдерживается, вытаскивая пальцы из растраханной дырочки.       Чонгук лениво мотает головой из одной стороны в другую, теряя связь с реальностью и подозревая то, что скорее всего он никогда не просыпался в лесу. Он, вероятно, после одной из драк разбил череп, попал в кому, и это всё — его психоделические сны, один из которых стал мокрым. Должно быть, Тэхён — это извращённый его подсознанием прообраз ангела смерти, доставляющего ему неимоверное удовольствие перед тем, как забрать в свою обитель.       — Хён… хён… — зовёт его Чонгук, заплетаясь языком, — я больше не могу, — сквозь мычание бормочет он, вырывая траву по бокам, пачкая ногти в грязи, упираясь пятками в землю.       Тэхён ясно его слышит, он сам на таком же пределе, хотя успел прикоснуться к себе всего пару раз. Этих раз ему вполне достаточно, чтобы кончить, ведь Чонгук — это одно целое воплощение его желаний, его наркотик в человеческом обличии, эйфория с ногами, руками и круглыми, как пуговицы, глазами.       Он выпускает его член изо рта, проводит одну некороткую дорожку языком вдоль всей длины, начиная от основания и, когда останавливается на головке, вырисовывает незамысловатые узоры вокруг уздечки. Для Чонгука этого становится вполне достаточно, чтобы с тягучим стоном излиться ему прямо на высунутый язык, содрогаясь на месте и принимая на себе объятия приятных мурашек наслаждения.       Травы под кулаками уже совсем не осталось, Чонгук успел всё изорвать, разрыхлить землю возле себя, испачкаться весь в грязи. И всё это состояние, и то, в каком он сейчас лежит положении, вызывает на его покрытом испариной лице устало-нежное расслабление.       Тэхён выпрямляется на месте, не убирая руки со своего, и продолжает дрочить себе, смотря на учащённо вздыхающего парня с не менее широкой улыбкой. Кончает следом с хриплым выкриком, пачкая семенем чужой втянутый живот, бесстыдно смеётся на хмурое выражение лица Чонгука, откидывает голову назад, продолжая изливаться на ещё не желающего возвращаться в суровую реальность парня, который меняя взгляд на утомлённую улыбку, вяло размазывает сперму по своему торсу, не давая послевкусию оргазма так легко улетучиваться из тела.       Испустив последние капли спермы, Тэхён обессиленно падает рядом с Чонгуком, всё ещё не сумевшим привести дыхание в норму. Поворачивается к нему лицом и тянется губами к его губам, в желании урвать кусачий поцелуй от колюче улыбающегося парня, что всё равно отвечает, не жалея последних сил, которых у самого Тэхёна совсем не осталось в запасе.       — Боюсь, обратную дорогу тебе придётся нести меня на спине, — предупредительным тоном информирует он Чонгука, разлепляя мокрый поцелуй, чтобы вглядеться в мутные глаза.       — Я всё ещё помню твоё обещание покатать меня на своей спине, хён, — слабо смеётся Чонгук, прижимаясь к Тэхёну телом, когда тот обнимает его одной рукой за талию, притянув к себе.       — Всё будет, шушу. Я же обещал, — шепчет с неприсущей ему серьёзностью Тэхён, делясь цепким решительным взглядом, от которого Чонгуку хочется слепо поверить в любую ложь, которая будет озвучена его губами.

