в укрытии скал

      Совсем не так Чонгук планировал провести свою вылазку в горы, чтобы проветриться и провести время наедине с собой, подальше от навязанной ему учёбы и города, в котором он за двадцать один год жизни так и не нашёл своё место.       Когда он упаковал в сумку всё самое необходимое, купил автобусный билет в одну сторону и высадился на последней остановке, намереваясь преодолеть путь до снятой им хижины пешком, Чонгук не думал, что затеряется по дороге. У него всегда был хороший внутренний компас, и он очень любил природу, часто проводив каникулы у тёти за городом, но здешние окрестности ему не были знакомы.       Чонгука окружают беспросветные деревья, и дорога продолжает петлять между скалистыми холмами, что раскинулись вдоль гор. Сеть предсказуемо не ловит, а бумажная карта не совпадает с дорогой, по которой Чонгук идёт, всё ещё веря, что держит верный путь. Только вот округа кажется непротоптанной человеком, а каменистая тропинка давно потерялась среди кустарников, унося из виду нужный ему маршрут.       Выбор отправиться в поездку в одиночку Чонгук совершил осознанно. Он не сказал никому, куда направляется — просто молча собрал вещи, оставил ключи подаренной отцом квартиры у его секретаря и купил билет наличными, чтобы его нельзя было отследить. По крайней мере, не так просто, как по банковской транзакции.       Слишком хорошо Чонгук знает, как его отец умеет добиваться своего. Он не собирался рисковать и обрывать заслуженный, выстраданный отдых без преднамеренного окончания такой глупой оплошностью.       Всю поездку на автобусе Чонгук старался не думать о том, что навряд ли отец вообще погонится за ним. В памяти свеж их последний разговор, эхом отражавший предшествовавшие ему ссоры. Чонгук не хотел идти по выложенной пред ним карьерной лестнице, которую ему предначертали ещё до его рождения. Папа был с этим категорически не согласен и всё пытался продавить подарками, шантажом и ультиматумами, но привело это к обратному исходу.       Такому, как брошенная посреди буднего дня жизнь в угоду тому, чтобы укрыться в немноголюдных горах, где Чонгук мечтал побывать ещё будучи ребёнком.       Возможно, это было глупо и инфантильно с его стороны — вот так оставить всё и убежать. Будто если Чонгук пару недель не будет выходить на связь, то все его проблемы магическим образом исчезнут и он сможет вернуться туда, где будет жить так, как ему того хочется. Это заведомо обречённое желание, но юноша не думает о нём сейчас, поскольку это всё равно не имеет значения.       Возможно, его пропажа преподаст отцу урок, но с тем, как они разошлись в последний их разговор, Чонгук сомневается, что тот хочет иметь с ним хоть что-то общее. И это взаимно.       Густые кромки деревьев укрывают от него вечернее солнце, постепенно снисходящее по небосклону. Ноги то и дело натыкаются на острую гальку и глину, марая кроссовки. Не так давно прошёл дождь, и стоящий повсюду запах петрикора и лесной хвои приятно тревожит слух. От свежести слегка кружится голова, но Чонгук чувствует, как теряет свой положительный настрой по мере того, как солнце продолжает садиться, а признаки цивилизации так и не появляются нигде поблизости.       Он не хочет оставаться на ночь в горной глуши, пусть конец весны и радует тёплой погодой. Даже палатку Чонгук предварительно не купил, поскольку надеялся добраться до арендованного им домика до того, как сядет солнце.       Последние отголоски надежды в нём едва не иссякают, когда взгляд цепляется за пару сверкающих в сумерках глаз.       Чонгук уже хочет было попрощаться с жизнью, зачитавшись про медведей, которых в этой местности никогда не водилось в помине, как глаза показываются из-за куста, являя тёмную шерсть и виляющий собачий хвост. Выпуская облегчённый вздох, он делает осторожный шаг к собаке и робко протягивает ей ладонь. На груди среди белого пушка покоится ошейник, и юноша не скрывает своей радости, понимая, что наконец нашёл дорогу к людям.       Собака не кажется настроенной враждебно, но подкрадывается к нему с ощутимой предосторожностью в шаге. Её хвост продолжает лениво вилять, и она принюхивается, пока не останавливается совсем рядом с опустившимся на корточки Чонгуком. Вес дорожной сумки утягивает его уставшие ноги на землю, но он упирается и подаётся ближе к животному, надеясь расположить её к себе.       Если его загрызут в первые же часы на свободе, это будет самый жалкий побег из дома в хронике местных новостей.       Присевшая в шаге от Чонгука собака косится на его руку и звучно фыркает, слабо клацая клыками у кончиков пальцев. Юноша взволнованно хмурится и хочет было одёрнуть руку, полагая, что принял любопытство животного за дружелюбность, как она тычется носом в его укрытую рукавом толстовки ладонь и фыркает вновь.       Понимая, чего от него ожидают, Чонгук закатывает рукава, когда вновь пробует коснуться собаки, и та с готовностью подставляется под его ласку. Грудное урчание передаётся пальцам, которые зарываются в ухоженный пушок и почёсывают у ушей, пока он склоняется совсем близко и с улыбкой зарывается в тёплый мех обеими ладонями. — Как тебя зовут? — вкрадчивым шёпотом срывается с губ. Чонгук позволяет себе наглость и проскальзывает почёсывающими пальцами к горлу собаки, чтобы поддеть медальон на её ошейнике и взглянуть на гравировку. — Буря? Какое красивое у тебя имя.       Буря тихонько тявкает и бодает носом его ладонь, чем вызывает у Чонгука улыбчивые ямочки на щеках. Льнущая ему навстречу собака совсем не воплощает своё имя, но, может, дело в том, что он ей понравился.       