Ах, он любил, как в наши лета Уже не любят; как одна Безумная душа поэта Еще любить осуждена: Всегда, везде одно мечтанье, Одно привычное желанье, Одна привычная печаль.
А. С. Пушкин
— Извольте узнать у вас, Eugène, сколько наглости вам хватает танцевать с милой Ольгой? — с восклицанием спросил юноша, резко запирая за собой дверь в пустую комнату. Онегин хотел позлить Ленского, и судя по его еле заметной ухмылке, видимо он доволен происходящим. — Боюсь вас разочаровать, но почему вы задаёте этот вопрос мне, а не вашей милой Оленьке, как вы её называете. — стоя напротив юнца, Онегин приближается к его лицу, словно намереваясь утвердить свои жестокие слова, — Как никак, это она сама не воспротивилась моим ухаживаниям. Ленский стоял, как вкопанный. Складывалось впечатление, что до него снизошло озарение, которое жёстко засело в голове и било его каждый раз, чтобы напомнить о себе, но мириться он с этим не хотел. Широко распахнутые глаза, смотрящие куда-то вдаль, не говорили об этом, а кричали, из-за чего мужчина услышал явные возгласы, доносящиеся из разума Ленского. Онегин ещё шире ухмыльнулся. — Ах, боже Евгений, как вы смеете меня на танец приглашать… Я же обещана вашему другу. Неужто совесть потеряли? — с переигрыванием мужчина передразнивал собеседника, вживаясь в образ «правильной» Ольги. — Вы думаете так она должна была мне ответить? — резко возвращаясь в своё привычное амплуа, выдал Евгений. Пик эмоциональности зашкаливал у обоих, а потому они вели себя так, словно сознание и личности подменили. — Евгений, у вас чувство стыда исчезло совсем! Владимир констатирует факт: Онегин уже давно потерял всякий стыд, ещё в восемнадцать лет. Но в обществе он старался его не показывать при всех. Однако, находясь в комнате с Ленским наедине, мужчина мог выразить всё то, чего он лишился в юношестве. — Меня ещё смеете обвинять в своих чувствах? — подходя к юноше, говорит Онегин. — В чувствах?‥ Что вы такое несёте? Онегин ехидно улыбнулся, явно намереваясь сломить всю формальность юноши. Но самое главное это сломить эту маску, что называется «отрицание». — Это вы что говорите, друг мой. Вы действительно считаете, что любите Ольгу, а она вас в ответ? Сплошное ребячество!‥ А что же по поводу вашего стихотворения, которое я обнаружил, гостя в ваших имениях?‥ — томное молчание заставляло сжаться юношу, — что важно, адресованное мне… От услышанного, глаза Ленского словно ахнули, широко-широко открываясь. — Так вы его увидели? — краснея произнёс горе-поэт. Последовало молчание. Лишь довольное лицо мужчины сопровождало тишину, дразня пылкое сердце Владимира, горящее от эмоций и неумеющее обдумывать нынешнюю ситуацию. Ещё немного, и от стыда можно было бы провалиться сквозь и на землю, открыв проход летающим птицам над головой, как вдруг раздался звук благородных скрипок и виолончелей. — Это… Это котильон? — оживился поэт, — нужно срочно спешить к О… Хотел Володя рвануть с места, собираясь выйти в провинциальный свет, как мужская рука схватилась за ладонь, обтянутую белой перчаткой. — Отпустите! Однако мужчина проигнорировал замечание Владимира. — On danse? — кланяясь на одну коленку а-ля «рыцарь и принцесса», непринуждённо выдал Онегин. — Друг мой, неужто охмеле… В чредной раз перебил Володю собственным действом Евгений. Не услышав ответ, мужчина всё равно стал подтанцовывать, вводя юношу в такт нежных движений. Алкогольный дурман или денди снова пытается его взбесить? В любом случае, Ленский точно не знает. Однако то, что он чувствует сейчас — смущение и тягучие цепи влюблённости. Снова тишина. Точнее тишина издавала из-под пола ноты смычковых инструментов, вынуждающих туфли издавать щелчки по полу. Ноги, руки, всё тело само по себе двигалось в такт. Даже агрессивный ум сменил своё направление на что-то спокойное. К