: : :

      Утро, а точнее уже полдень, ярко освещающий лагерь солнечными палящими до боли лучами, уже не раздражает ребят. Каждый из них в какой-то мере приноровился просыпаться в шершавых спальных мешках, а не в мягких постелях с чистый бельём. Вместо потолка с вычурными люстрами и декоративными лепнинами, их окружали густые зелёные кроны деревьев с голубым небом на фоне. Будильник же или слуги, вежливо будящие их по утрам, сменяются громкими разговорами ребят.       Пошлыми шутками Хосока, звонким смехом Сокджина, высокомерным фырканьем Асоль, низкими нравоучениями Намджуна, циничными замечаниями Суён и даже тихим пугливым писком Дахе.       Юнги привыкал к каждому из них. И это не могло не пугать.       Он не привык привыкать к людям.       И теснее всего он свыкался с тихо посапывающем у него под боком Чимином, который всю ночь ворочался из стороны в сторону с непривычки и волнения из-за неожиданно выданного ночью откровения. Юнги нравилась его смелость. Он ощущал за Чимина гордость. Как если бы они были давно знакомы и очень близки.       Но так нельзя. Он не может позволить себе так бездумно с кем-то сближаться. Когда неясна их судьба в этом лесу, когда непонятно, подружились ли они все принуждённо, чтобы выжить. Навряд ли такой парень, как Чимин, обратил бы на Юнги внимание, встреться они в школьном коридоре. Навряд ли Юнги остановился бы, чтобы полюбоваться Чиминовой красотой, как он делает это сейчас, следя за тем, как подрагивают длинные ресницы, а суховатые большие губы причмокивают в бессознательности.       — Ты же сейчас не пялишься на меня, Юнги, ведь так? — тихо спрашивает Чимин, не поднимая век, и, услышав копошение рядом, широко улыбается от того, что поймал Юнги с поличным.       — Я говорил, что ты очень… красивый? — неуверенно выдаёт Юнги, не зная, почему внезапно стал заикаться.       Растерянность накрывает тело волной, а когда он ощущает маленькую ладошку у себя на паху, в горле резко першит, и он вынужденно кашляет в сторону.       — Говорил, но никогда не будет лишним повторить, — кокетливым тоном отвечает Чимин и открывает глаза, чтобы самому также полюбоваться тем смущением, с которым Юнги стискивает зубы, когда пальцы гуляют между ног.       — Что ты делаешь? — испуганно шепчет он, насупив брови больше не из-за недовольства, а волнения перед тем, какие эмоции в нём вызывает этот парень.       — Нельзя? — усмехается Чимин, не видя должного сопротивления, и теперь обхватывает ладонью полностью пах, собирая пальцами мошонку из-под тонких пижамных штанов.       — Не надо, Чимин, — уже в более строгой манере просит Юнги, но старается улыбнуться по-доброму, чтобы объяснить одну важную вещь. — Не надо торопить события. Мы… я бы хотел…       Юнги самому не верится, что он готов произнести то, от чего столько лет отказывался — он хочет поговорить о будущем. Об их с Чимином совместном будущем.       — Давай развивать наши отношения медленно, смакуя каждый момент. Не хочу, чтобы всё зажглось и угасло за долю секунды, — произносит он, сжимая губы в терпеливой полуулыбке. А когда видит смятение в глазах напротив, протягивает ладонь к мягкой щеке и гладит её нежно и заботливо.       — Обычно я… — Чимину же не хватает смелости озвучить свои мысли.       Признаться парню, который нравится до громкого сердцебиения, в том, что он привык прыгать в постель к своим бывшим, чтобы поскорее закончить отношения, которые ещё в самом начале были для него обречены? Ведь такого как Чимин невозможно любить, его не захочется любить. А значит, надо просто отдаться телом и покончить с безуспешными попытками почувствовать себя желанным.       — Я понимаю, Чимин, — со знанием во взгляде кивает Юнги, не убирая ладони с гладкого лица, и, чуть подняв голову, смотрит в сторону, чтобы убедиться в том, что ребята заняты разведением огня и готовкой. Затем сокращает расстояние между их лицами и дарит Чимину целомудренный чмок в надутые губы.       Юнги до мурашек непривычно. Ему нравится то, как ощущается выход из зоны комфорта.       Интересно, этого ли хотели добиться родители, когда отправляли его сюда? Не просто избавиться от бесполезного сына в депрессии, а научить его любить жизнь, желать её, проживать должным образом. Потому что Юнги чувствует, что хочет этого. Хочет ходить на свидания после школы, заводить друзей, поступить в киноакадемию, изучить режиссуру, управлять процессом съёмок фильмов, стать полноценной личностью, а не чьей-то неудачной попыткой показать миру, что всё в порядке.       — Я, кажется, хочу написать письмо родителям, — произносит он своё внезапное осознание и окрылённо улыбается от собственного открытия. — Наверное, я даже не осуждаю их за сделанное.       — Что ты имеешь в виду? — хмурится Чимин, привставая на одном локте, и озадаченно смотрит в лицо Юнги сверху вниз. — Они отправили нас сюда, чтобы перевоспитать, но я в рот ебал такие методы, — сразу же отвечает, не желая слышать в голосе Юнги благодарность взрослым.       Юнги совсем не умеет переубеждать людей в обратном. У него даже не бывает на это желания. Но в случае с Чимином хотелось бы открыть ему глаза и заставить посмотреть на них со стороны.       — Чимин, я… — Юнги так же привстаёт с места, садясь на спальник, и неуверенно гуляя взглядом по деревьям, пытается аргументировать своё мнение.       — Я не понимаю, Юнги. Ещё вчера ты говорил о том, что они не признали твою депрессию чем-то серьёзным, а сегодня ты выигрываешь для них правоту? — чуть громче нужного произносит Чимин и откровенно злится, что аж вылезает из спального мешка, не имея никакого желания обсуждать такое. — У тебя должно быть Стокгольмский синдром, раз ты их защищаешь. Я никогда не прощу маму за то, что заставила меня пережить! — конечной точкой говорит он, встав на ноги, и сердитыми шагами подходит к обратившим на них внимание ребятам. — Намджун, я хочу написать письмо. И напишу я всё, что с нами тут случилось без всяких прикрас, — предупреждает он, скрещивая руки на груди в своей извечной манере, и кидает короткий взгляд в сторону спальника, в который Юнги укутывается обратно, потому что вновь ощущает терзающую внутренности пустоту.       Тому казалось, что, простив родителей, он сможет исцелиться. Ведь оба они стали ими впервые, никто не обучает родителей тому, как этим заниматься. И Юнги совсем не становится легче от того, что он держит затянувшуюся на годы обиду на них.       Став несчастным, он вдоволь их помучил, не пожалев при этом самого себя.       — Я тоже! — слышат ребята голос Чонгука, который подходит к лагерю с Тэхёном на своей спине.       Тот был совсем без сил, успев сильно устать во время купания, и, несмотря на уговоры дать ему время на отдых и позволить вернуться в лагерь на своих двух, Чонгук лишил его каких-либо шансов на пререкания. Если Тэхён пообещал, что научит его всему, то Чонгук про себя даёт слово заряжать его энергией и сохранять её.       — Что значит «я тоже»? — переспрашивает Суён недоумевающе.       После пробуждения они ещё раз обговорили между собой эти чёртовы письма и пришли к общему решению, что напишут о том, как им тут хорошо, попросят прощения и пообещают впредь вести себя хорошо.       Чонгук отвечает не сразу, аккуратно опуская Тэхёна на их спальник, и когда убеждается в том, что он лежит в нужном для себя комфорте, выпрямляется на месте.       — Я скажу, что этот еблан Ли над нами издевается, что нас тут морят голодом и что никаких воспитательных работ с нами не проводили. Поэтому если родители хотят прослыть убийцами собственных детей, то пусть продолжают держать нас в этом лесу, — озлобленно проговаривает он, сжимая пальцы в кулаки по швам брюк, и смотрит хмуро на громко охнувшую Дахе.       Та была первой, кто согласился написать письмо родителям, просто не думала о том, о чём именно там расскажет. О том, что ей тут сложно, или соврёт, что она смогла подружиться с ребятами и осознала свои ошибки, которые просто не может контролировать.       — Провокационно, — подмечает Хосок, который сначала хотел сделать так, как предложил Намджун. То бишь соврать в письмах, чтобы вызвать в родителях жалость к своим детям. Однако метод Чонгука ему больше нравится. Его агрессия и подстрекательство к вызову родительской совести привлекательны. — Я сто лет ничего не писал от руки, а тут ещё сказки придумывать на целый лист А4, — оправдывается он, смотря на неодобрительно поджимающего губы Намджуна. — Моя семья знает, как я ненавижу лес и всё, что с ним может быть связано. Они просекут, что я специально вру, — добавляет на случай, если его первое предложение было неубедительным.       — Я тоже не хочу лгать. Папочка решит, что мне тут нравится, и оставит меня ещё на неделю, — вмешивается Асоль, но не так уверенно, как она обычно предпочитает делиться своим мнением. Не хочется отставать от большинства, тем более от Намджуна, который разочарованно метает взгляд от одного к другому.       — То есть вы считаете, что если мы соврём в письмах, нас не отпустят? — уточняет Сокджин, незнающий, на чью сторону встать. У него совсем скоро онлайн-турнир, и он хорошо понимает, что упомяни он его в письме, его точно отсюда не вызволят.       