Чонгук всегда ладил с животными лучше, чем с людьми, и у него под шиворотом нет злых намерений. Всё, чего он хочет, — это оказаться в тепле и уюте, подальше от пугающей своей прохладой и одиночеством ночи. — Ты живёшь где-то поблизости? — он понимает, что говорит в пустоту, но это приносит иллюзию комфорта, напоминающего о том, что Чонгук больше не один. Проскальзывающий между деревьями вечер уже не кажется таким угнетающим, как ещё пару минут тому назад. — Покажешь мне?       Он надеется на поселение, быть может — на тот самый сельский городок, где нашёл себе небольшой домик на ближайшее время.       Чего Чонгук не ожидает совсем, так это выйти навстречу хижине, отделанной тёмным деревом в тени возвышающихся скал.       Вокруг раскинулись небольшие постройки, напоминающие амбар и закрытый загон, а поодаль стоит что-то, смутно похожее на пасеку. В окнах не горит свет, но на веранде дома Чонгук находит керосиновую лампу и пару длинных костровых спичек. Сумерки продолжают сгущаться, знаменуя о прокрадывающемся среди пиков гор позднем вечере, и он присаживается на ступеньки веранды и сильнее кутается в свою кофту в разожжённом пламени подвесной лампы.       Зарядка аккумулятора продолжает стремительно падать, и Чонгук решает не сажать телефон сильнее и убирает его в наружный карман своей сумки. Ему немного неловко поджидаючи располагаться на веранде чужого дома, но выбора у него на ночь глядя не остаётся.       Хозяин хижины не заставляет себя ждать, пусть Чонгуку кажется, что проходят часы, прежде чем слуха касаются шаги по каменистой земле. Он поспешно оборачивается на звук и замечает силуэт, показавшийся из-за окружившей дом лесной полосы. Мужчина или, скорее, парень, кажущийся немногим старше него, останавливается на полушаге, когда замечает Чонгука. Свет керосиновой лампы не касается его лица, пока он не подходит совсем близко, спуская с плеча мешок и ружьё и встречая метнувшийся к нему взгляд непрошеного гостя.       Поднимаясь со ступенек, Чонгук робко переминается и сцепляет свои пальцы от пробравшего дрожью волнения. На лице парня мелькает хмурая складка, и он смотрит на него с нескрываемой предосторожностью. — Добрый вечер, — он выталкивает первое пришедшее на ум приветствие и тут же мысленно морщится. Буря, с момента их прихода лежавшая рядом с ним на ступеньках, приподнимается и подходит к парню, притираясь мордой к его бедру. — Вы простите, что я так тут расселся...       Чонгук неловко улыбается и отводит взгляд на свои руки, смущённо пожимая плечами. — Я просто... заблудился.       Парень смеряет его взглядом, всё также храня молчание. От этого становится ещё более неуютно. Будто Чонгука изучают, проверяют на стойкость и честность, правда ли он умудрился потеряться в горной глуши совсем один.       Буря продолжает кружить у ног своего хозяина, радостно виляя хвостом. Кажется, перенимая её спокойствие и невраждебный настрой к незнакомцу, заявившемуся на его пороге, парень всё-таки вздыхает и перехватывает мешок.       Он обходит Чонгука и поднимается по ступенькам, чтобы щёлкнуть замком, и уже в дверях оборачивается к топчущемуся на месте юноше. — Проходи.       Чуточку взволнованные, во многом — любопытные глаза обегают дом, когда Чонгук поспешно подхватывает сумку и принимает приглашение. Парень разжигает камин, когда оставляет свою ношу на просторном деревянном столе, и проходит вглубь комнаты. Здесь довольно уютно, и тёплое свечение огня создаёт похожую атмосферу того, чего Чонгук искал с тех пор, как в последний раз бывал дома у тёти.       Теперь дорога туда ему навсегда была закрыта. Отец продал дом сразу же после того, как он по воле несчастного случая опустел, несмотря на мольбы Чонгука оставить всё как есть. Это стало одним из камней их преткновения. Тем последним, что окончательно развалил хлипкую иллюзию отношений никогда не ладивших отца и сына.       Он остаётся в своеобразной прихожей, переминаясь и оглядываясь по сторонам. Немногословность хозяина хижины не позволяет ему просто пройти и обустроиться как у себя дома. Только когда парень возвращается в смежную с кухней гостиную и замечает Чонгука на пороге, то бросает на него сконфуженный взгляд. — Заходить будешь? — на его губах едва заметно мелькает улыбка, когда он подходит к столу и принимается развязывать оставленный там мешок. — Спать в дверях вряд ли будет удобно.       Чонгук оробело отводит глаза и с ободряющим глубоким вдохом окончательно ступает в дом. В ногах покалывает от изнеможения и долгой ходьбы по скалистой местности. Он поспешно вылезает из кроссовок и тихо вздыхает с облегчением, ступая на деревянный пол в тёплых носках с пальцами.       Ему кажется, что он ловит на них взгляд парня, пока тот не возвращается к своему занятию у кухонного стола. Чонгук стягивает кепку и прячется за распустившимися волосами, силясь скрыть смущение со своего лица.       Носа касается металлический запах, который он не заметил сразу в своём притупленном волнении. Оставляя вещи у порога, Чонгук проходит вглубь дома и взволнованно переплетает пальцы за спиной, заглядывая туда, где хозяин вываливает из мешка что-то громоздкое.       Ему требуется затянувшееся мгновение на то, чтобы понять, что это тетерев. — Буря нашла тебя?       Парень уточняет спокойно, даже не отрывая взгляда от своего занятия — откладывая в сторону замаравшуюся ткань, он принимается избавляться от многочисленных тёмных перьев. — Да. Наверное, я бы всё ещё плутал где-то в окрестностях, если бы не она.       