несчастью Володи, сердце снова стало колотиться, но не от раздражения, а от влюблённости… Темнота в комнате и лишь редкий свет канделябров выявлял формы пространства и объектов. Поэт понял, что сейчас бессмысленно что-то делать: придётся усмирять свой гнев, который уже почти улетучился, ведь он был не к месту. Пока есть возможность, нужно насладиться моментом с тем, в кого он умудрился влюбиться, словно от нечего делать. Закрылись глаза, в желании написать эту картину, что будет вечно покоится в памяти. Сегодня они плывут в котильоновских ритмах, а завтра снова станут нулями и единицами. Кому как удобно. Раз-два-три, раз-два-три… Котильон наедине, когда нету посторонних глаз, что будут охать и ахать от того, как два кавалера блаженствуют под светом луны, которая издавала серенаду не только в честь старшей Ларины, но и в честь рабов чувств Купидона. Не нужно было уже следить за собственными движениями, ведь конечности и мозг сами пускались ансамбль влюблённых скрипок. Было страшно смотреть на зрелого партнёра, но вопреки боязни, хрустальные глаза украдкой взглянули на блондина под ресницами. Снова встретившись с этим огромным силуэтом, с изящными чертами лица, чьи нижние ресницы так и сверкали под нежным одеянием зимней луны, в уме юноши амуры троекратно ударили в набат, заставив дрогнуть. Этот звон так долго трещал в ушах, что Володя не заметил, как превращаясь в нимфу Рококо, он присел на диван, а рядом с ним Евгений. — Скажите мне, понравилось вам это времяпровождение со мной? — спрашивает мужчина. — Tu es vraiment bizarre… — заразившись иронией, произнёс Ленский глубоко дыша. От такого ответа, Евгений стал нарушать и без того шаткое личное пространство юноши. — Vladimir, mon ami, не ведите себя как незрелый мальчишка. Неужто думаете фрак надели и сразу стали plus mature? Впрочем, даже так, этот костюм словно по вам сшит… Beauté. Ни с того, ни с сего Евгений шептал ему всякое: начинал он с чего-то более целомудренного, но закончил пошлым мадригалом, от которого в Володю прыснуло ализарином в лицо. Теперь Ленский стал Ольгой. — Бесстыдник вы… Евгений — неуверенно сказал брюнет. Видимо пошлый мадригал был весьма льстивым. — Я не бесстыдник… — мужчина к удивлению юноши, повалил того на то ли кушетку, то ли диван. — просто вы мне очень нравитесь… — Евгений… Вы же не серьёзно? — обрывается голос Словно утверждая свои слова, Онегин плавно прильнул к его в щеке, оставив поэта в румяном замешательстве. А вопросительные слова кантовского поклонника остались неотвеченными. Их взгляды пересеклись, подобно крепким связям орбиталей атомов. В стальных глазах мужчины горел целый камин, в котором с характерным треском тлела древесина. Она тлела так же, как и душа Ленского, что содрогалась при виде того, как Евгений весьма алчно сжигает его, обгладывая пламенным экстазом каждую часть тела в своих темнеющих глазах. Онегин стал вырисовывать линию от щеки до уст, отчего он покрасил пухлые губы юноши, которые и так были бледно-розовыми, в тот самый алый цвет, который был у вермеерской девушки с ультрамариновой повязкой. — Евгений… Пожалуйста… Мы же так не можем, ведь мы у Лариных… и… — И что дальше? Желаете с Ольгой танцевать? Вы же сами видите, что сейчас вы ей безразличны. Она вас даже искать не пытается, — он прислонился к уху, будто пытаясь сказать ему секрет, — даже ваше звание жениха для неё пустой звон. А вот вы для меня значите весьма многое… Мужчина за всю свою кроткую жизнь умудрился обглодать все яства земных наслаждений, однако не хватало чего-то в его опыте, чего он сам объяснить не мог: чего-то нежного и одновременно острого, чего-то приятно терпкого, чего-то сладкого, но не приторного… И видимо для него появилась подходящая закуска, что лежала на тарелке, приправленная лиловым ядом, от которого байронический