Сейчас он не сомневается в том, что отправили его сюда намеренно. Что не было никакого похищения за выкуп, что родители хотели его то ли наказать, то ли научить жить вне сети. И Сокджин учится. По-настоящему делает это, в какой-то степени даже получая от этого наслаждение. Готовить еду, разжигать огонь после долгих поисков нужной сухости растопки, купаться в речке на фоне красивейшего заката, засыпать на свежем воздуха и просыпаться под пение птиц.       Как же много он пропустил за свою жизнь, пока прятался за экраном компьютерного монитора и толстыми наушниками гарнитуры.       — Я уже ничего не знаю, — обречённо выдыхает Намджун, уставший от того, что от него вечно ждут правильных решений.       Ему хоть и нравится вести этих детей, но за время их нахождения здесь он не перестал быть одним из них. Взгляд случайно касается за повернувшегося к ним спиной Юнги, который в таких ситуациях кое-как помогал своими идеями, но между ним и Чимином, кажется, вновь возникли разногласия. Каждое из них уносит Юнги в пучину мысленных истязаний, Намджун хорошо его изучил за время их знакомства.       — Суён, что ты думаешь? — обращается он к девушке, которая после Юнги была вторым человеком, кто более или менее казался ему обладателем хорошего мнения.       Та недолго смотрит на него в недоумении, затем опускает глаза к своим голым коленям, также не зная, что ответить и как быть. Ей самой хочется быть честной с родителями, раньше у неё никогда не было от них секретов. И её главная тайна и стала причиной того, что они перестали ей доверять и отправили сюда.       — Почему ты у неё спрашиваешь? — вмешивается Хосок, сердито хмурясь, и даже встаёт на ноги, смотря на недоумевающего Намджуна вызывающим взглядом.       — В смысле почему? — раздражённо отвечает тот, с непониманием морща лоб.       — Хосок, ты чего? — шипит на него Суён, трогая за локоть.       Другие ребята не решаются как-либо вмешаться в назревающую ссору, которая определённо должна сейчас начаться, потому что они не могут прийти к общему решению. Их маленькое общество готово вот-вот окунуться в хаос, и, наверное, именно этого добивался господин Ли с этими своими письмами родителям.       — Вы с ним слишком часто общаетесь. Мне это не нравится! — уже не скрывая своей яркой ревности, цедит Хосок и отталкивает от себя руку Суён, которая широко раскрывает глаза в ужасе.       — Потому что Суён не такая тупая, как вы, кучка идиотов! — прикрикивает Намджун, не совладав с собой, и, не дожидаясь какого-либо ответа, идёт вглубь леса. Сам не знает, куда забредёт и найдёт ли дорогу назад, когда успокоит свой пыл.       — Ты охренел, Хосок? — тихо сердится на парня Суён, вставая перед ним, и ощущает неприсущую ей неловкость от того, как другие ребята смотрят на них с раскрытыми ртами. — Что за сцены ревности ты устраиваешь?       — А что я должен делать, когда ты… — Хосок затыкается на полуслове, расслабляя до этого сжатые по бокам кулаки.       Он прячет взгляд в сторону, сталкиваясь глазами с сидевшей рядом с ними Асоль, которая осуждающе качает головой. Даже ей понятно, что Хосок ведёт себя неадекватно. И кто знает, может, долгое нахождение в тех условиях, в которых они вынуждены выживать, сейчас проявляется так же, как и ломка Тэхёна. Сейчас они все на стадии агрессии.       — Что я? — спрашивает Суён, с едкой усмешкой вскидывая бровь. — Шлюха, да? Ты это хотел сказать?       Хосок смотрит растерянно и озадаченно. Потому что да, именно это чуть не вырвалось у него из уст. И его давно копившаяся в сторону Намджуна ревность тому доказательство.       — Нет, я… — пытается он как-либо оправдаться, не находя нужных слов, и берёт девушку за локти.       — Да пошёл ты, Чон Хосок! — кричит на него Суён, с силой толкая его ладонями в грудь. — Не трогай меня!       — Суён, подожди, пожалуйста, — взмаливается Хосок, как никогда ощущая вину за то, что такой, какой есть. Ранение чужих чувств ещё никогда не вызывало в нём столько сокрушения, как сейчас.       — Не подходи ко мне! — отстраняется Суён, чуть ли не падая на землю, но её вовремя подхватывает вставшая рядом Асоль, обеспокоенно следя за разыгравшейся сценой.       — Дай ей остыть, чувак, — тихо говорит Сокджин, который в свою очередь сдерживает Хосока, чтобы тот не наседал на девушку и позволил ей успокоиться.       Каждый из них на взводе, любое слово, любой поступок может вызвать целый пожар, способный уничтожить весь лес.       — Джин, — тихо зовёт его писклявый голос, принадлежащий опустившейся на корточки перед висячем на ветке котелком Дахе, — твой рис сейчас сгорит.       Чертыхаясь под нос, Сокджин торопливо подходит к костру. Чонгук, который не знает, как реагировать на увиденное, молча помогает ему взять ветку так, чтобы не рассыпать содержимое котелка и уложить его на землю.       Обед проводят они в полной тишине.