Чонгук присаживается подле стола и подгибает ноги, наблюдая за тем, как парень разделывает добычу. Буря тут же подходит и кладёт морду ему на колени, устремившимися к юноше глазами намекая на то, что хочет, чтобы её почесали. — Я правда не думал, что моя вылазка в горы так обернётся, — добавляет он в тишине, нарушаемой разве что треском огня и урчанием устроившейся подле него собаки.       Парень хмыкает, но не подаёт голоса. Его внимание сосредоточено на разделывании птицы, принесённой им домой. Чонгук отрывает взгляд от стола, чтобы не смотреть на кровь, пусть и понимает, что это неизбежно при столь оторванном от городов образе жизни.       Наверняка здесь это не считается чем-то выдающимся, вдали от фабрик и супермаркетов, где можно взять всё готовое и всего-то отвалить пару купюр. Потому Чонгук задавливает своё отрешение и возвращает взгляд улёгшейся к нему на колени Буре, почёсывая тёмную холку. — Я решил проветриться, так что взял билет в один конец, — продолжает он, путая пальцы в густой шерсти и улыбаясь тому, как прикрываются глаза животного от удовольствия. — Не знаю, как так получилось, но, видимо, я свернул не туда, пока добирался до посёлка, где снял домик, и... очутился тут.       Откладывая общипанные перья, хозяин дома прибирает стол и откладывает птицу в сторону. Его взгляд на мгновение взлетает к Чонгуку, и в нём мелькает безмолвное понимание. — Ближайшее поселение далеко отсюда, — разбивает он те малые надежды, которые в Чонгуке остались после долгих часов петляний в лесу. — Сейчас время дождей, когда дорога особенно опасна. Я отправлюсь на местный рынок через три недели, так что…       Чонгук ёжится, из-под ресниц смотря на оборвавшего предложение парня. В мыслях плодятся догадки, что он может подразумевать. Примет ли он Чонгука на всё то время, которому предстоит пройти, прежде чем они смогут без угрозы проехать до посёлка, где юноша должен был оказаться этим вечером.       Ответ являет себя сам, когда Чонгук следует за закончившим разделывать добычу хозяином в соседнюю комнату и обнаруживает там спальное место. Не совсем кровать — скорее, разложенные на плотном матрасе простынь и одеяло, кажущиеся очень тёплыми со стороны. — Это всё, что я могу предложить.       Их глаза пересекаются, когда Чонгук останавливается на пороге комнаты, служащей спальней. Здесь не менее уютно, и принесённая из гостиной лампа освещает тёмное дерево стен, когда парень проходит к расположившемуся прямо на полу постельному месту и присаживается около, расправляя одеяло.       С заминкой Чонгук ступает за ним и опускается у своеобразной постели, касаясь слабо колющегося пледа. — Спасибо.       Это больше, чем он даже надеялся получить, когда очутился на пороге укрытой лесом хижины. Его голос сквозит тёплой благодарностью, которую Чонгук испытывает, опускаясь на кровать и прислушиваясь к горению лампы, оставленной хозяином на столе.       В голове проскальзывает мысль о том, что он так и не узнал его имя. Чонгук кусает губы и нерешительно стягивает кофту, оставаясь в одной футболке. Украдкой он косится на парня, полезшего в шкаф за постельным бельём, наверняка — для себя, раз единственное спальное место, которое Чонгук заметил, он отдал ему.       Кажется, он живёт здесь совсем один. Чонгук не знает, насколько уместно будет его любопытство, и потому решается озвучить лишь один вопрос, терзавший его с момента их встречи. — Я могу узнать?.. — он забрасывает удочку вслепую, не возлагая надежды на ответ.       Только не успевает Чонгук закончить тихий вопрос, как ему отзываются: — Тэхён.       Поджав губы, юноша опускает голову на подушку и старается устроиться поудобнее. За окнами окончательно стемнело, и блики огня отливают на стенах и стёклах, переливаясь тёмными огоньками. Он чувствует себя спокойнее, чем в непроглядном лесу, где петлял считанные часы тому назад со слабой надеждой на то, что проведёт эту ночь в тепле, а не под покровом звёзд.       Чонгук любил ночевать на природе, но не когда она таила в себе угрозы среди незнакомой ему округи. Здесь, в утеплённых деревянных стенах, пусть и подле едва знакомого ему человека, Чонгук чувствует запоздалое облегчение.       Тэхён не кажется угрожающим, хоть за дружелюбие его сдержанную немногословность принять затруднительно. Юноша не хочет наседать и мешаться расспросами и разговорами, которые хозяину дома могут быть неинтересны. Ему достаточно и тёплой постели, предоставленного любезно ночлега.       Отогнанная на задний план тревогой сонливость прокрадывается от кончиков пальцев, поддевших покрывало, и окутывает уютно устроившуюся на подушке голову. Чонгук цепляется взглядом за спину подхватившего запасное постельное бельё парня и выдыхает, стоит тому на ночь затушить лампу. — Спокойной ночи.       Он не полагается на ответ, когда переворачивается на другой бок и зажмуривает веки, выше подтягивая тёплое одеяло. Если прислушаться, Чонгуку кажется, что он слышит шелест хвойных ветвей, раскинувшихся за затемнёнными окнами. Их чарующая мелодия проникает сквозь деревянные ставни и опустошает мысли, взамен наполняя их желанным покоем.       Сквозь него прорывается голос, отзывчивый и мягкий в уединённой темноте ночи, прежде чем его оставляют одного. — Спокойной.       Пусть Чонгук и далеко от дома, без весточки от оставленных позади знакомых и оставшейся у него семьи, под шёпот укромного леса он засыпает легче, чем за очень долгое время.