герой в сердце медленно умирал. Губы Евгения, из которых сочились пары вина, шампанского и розовых чувств окутывали поэта опьяняющими облаками, заставляя напрочь забыть всё: Лариных, унижение, дворянскую честь… Онегин с жадностью впился своими устами о нежную кожу, словно кусая сочный, алый плод. Вместо сока из уст полились не менее сладкие стоны, которые были самой настоящей усладой, но не могли полностью утолить жажду этого беса. Этот райский банкет сопровождался высокими нотами целования. Одеяния были скинуты, обнажая естественные красоты двух аристократов. Луна-проводница лишь спокойно наблюдала за сеансом написания полотна, непроизвольно крася всё то в оттенок бирюзы, то в сине-розоватую гамму. Закрытые глаза являлись художниками разума, что прописывали каждую деталь в головах молодых людей. Что же может быть ещё прекраснее, чем полотна собственных воспоминаний? Мужчина и здесь решил усыпать букет из девственно-белых цветков пошлыми, бордовыми розочками, которые всегда хранил у себя в голове, теле и руках. Как не стыдно тебе, Евгений Онегин, так похотливо и беспощадно срывать белоснежные цветы яблони у юноши с младенческими мечтами? Впрочем, можно ли запрещать то, от чего млеют два сознания, готовые слиться во что-то одно? — Володя… вы такой славный-славный мальчик… Mon Dieu… как же вы чудесны… — сказал мужчина в бредовом упоении. Этот голос, полный восторга, Ленский не слышал никогда, правда ему уже самому сносило голову от комплиментов, словно доносящихся из небес. Звуки голосов, срывающихся на стоны, были подобны звону колоколов, благословляющих рождение чего-то большего в связях людей, нежели обычная дружба. В их обоих пронзили лезвие ритуального кинжала, выделявшее алый яд, что впиваясь в плоть, так приятно взывал наслаждение. Этот пёстрый яд растворял сердца знатных людей. А Ленский так чувствителен к подобному, что только и делал, что запрокидывал голову, махая своими чёрными кудрями и приоткрывая рот. Краски души растекались от изобилия разбавителя с приятным запахом под названием «сладострастие»… …Сладострастие… Что есть сладострастие? Розовая эротичность, запечатлённая Буше? Безобразный грех, что изобразил Босх? Иль процесс человеческого создания, подобная схемам да Винчи? Не знают ответа наши милые герои. Единственное, что они могут ответить, так это то, что сейчас они испытывают то ещё райское наслаждение. Словно амуры окружили их и дали попробовать спелые, круглые яблоки, прямиком из Эдема, за что после их ждёт карательное осужденье в виде местных дворян и разочарованных очей обеих Лариных. Пусть их осудят, но кто-то из них будет молить небеса о том, чтобы насладиться мгновениями наедине со своей новоиспечённой пассией, как этот котильон, не предназначенный освещению публике. Правда неизвестно было то, как из гнева всё переросло в откровенные полотна полные не только желания, но и некой заботы. Впрочем, происходящее вполне можно было назвать самым настоящим бешенством, попавшее в бурлящую кровь от воздержания. Если бы это могло длиться вечность, без осознания мирских забот.***
Этот вечер будет знаковым в жизни Владимира, когда он принял осквернённую клятву с Евгением. И вкус этой клятвы так ярок, что закрученные, пышные ресницы юноши превратились в ёжика: они намокли от соленых ручейков, что текли из двух озёрных очей. Франт перепугался, когда увидел плачущего Володю. — Владимир, charmant amour… в чём же я пред вами провинился? В ответ на это Ленский лишь робко улыбнулся, а позже тихо захихикал. Этот лёгкий и кроткий смех был так заразителен, что сам мужчина ухмыльнулся. Растопив своё хладное сердце, Евгений лишь мог одарить Ленского поцелуями, способные остановить слёзы. — Ах, вы милый… чудный мальчик… Даже зовы Ольги и Татьяны не могли помешать минутному блаженству двух пустынников.