— …У меня неписец…
— Писцов тебе, быстрых и красивых!
— Стаю! Стаю писцов!
(разговор в командном чате)
* * *
Мало что могло сравниться красотой с заснеженными холмами Химрингской гряды на рассвете, когда заспанное солнце нехотя раздвигало глубокие синие тени и, потягиваясь, лилось по склонам жидким золотом. Белый простор — десятков и сотен оттенков! — распахивал объятия, и мир казался выше и больше, чем когда бы то ни было. Трое эльдар, презрев широкую дорогу, что вела от замка к подножью холма, ехали по вьющейся меж кустарников узкой тропе. Двое взрослых и подросток, тех лет, когда переносят седло с низкорослой послушной лошадки на тонконогую порывистую красавицу, но все ещё бегают на конюшню каждый день, чтобы принести любимице яблоко и поцеловать в бархатный нос. Низкорослый шиповник, весной покрывавший розовым ковром весь склон, сейчас превратился в один большой сугроб, и казалось, будто всадники движутся прямо по облакам, в которых вспыхивают крупные алые ягоды. Впереди вставали невысокие кряжистые сосны — северные ветра не давали им подняться во весь рост, зато мало кто из олвар лучше держались корнями за эту каменистую землю. Фыркали лошади, и облачка пара сверкали на солнце. В небе, глубоком и синем, искрилась снежная взвесь. — Белка! — один из всадников — с русой, хитрозаплетённой по обычаю митримских синдар косой — остановил всхрапнувшего коня и ткнул пальцем в рыжий хвост на снегу. Ещё миг — и зверюшка, взлетев по стволу, скрылась в дупле. Только блеснули любопытные глаза из темноты. — Прямо как у нас! Двое взрослых переглянулись и улыбнулись — вместе, какой-то общей улыбкой, как умеют только супруги и давние, ближе не бывает, друзья. — Они и есть как у нас, Реньо, — у говорившего была широкая улыбка, серые глаза и темные волосы, заплетённые в косы. Ни шапки, ни капюшона Фингон, сын Верховного короля нолдор, не носил. — Ты разве не видел их в прошлый раз? — В прошлый раз, отец, мы были в Химринге, когда я под стол пешком ходил. Степенная речь сына из-под надвинутой на брови пушистой шапки — вчерашний подарок местных мастеров оказался великоват — заставила отца закусить губу, чтобы не рассмеяться. — Это у нас они такие, — пришел на помощь другу Маэдрос. Мороз посеребрил ему рыжие пряди, выбившиеся из-под шапки, и воротник тяжёлого, отороченного серебристым лисом плаща. — А в Эред Луин водятся черные и серые. Я сам видел, когда гостил в Рерире. — Отец! — разом загорелся Эрейнион Фингону. — А мы поедем в Рерир? Можно мне с тобой? — Вот приедет через неделю Карантир на празднование Нового года, у него и спросишь. — А ты не можешь приказать? Или ты? — Эрейнион обернулся к Маэдросу. — Ты же глава рода, ты аран! — Реньо! — в голосе Фингона звякнул лёд, но Маэдрос ответил: — Могу. Но скажи мне, Артанаро Гил-Галад Эрейнион, ты хочешь въехать в ворота Замка-над-Озером званым гостем или влететь стрелой, посланной моим приказом? Эрейнион поглядел на отца, но тот рассматривал заснеженные сосны, будто никогда их не видел. Время шло, холод пробирался под одежду, и лошади переступали с ноги на ногу, намекая двуногим, что пора и продолжить путь… — Гостем, — вскинул голову Эрейнион, и в глазах его блеснул тот свет, что достался ему от отца. Яркий, звездный. — Я попрошу Карантира сам. А когда… Что это?! Из леса бежал… снег. Между тёмных стволов елей и пёстрых сосновых — вверх по склону! — катилась лавина. В полном безветрии снег взлетал в воздух, фонтанами взрываясь то тут, то там, сыпался с растопыренных еловых лап, искрился в воздухе драгоценной пылью… Всполошенно сорвались с тонкой рябинки красногрудые снегири, возмущенно чирикая и на все птичьи языки ругаясь на внезапную помеху. Мелькнул рыжий беличий хвост… Мгновенье, другое — и вот облако снежной пыли уже рядом… Песцы. С дюжину, не меньше! Белые на белом, белейшие, юркие зверьки бежали, прыгая и ныряя в снег на ходу, зарываясь в сугробы, поднимая их на воздух. Вверх! И снова вниз, в снег. В мгновенье ока они окружили эльдар, проскользнули между лошадиными ногами и умчались наверх, к Химрингу. — Что это такое?! — проводил восторженным взглядом живую лавину Эрейнион. Он поглаживал свою лошадку, но та на удивление спокойно отнеслась к подобной небывальщине, только покосилась на хозяина хитрым глазом. А Маэдрос с Фингоном посмотрели друг на друга и расхохотались. — Ну теперь Кано не отвертится! — Это уж точно, — безмятежно подтвердил Маэдрос и пояснил сгорающему от любопытства Эрейниону: — Ты же знаешь, как порой квенди, имеющие песенный дар, могут воплощать его в реальность, овеществлять? Вот и мой брат так, особенно, когда на него снисходит вдохновение. Тогда он запирается в своих комнатах, мучает арфу, а по всему дому носятся вот эти вот… А потом Макалаурэ приносит песни, которые не может забыть никто, хоть раз их услышавший. Да и не захочет забыть. А писцы… Когда вернемся в замок — сможешь погладить. Суматохи от них, правда много, и Хуана они дразнят… — Бывает хуже, поверь, — Фингон хлопнул сына по плечу. — Гора-а-аздо хуже. — О да, — Маэдрос снял шапку и принялся стряхивать с неё снег. Рыжие волосы упали ему на плечи плащом — будто костер развели в снегу. — Гораздо хуже, когда к Макалаурэ приходит неписец. Поверь, вот его ты точно погладить не захочешь. Хоть из дому беги… Снежная пыль опускалась на эльдар. Снегири вернулись на рябину и прыгали по ветвям, поклёвывая рыжие ягоды и роняя их в снег. Было светло, морозно и очень вдохновенно.