***

      Утро встречает восходящим из-за раскинувшихся скал солнцем, пробравшимся сквозь запахнутые шторы. Чонгук приподнимается на постели, потирая сонные веки, и спихивает смявшееся за ночь одеяло навстречу утренней прохладе.       Первые ночи он просыпался поздно, от гула посуды из-за прикрытой двери спальни или же влажного носа Бури, вынюхивавшей, всё ли с ним в порядке, раз Чонгук валяется в постели до полудня. В объятиях утреннего покоя вставать не хотелось совсем, особенно теперь, когда он не был скован обязательствами учиться или видеться с людьми, которых Чонгук на самом деле не переносил.       Оставаться в кровати надолго ему не позволяла совесть. Чонгуку казалось, что он был достаточно приспособлен к загородной жизни из того времени, что он провёл, гостив у тёти. Только несколько проведённых здесь дней показывают, что это совсем не так.       Тэхён принимает помощь, которую юноша предлагает, чувствуя себя неловко оттого, что просто просиживает штаны в чужом доме. Он старается помогать с готовкой, с горящими любопытством глазами осматривает амбар и знакомится со всеми его поселенцами, включая очаровательную лошадь с самой роскошной гривой, которая ему когда-либо встречалась.       Особое удовольствие принесла первая встреча с заправляющим курятником петухом. Чонгук сразу понял, что к нему лучше не приближаться, когда показывавший ему хозяйство Тэхён кивнул в дальний угол постройки и оттуда раздался недружелюбный пернатый крик.       Юноша поспешно скрылся за дверью под проводившие его с улыбкой глаза и добродушный смех.       Сегодня же он проснулся раньше хозяина дома. Чонгук не знает, может ли разбудить тихо сопящего себе под нос в гостиной Тэхёна, и потому заправляет кровать и выскальзывает из дома навстречу пробравшемуся сквозь густые хвойные ветви утру. Вчера они легли достаточно поздно, проведя весь вечер за уборкой амбара, а позже Тэхён показал ему, как освежиться и принять долгожданный душ.       Чонгуку с детства не были чужды ковш и заготовленная заранее холодная вода, но в вечерней горной прохладе купание принесло небывалые впечатления.       Прикрывая за собой дверь, он накидывает кофту и с чувством потягивается. Всё ещё хранящий отголоски сна взгляд Чонгука обегает двор и останавливается на домике, что служит кладовой. Многие продукты Тэхён держит именно там, где собранный за зиму лёд помогает сохранять мясо и иную еду, хранящуюся под землёй. Натянув кроссовки, Чонгук, уже приноровившийся спускаться по крутой лестнице, нашаривает в просачивающемся с улицы свете бутылку собранного вчера свежего молока, удерживая в голове завтрак, который хочет приготовить до пробуждения Тэхёна.       Из завязавшихся разговоров Чонгук разузнал, что где-то раз в месяц парень заезжает в расположившуюся в долине деревню, чтобы обменять собранный им мёд на продукты и вещи, которые не мог добыть сам.       Пасека Тэхёна всё ещё вызывает восхищение. Чонгук выглядывает за угол и находит взглядом многочисленные ульи, к которым пока побоялся приближаться. Тэхён заверил, что его пчёлы очень дружелюбные и жалят, только когда пребывают в особенно плохом настроении. Юноша же не хотел попасть под горячую руку — жало — и потому предпочёл оставаться в стороне и довольствоваться собранной без его участия медовой сладостью.       Чонгук заваривает себе чай, пока заготавливает всё к завтраку, по которому успел соскучиться. Освободив свою голову от рутинных проблем и переживаний вслед за оставленным в сумке телефоном, он вспоминает многие вещи, которых непозволительно долго себя лишал. Просто всегда подворачивалось что-то более срочное, требовавшее его внимания, и Чонгук не мог сказать «нет». Ему были навязаны приоритеты, никак не перекликавшиеся с его позывами, интересами и желаниями. Теперь же, в уединении гор, он ощущает долгожданную свободу делать то, что он хочет, чего Чонгуку так сильно не хватало.       Из-за спины доносится шорох одеяла, скрип половиц и приглушённые ковром шаги как раз к тому моменту, когда он заканчивает готовить завтрак. Чонгук оборачивается на звук, держа в руках две тарелки, и их с Тэхёном взгляды встречаются, когда тот поражённо замирает у своей временной постели. Он явно не ожидал застать Чонгука поднявшимся раньше и занявшимся готовкой. Его глаза перебегают с робкой улыбки юноши на тарелки в его руках, и он расправляет плечи и ступает ему навстречу с тихим пожеланием доброго утра. — Надеюсь, ты не против, — бережно говорит Чонгук, когда выносит тарелки на веранду.       Утром они приноровились завтракать на свежем воздухе. Обычно он ел отдельно, поскольку Тэхён поднимался значительно раньше него, но сейчас ему хочется разделить приготовленный им завтрак.       Качая головой, Тэхён принимает от него тарелку и заинтересованно разглядывает её содержимое. Спохватившийся Чонгук высвобождает с кухонной полки столовые приборы и спешит обратно на веранду вместе с чашками дымящегося чая. — Это творог, — поясняет он с кивком на завтрак, позволяя тёплой улыбке показаться на своём лице. — Особенно вкусно получается с ягодами, но я взял то, что попалось под руку.       Плошка янтарного мёда приходится как никогда кстати, когда Чонгук присаживается на окаймляющую веранду скамью и складывает ноги под собой. Солнце медленно, но верно прогревает землю, но он сильнее кутается в кофту и стягивает рукава до пальцев, подхватывая деревянную ложку.       Скептическое любопытство на лице Тэхёна сменяется приятным удивлением, когда он пробует завтрак с замешанным в творог мёдом. Чонгук следит за ним украдкой, потягивая заварившийся чай, и прячет улыбку за кружкой, когда распробовавший незамысловатое блюдо Тэхён тут же зачерпывает ещё.       