Гидро дракон, не плачь!

Каждый раз, когда Ризли выходит на поверхность, с неба идёт дождь. Холодные капли оседают на щеках, исполосованной шрамами груди и шее. И Ризли думает, что так сама природа подсказывает ему не высовываться из крепости Меропид. Как бы указывает, что ему место там, внизу, среди тусклых стен и потерявших надежду людей, а не на поверхности, среди пестрящих красок и ярких до театральности людей. Да и он сам как черная овца в белоснежном стаде — одетый в привычные глазу там, внизу черные вещи. Иногда он думает, что следует завести отдельный выходной костюм для поверхности, но тут же заколачивает эту идею в гроб — лишаться самовыражения лишь бы на тебя не оборачивались на улице — ебаный бред. В тюрьме на него тоже постоянно направленны взгляды, да — но как! Уважение, страх, восхищение. Все это нехило подкармливает самолюбие Ризли. Но так смотрят не все. Взять хотя бы того недавнего рыжего парнишку — насмешка в глазах, хитрый прищур и показное высокомерие пробирали до дрожи, затрагивая там, в глубине тонкую леску уверенности в себе. Хотелось прожать, подчинить, но Ризли понимал, что это совершенная глупость. На нем сотнями скрещивались презрительные взгляды, свое место вытребовала парочка восхищённых и испуганных, ещё сотенка безразличных умостилась с краю. Но лишь один взгляд был пропитан виной. Верховный судья Нёвиллетт идёт впереди с идеально прямой спиной, ведёт Ризли хрен знает куда, потому что он опять прослушал, пялясь на идеальные руки, сжимающие навершие трости. В Нёвиллетте вообще идеально все, не только спина и руки. Он – вылизанное божество совершенства от макушки до пяток, и внутри тоже. Наверняка ему чертовски неприятно находиться с бывшим преступником рядом, смотреть на его изуродованное тело. Шрамы, что Ризли обычно выставляет напоказ, как символ силы, признак выживаемости, при Нёвиллетте хочется закрыть, замотать шею шарфом, надеть и застегнуть болтающуюся на плечах куртку. Дождь усиливается, капли барабанят по ушам, руки рефлекторно тянутся прикрыть их. Ризли замирает на месте, останавливаясь прямо в луже, массирует пострадавшие уши, обиженно прижатые к голове, причитает: — Не плачь, Гидро Дракон, не плачь! В идеальной походке Нёвиллетта будто что-то сломалось, как будто необходимой шестерни вдруг не оказалось на месте. Он спотыкается, резким разворотом взметаются фалды плаща, а во взгляде что-то странное, как будто заплачет сейчас он, а не вымышленный и почти забытый гидро дракон. Сравнение почти смешит и умиляет и Ризли повторяет: — Не плачь, Нёвиллетт, не плачь. Идеальные белесые брови вздымаются домиком и дождь будто усиливается. Закушенная губа, оценивающий быстрый взгляд, неуловимые морщинки на лбу — Ризли улавливает микровырожения как профессиональный профайлер. Мелькает сумасшедшая мысль. Хочется сказать самому себе — да нет, не может быть, это невозможно. Но в ту же секунду как будто собирается пазл, поставленные друг за другом доминошки падают в едином установленном порядке, нанизываются на нитку бусины воспоминаний. Вот первое — абсолютно такой же Нёвиллет, как сейчас, десяток лет назад, выносит ему приговор. Второе — защита мелюзин триста лет назад, их интеграция в общество, которой руководил, о удивление, Верховный судья Нёвиллетт. Третье — недавнее, Нёвиллетт лишь одним своим желанием запечатывает воду первозданного моря и идёт дальше по своим судейским делам, совершенно не запыхавшийся, без какого либо признака усталости. Ризли позволял себе мысли о том, что архонт именно Верховный судья, серьезный, властный, а вовсе не Фурина, маленькая девочка, жадная до зрелищ, представлений и развлечений, устроившая из чужого горя цирк. Но один лишь взгляд, одно лишь выражение лица и теория рушится, а из ее обломков вырастает новая, покрывается встречами, памятью, словами пожилых горожан, говорящих о все таком же прекрасном, как в их молодости, и безжалостном господине Верховном судье. — Оу, — вот и все, что удается выдавить из себя Ризли. У Нёвиллетта мигом каменеет лицо, он отворачивается и ускоряет шаг, выпрямляя спину ещё сильнее, хотя казалось бы некуда. Единый порыв — Ризли в два прыжка догоняет Нёвиллетта, цепляет его за руку, виснет на локте, тормозит их обоих и начинает сбивчиво говорить прямо в лицо с обиженно опущенными уголками губ: — Нет-нет, Нёвиллетт, ты можешь плакать столько, сколько хочешь! Нельзя держать негативные эмоции в себе, это приводит к плохому сну и депрессии — мне Сиджвин объясняла, так я потом неделю ходил орал на каждого подвернувшегося заключённого… Да ладно теперь уж. Давай плачь, плачь сколько хочешь и сколько можешь, пока в тучах не закончится вода. Я буду рад, рад, чертовски рад погулять с тобой под дождем! Ризли говорит наобум, несёт самую ебаную чушь, которую слышал в жизни, но похоже это срабатывает. Между бровями Нёвеллетта пролегает изломанная складка, губы искривляются, как у ребенка перед истерикой, а глаза сквозят отчаянной надеждой. Ризли внимательно отслеживает микродвижения, протягивает руки, кладет на чужие удивительно твердые плечи, и быстро, не давая себе передумать, рывком притягивает Нёвиллетта себе в душащие объятья. Стоит лишь холодному носу Верховного Судьи уткнуться в шею Ризли, как дождь усиливается стократно. И без того нехилый ливень превращается в непроглядную пелену воды спускающуюся с небес. Секунда, две. Повисшие безвольно руки скользят по чужой спине, затянутой в черный жилет, все выше и выше. Одна останавливается на талии, а другая скользит дальше — до головы. Изящные пальцы путаются в мокрых прядях нечесаных волос и находят среди них мохнатые уши. Сперва одно, потом другое. Удивительно широкой ладони удается прикрыть от дождя оба. Среди стука ледяных капель Ризли удается услышать такое тихое, но такое нужное: — Спасибо.