В тишине раннего утра окрестности кажутся лишёнными суеты и гула извечно снующих мимо незнакомцев и машин. Чонгук слишком быстро приспособился к позабытой им загородной рутине, что не была отравлена столичными заботами, которые вызывали разве что отторжение. Здесь он находит спокойствие и умиротворение, когда поудобнее устраивается на скамье и гладит улёгшуюся рядом Бурю, всё норовящую залезть к ним в тарелки.       После первых ночей на твёрдой подкладке у Чонгука тянуло в пояснице, но он не посмел пожаловаться. Тэхён и без того позволил ему спать на матрасе, пока сам расположился буквально на полу гостиной, не считая подстилки. Чонгук пробовал предложить обменяться, настояв на том, что не хочет причинять хозяину дома излишний дискомфорт своим присутствием. Тэхён же отмахнулся на его волнения, непримиримо качнув головой. — Ты наверняка привык спать на чём-то мягком. Я переживу.       Чонгуку от этих слов стало неловко, даже стыдно. Он не считал себя неженкой, привыкшей получать всё только в самом лучшем качестве. Дома он зачастую засыпал прямо за столом, загоняясь допоздна с обилием учебных проектов и задач, порученных отцом в качестве практики для будущего трудоустройства. В такие периоды питался Чонгук совсем уж посредственно, иногда даже забывая есть, и потому сейчас, в окружении полученной напрямую из источника еды ему кажется, что очищается не только его голова, но и всё тело.       Время от времени он ловит на себе взгляды Тэхёна, в которых сложно не заметить безмолвную забаву. Чонгуку кажется, что он отлично справляется с заданиями, которые парень ему даёт по его же просьбам, чтобы чем-то занять руки и быть полезным. Только избавиться от чувства, что он напоминает старшему только вставшего на хлипкие ноги оленёнка, выходит из рук вон плохо.       Почему-то Чонгуку кажется, что это не такое уж и плохое чувство. — Мы с Бурей сегодня отправимся на охоту, — подаёт голос Тэхён, когда они заканчивают завтракать. Чонгук исправно протирает полотенцем вымытую посуду, которую парень ему передаёт, споласкивая от остатков творога и мёда. — У меня есть полная полка книг, если хочешь, можешь почитать. Мы вернёмся где-то к вечеру.       Понимающе кивая, Чонгук высушивает последнюю чашку и откладывает полотенце вслед за своим отведённым взглядом. Он не хочет навязываться, пусть и принял бы участие в охоте с огромным интересом. Головой Чонгук понимает, что для этого нужен опыт и определённая сноровка, умение тихо и быстро перемещаться и подстерегать добычу. То, что следом за Тэхёном просится в нём не голова, а нечто другое, он предпочитает задавить и пробегается взглядом по выбору книг, разложенных на полке в отдалённом углу гостиной.       Не так давно он озвучил Тэхёну свою мечту взглянуть на водопады, о которых много слышал при выборе деревеньки для временного жилья. Тэхён на его слова хмыкнул и отвёл задумчивые глаза, пока Чонгук не перескочил на новую тему для разговора с ускользнувшим от него энтузиазмом, в глубине души надеясь, что по дороге на рынок ему удастся взглянуть на свою мечту хоть одним глазком.       Мысли о приготовлении ужина уже зарождаются в его голове, пока он провожает Тэхёна и Бурю на охоту. Ему понравилась теплота, залившая кончики пальцев от застигнутой врасплох радости, окрасившей лицо Тэхёна при виде готового завтрака.       Чонгук не хочет зарекаться, но отчего-то ему кажется, что парень не был знаком с такой заботой или же позабыл её в одиночестве гор.       Он боится переступить невидимую черту, разграничившую любопытство и настырные вопросы, всё кружащие в его сознании при взгляде на Тэхёна. У Чонгука и самого приличный багаж скелетов в шкафу скопился, но ворошить его не хочется. По крайней мере, до тех пор, пока Тэхён не забросит удочку сам.       У него так давно не спрашивали простое «как твои дела?», что Чонгуку просто хочется свернуться под пледом в уютном кресле, сомкнуть веки и спустить с кончика языка все свои накопившиеся тревоги, которые слишком долго теснились у него в душе. В горной свежести и уединении она расцвела, окрасившись в прежде истощившиеся в нём оттенки. Чонгук не знает, сколько времени потребуется, чтобы серость исчезла с полотна его сердца, сменённая тихим, спокойным счастьем, но уже чувствует себя на пару шагов ближе к этому.       Его телефон забытым остаётся лежать в заднем кармане сумки, пока он усаживается на веранду и принимается за приглянувшуюся ему книгу со свежезаваренным чаем в руках.

***

      Без календаря и напоминаний время сбивается со своего счёта, и Чонгук не испытывает нужды считать проходящие мимо дни. Дожди продолжают настигать их клокочущими тучами, обрушиваясь громом и оставляя ютиться в доме под шум ливня за окнами, но даже в этом он находит утоление. Без излишних переживаний и проблем на свою голову, в единении с природой, в которой Чонгук находит всё больше красоты с каждым днём.       Ему так уютно в этом укрытом скалами доме, будто никто здесь не может до него добраться. Компания Тэхёна кажется приятной, совсем не наседает и не вгоняет в тревогу или же дискомфорт, которых Чонгук так страшился. Здесь ему не нужно притворяться и выкручиваться, заговаривая зубы всем вокруг в надежде, что никто не заглянет за его расписную маску.       Здесь Чонгук может быть собой. Быть может, пока он ещё не знает, кем именно является на самом деле, но ему хочется познакомиться с истинным отражением своей души без притворства, которому не находится места в тёплой хижине.       Уже который вечер он сворачивается у самых её стен, вытягивая укрытые в шерстяные носки ноги с расслабленным вздохом. Тэхён в это время возвращается в дом, чтобы помыть посуду после подошедшего к концу ужина, который они по уже завязавшейся традиции разделили на двоих.       Взгляд обегает заслонённые поздним вечером горы, на которые с веранды открывается захватывающий вид. Чонгук борется с желанием по-глупому проморгаться, чтобы убедиться, что это взаправду. Раскинувшийся перед ним горизонт уж слишком воплощает детские мечтания и фотографии, на которые он заглядывался, тихонько мечтая о том, чтобы вырваться в столь раздольные края.       Доносящиеся по дому шаги приносят чувство принадлежности, пока Чонгук сильнее закутывается в плед с мягкой улыбкой. Весь день он провёл в делах, подсобив при вычистке загона для лошади и перетащив в дом дрова для камина. Ручной труд помогал проветрить голову, пока в мыслях не оставался приятный хвойный ветерок и желание осесть в домике и провалиться в изнурённый, заслуженный сон.       Единственное, чего Чонгук пока сторонился, — это разделывать мясо. Это дело он всецело доверял Тэхёну и лишь с довольно набитыми щеками наслаждался ужинами, которые тот для них готовил, всегда накладывая Чонгуку щедрую порцию.       Вот и сейчас он пожинает плоды гостеприимности Тэхёна, когда тот возвращается на веранду с тарелкой чего-то очень вкусного в руках. Чонгук моментально оборачивается на шаги и принюхивается, загоревшимися глазами замечая, что парень вынес для них свежеиспечённые лепёшки.       Вытягивая руку из-под пледа, он радостно принимает тарелку и улыбается тому, как Тэхён опускает глаза на его благодарности, словно смущённый этим. Чонгук заметил, что он неловко реагировал на любые его проявления признательности и инициативу и зачастую отвечал односложно, предпочитая слушать рассказы юноши, нежели делиться чем-то своим.       В том, чтобы вызывать у Тэхёна румянец, Чонгук находит особое удовольствие и наслаждается реакцией и сейчас, пока тот опускается на другой конец скамейки и берёт в руки свою чашку с чаем. — Как тебе живется здесь?       Слова слетают с кончика языка, подначенные убаюкивающим вечером. Чонгук смакует наполнивший лепёшки сыр и поглядывает на Тэхёна из-за ободка кружки, удерживая мысль, которую беззвучным намёком разделяют они оба.       Совсем одному. — Я живу так уже восемь лет.       Тэхён отвечает негромко, устремляя взгляд за пределы веранды на раскинувшееся поодаль ущелье. Лёгкий вечерний ветерок тревожит его волосы, позволяя свечению лампы тепло коснуться лица. Чонгук заглядывается, делая глоток медового чая и подгибая колени под мягкостью накинутого на него пледа. — И тебе… Тебе тут хорошо?       Он смотрит с рвением, отчасти — с отчаянием и искренним вопрошанием. Ещё пару месяцев назад Чонгук подумал бы дважды, прежде чем укрыться от мира и жить в одиночестве, далеко-далеко ото всех. Теперь же, глядя на Тэхёна, который провёл так последние годы своей жизни и, кажется, совсем не собирается что-то менять, Чонгук даёт сомнениям пустить корни глубоко в его растревоженной голове.       Чонгук ищет напутствия в устремлённых в сторону спокойных глазах, которые так хочет почувствовать своей кожей. Он пропустил мгновение, когда так плотно позволил Тэхёну осесть в своей голове. — Да, — парень кивает, отставляя чашку в сторону, и наконец возвращает свой взгляд Чонгуку. Там мимолётно проскальзывает тёплая искра, задирая уголки его губ и делая лицо Тэхёна мягче. Искренним в чутком свечении трепещущего огонька лампы. — Мне здесь хорошо.       Чонгук не может улыбнуться в ответ, опуская глаза в мелькающие в его кружке чайные листки. — Наверное, ты думаешь, что я такой бестолковый, раз потерялся один в горах и свалился тебе на голову. Вот, теперь сижу у тебя на шее и вынуждаю обучать всему, даже как дрова рубить, — он усмехается, чем вызывает мягкий смех у слушающего Тэхёна. — Но я… Мне было плохо. Там, откуда я.       Он выдыхает, чувствуя просачивающуюся в голос дрожь. Её не выходит контролировать, как бы Чонгук ни пытался, и он зажмуривается, ближе подтягивая колени к груди и опуская на них подбородок в мнимом телесном комфорте. — Всё вокруг казалось чужим, чуждым мне, и я больше не мог там оставаться. Я не хотел ни дня больше жить в мире притворства и лжи, понимаешь?       Зацепившиеся за его профиль глаза обжигают, как и влага, предательски подобравшаяся к векам, несмотря на попытки её смахнуть. Чонгук слишком долго и усердно задавливал свои чувства, и возведённая им в сознании плотина грозится надломиться и выйти из-за берегов, у которых он выстроил всю свою жизнь.       Эта лавина больше не пугает так, как должна. Не когда он чувствует, что спустить себя с крючка кажется единственным шагом, который он может совершить и не оступиться в своём стремлении к освобождению. — Да. Очень хорошо понимаю.       Их глаза пересекаются, когда Чонгук смаргивает жгучую влагу и оборачивается на мягко раздавшийся ответ. Ему думается, что он замечает сочувствующую печаль в обращённом на него взгляде.       Кажется, будто Тэхён так близко, протяни руку и коснёшься, но в то же время так далеко. Словно он совсем рядом, но Чонгук не знает, как подступиться. Как попросить раскрыться, ответить на его откровение своим и показать, что то, что он чувствует, — не страшно и не неправильно. Что он такой совсем не один, и ему не нужно мириться с этим, чтобы жить в иллюзии навязанного ему счастья.       Прежде оно казалось ему воплощением успеха, одобрения близких и поддержки семьи. Теперь же Чонгук сравнивает счастье с тишиной и спокойствием, пропахшими древесиной и тлением огня в разожжённом камине. Оно медовой сладостью распускается на языке и затапливает звонко бьющееся в груди сердце, познающее своё место.       Одного взгляда в устремлённые на него глаза достаточно, чтобы понять — Тэхён не мог не сбежать сюда от чего-то так же, как это сделал он сам. Только спросить кажется грубым. Бестактным и навязывающимся.       Чонгук не может вынудить его распахнуть свою душу, пока Тэхён не захочет этого сам.       Буря тихо тявкает, когда он берёт последнюю лепёшку и разрывает пополам, нитями натягивая расплавленный сыр. Чонгук протягивает половинку Тэхёну, привлекая его внимание, и качает головой, когда тот пробует отказаться и намекнуть, чтобы он угощался и доедал оставшуюся лепёшку сам. — Я не голоден, Тэ, — возражает он голосом теплее окутавшего его пледа и морщит кончик носа в подступающей улыбке. — Ты и так меня уже закормил.       Тэхён смотрит на него с едва заметной заминкой, но всё-таки принимает ароматный хлеб, когда Чонгук пододвигается ближе и подносит его к губам парня, позволяя откусить. Чуткие глаза не покидают его лица, пока он оседает рядом и прячет руку обратно под плед с маленькой довольной улыбкой.       Урчащая в его ногах Буря заключает в теплящемся осознании, как хорошо ему сейчас, в окружении тихо шелестящего леса, ароматной хвои и с чашкой вкуснейшего чая, разделённого на двоих.       Чонгук понимает, почему променять людную жизнь в городе на отдалённый, укрытый горами домик могло быть так просто. Он бы сделал этот выбор и сам.       Усталость после насыщенного дня вступает в свои права, когда они возвращаются с веранды в дом. Ночи здесь прохладные, но Чонгуку нравится свежесть ночного воздуха, и потому он просит оставить форточку открытой, когда они ложатся спать.       С утомлённым вздохом он перебирает свою дорожную сумку, находя свежие вещи, которые пока не надевал. Тэхён показал ему, как заниматься стиркой, и пусть Чонгуку ещё не довелось опробовать стиральную доску, он уже предвкушал, как приступит к этому завтрашним утром. Вещей у него накопилось прилично, и в отсутствие Тэхёна он бы прошёлся и по его скопившейся одежде.       Ладонь нашаривает телефон, пока Чонгук роется в поисках футболки. Бросая взгляд украдкой на готовящегося ко сну Тэхёна, он включает его и проверяет подключение. Сеть всё ещё не ловит, а зарядка упала до семи процентов, несмотря на то, что Чонгук не прикасался к телефону за всё время пребывания в хижине.       Ему и не хотелось. Он бы не нашёл там ничего, что могло бы порадовать или вызвать толику сожаления за совершённый побег. То, что до него не дозвониться, приносит Чонгуку разве что утолённую улыбку.       Он блокирует экран и убирает телефон куда подальше до того, как Тэхён может заметить его заминку.       Руки не тянутся к прочитанной им наполовину книжке, к которой юноша пристрастился в отсутствие Тэхёна. Вместо этого Чонгук, терзаемый сомнениями, замирает в дверях спальни и косится на сложенные ближе к камину простыни, где с его появления на пороге хижины спал Тэхён.       Всё это время ему было неловко оттого, что он занял его место. Пока старший переодевается ко сну, Чонгук, подцепляя свой матрас, перетаскивает его в гостиную и укладывается совсем рядом так, что спальное место Тэхёна оказывается подле его собственного.       Ему не хочется чувствовать себя особенным, чтобы Тэхён лишал себя привычного комфорта и отдавал ему всё лучшее, когда Чонгук был благодарен даже за самое малое. Он испытывал безмерное счастье и признательность за то, что Тэхён вообще впустил его в свой дом, а поспать на полу для него — не проблема.       Где-то Чонгук даже слышал, что это полезно для спины. За проведённые в горах дни он пока так и не увидел в такой жизни ни одного недостатка.       Тэхён сконфуженно замирает, когда оборачивается и замечает устроившегося рядом с ним юношу. Тот поудобнее кутается в одеяло и устремляет на старшего выглянувшие из-под кокона невинные глаза, похлопав по месту рядом с собой. — Там холодно, — поясняет он и косится туда, где провёл первые свои ночи, подальше от камина. — И немного одиноко.       Тэхён хмурится и хочет было прикрыть форточку, но Чонгук касается его предплечья и останавливает этот порыв. Долгое мгновение они смотрят друг другу в глаза, не говоря ничего вслух, но по расслабившимся плечам и кивку он понимает, что Тэхён не противится его тяге к близости.       С шуршанием простыней парень укладывается рядом с ним, оставляя между их спальными местами тонкую полоску пространства. Чонгук пробегается по ней взглядом и укрывает своим одеялом, прежде чем пододвинуться чуть ближе, пока Тэхён занят взбиванием своей подушки. Лампа уже погашена, и не нарушенная уличными фонарями темнота за окном оставляет слабый лунный свет проникать сквозь шторы, окрашивая всё вокруг в сверкающий белый.       С затаённым дыханием Чонгук рискует пробраться под плечо Тэхёна, стоит тому улечься на подушку. Парень замирает, на самое быстротечное мгновение, и когда тихо выдыхает, то поправляет свой плед и набрасывает его на Чонгука, укутывая против ночной прохлады. Руки обвивают его плечи и прижимают ближе, растирая поверх толстовки и согревая своей заботливой близостью. Сердце взволнованно трепещет в груди, кажется, рикошетя от утеплённых стен и своим учащённым биением отзываясь в каждом уголке пригревшейся души.       Разморенный близостью и теплом обвивших его рук Чонгук утыкается носом в горло кофты Тэхёна и вдыхает приятный запах древесины и хлеба, оставшийся от испечённых лепёшек. Ему хочется потеряться в этом аромате с головой. — Я не хочу навязываться тебе, Тэхён. Но мне… Мне здесь тоже хорошо, — он говорит шёпотом, боясь потревожить тишину ночи своим откровением. Чонгук жмётся ближе, кутаясь в плед, и сонно прикрывает веки с тронувшей уголки губ улыбкой. — Мне здесь тихо.       Шумный выдох тревожит его волосы, пока он оседает в согревающих объятиях и поддаётся поволоке сна, тревожащей края убаюканного сознания. Ни одна мысль алым огоньком тревоги не вспыхивает в голове, когда Чонгук цепляется за кофту Тэхёна и улыбается сквозь накрывшую его сонливость.       Эта хижина стала для него не просто местом для ночлега. Она стала его маленьким успокоением, оплотом уюта на земле.       Чонгук не думает о том, что скоро пройдёт неделя, как он очутился здесь, а значит — поездка туда, куда он изначально направлялся, подкрадывается всё ближе. Сейчас ему нет причин об этом беспокоиться. Не когда обвившие его руки согревают лучше пылающего камина, а жар свежеиспечённых лепёшек всё ещё теплится на кончиках пальцев.

***

      Насыщенный аромат кофе с утра пораньше заполняет хижину, просачиваясь в каждый её уголок. Буря продолжает кружить у ног Чонгука, пока он заканчивает готовить завтрак, тихо напевая выдуманную им мелодию себе под нос. За утро он уже успел постирать их с Тэхёном вещи, нарубить дров взамен тех, что закончились прошлым вечером в камине, и даже сходил с Бурей в лес прогуляться в тёплых лучах майского рассвета.       Из груди рвётся довольный стон, когда Чонгук делает глоток кофе, по которому успел соскучиться, сам того не заметив. Вчера он нашарил взятую им с собой баночку, забытую в суматохе сборов на дне сумки, и решил встретить день со вкусом. В доме пахнет просто изумительно, и он не может дождаться, когда сможет угостить и Тэхёна, стоит тому вылезти из постели.       Они проснулись так же, как и уснули прошлой ночью — в обнимку. Чонгук вырвался из пелены сна первым, лениво потягиваясь и зевая в шею лежавшего рядом Тэхёна. В первые мгновения пробуждения он страшно смутился, пока ещё оторванный от реальности, но вспомнил свой ночной порыв к близости, стоило ему почувствовать ладонь на своей пояснице.       Чонгук постарался выпутаться из объятий как можно более незаметно, чтобы не разбудить Тэхёна. Его взгляд задержался на трепещущих во сне ресницах и приоткрытых губах, цепляясь за маленькую родинку на кончике носа, пока Чонгук себя не одёрнул. Утренние хлопоты не ждали, и быть пойманным Тэхёном за любованием он не хотел отнюдь.       Потому Чонгук выбрался из постели и поспешил занять себя чем-то полезным, пока желание забраться обратно под одеяло и утонуть в руках Тэхёна не взяло над ним верх.       Он не знает, что думать по поводу противоречиво пылающих в груди чувств, но понимает Чонгук одно — ему нравится простота жизни, когда единственные хлопоты, которые вызывают у него изнурение, — это ухаживать за скотом и стараться держаться подальше от устрашающей пасеки.       Не меньше его устрашает и неизвестность, поджидающая вместе с поездкой до городка, и мелькающая в украдкой устремлённых к нему глазах эмоция, которую Чонгук не может назвать по имени.       В свете весеннего утра эти мысли нагоняют клубящиеся в сознании тучи, которые Чонгук намеренно разгоняет, не желая утягивать вниз свой настрой. Этому противодействует и улыбка, которой Тэхён встречает приготовленный для него завтрак, что, кажется, входит у них в привычку. — Я уже прибрался в курятнике, нарубил дрова и погулял с Бурей, — радостно делится Чонгук, когда они садятся завтракать.       Тэхён косится в чашку и очаровательно принюхивается к содержимому, не распознавая заваренный для него напиток. Чонгук не знает, пробовал ли он кофе в своей жизни, но не может сдержать заливистого смеха, когда старший делает глоток и тут же морщится, вздрагивая всем своим телом.       Всё в нём кричит о том, что Тэхён думает, что его только что попытались отравить. Чонгук на это улыбается пуще прежнего и делает глоток своего кофе с блеском в сверкающих глазах. — Куда вы ходили? — интересуется парень, когда отставляет кружку в сторону и взамен заваривает себе чай. Он добавляет ложку мёда и размешивает тягучую сладость, пока усаживается рядом с Чонгуком. — Да тут, недалеко, — он абстрактно указывает в сторону леса, раскинувшегося за домиком. Буря поддакивает ему своим урчанием, когда укладывается у стула Тэхёна. Глаза Чонгука запоздало загораются, стоит ему вспомнить про свою находку, заставшую его на опушке под густыми ветвями. — Кстати, я даже нашёл кое-что.       Юноша оборачивается к кухонному столу и подцепляет плошку, в которую сложил свою утреннюю находку — ягоды. Он не разбирался в их видах, как бы тётя ни пыталась его учить при вылазках в лес, но эти чем-то очень похожи на бруснику, своей яркой окраской сразу поймали его взгляд.       Усаживаясь обратно за стол, он хочет было попробовать целую горсть, как его руку внезапно перехватывают. Ягоды летят на пол, рассыпаясь по кухне, подобно надорванному жемчужному ожерелью. Чонгук прослеживает это растерянным взглядом и поднимает глаза на Тэхёна, всё ещё крепко держащего его запястье.       Ягодный сок стекает по пальцам и марает рукав кофты, пока они смотрят друг на друга, замершие в предостерегающем жесте. Тэхён разбивает мгновение первым, выпуская его руку так, словно сам не понял, как это произошло. Его лицо окрашивает хмурость, когда он подаётся ближе и подцепляет подбородок Чонгука, собирая с его щеки попавшую туда из-за резко перехваченного запястья раздавленную ягоду.       Чонгук прослеживает всё это поражённым безмолвным взглядом, тихо сглатывая в натянувшейся заминке. Окрасивший подушечки коснувшихся его лица пальцев красный врезается в глаза и оставляет там поволоку трепетной робости, которую не выходит стряхнуть, даже когда Тэхён отодвигается на стуле и лишает его своей близости. — Это несъедобно, — запоздало поясняет он тихим, смущённым своим порывом голосом и протягивает Чонгуку полотенце, избегая его глаз.       Выпуская вставший в горле затаённый вдох, Чонгук оседает следом и поглядывает на Тэхёна из-под ресниц, чувствуя, как горит то место, где заботливые пальцы коснулись его лица. Призрак осторожного нежного прикосновения тревожит скулу, которую он протирает в желании смахнуть остатки ягод, обнадёжено принятых им за съедобные. Хорошо, что Чонгук не попробовал их, как только нашёл, а решил дождаться и похвастаться Тэхёну своей находкой.       Ему ещё многое предстоит узнать, прежде чем он сможет смело говорить, что обжился в хранимой в укрытии от выхлопных мегаполисов природе.       Чонгук просто надеется, что будет познавать её не в одиночку.       Когда он пожелал укрыться в горах, то наивно полагал, что справится, предоставленный самому себе. Что это ему и было нужно. Чего Чонгук не предугадал, так это того, что ноги — судьба — приведут его в дом к человеку, который сможет без малейшей заминки познакомить его с красой, скрывающейся в столь уединённой, размеренно протекающей, подобно горному водопаду, жизни.       Одиночество больше не кажется долгожданным другом после всех тех усилий, которые Чонгук приложил, чтобы исчезнуть, подальше от навязчивых звонков и требований, к которым он не желал прислушиваться. Ему по-прежнему хочется остаться в лесной глуши, укрытой от надоедливых глаз, следящих за каждым его шагом. Только теперь это желание больше не пылает тягой к полному уединению.       По крайней мере, не от тёплых глаз, которые Чонгук всё чаще ловит, заливаясь согревающей скулы краской, стоит Тэхёну поспешно отвести глаза так, словно он забылся в своём подглядывании и оказался постыдно пойманным.       Эти же глаза Чонгук выискивает сейчас, когда омывает посуду после завтрака и следует за ускользнувшим с кухни Тэхёном. Он застаёт его в спальне, склонившим голову возле дубового письменного стола. Чонгук тихонько мнётся на пороге, прислоняясь плечом к каркасу двери, и думает о том, привлечь ли внимание парня или ещё пару мгновений полюбоваться им вот так, в укрытии от созидания.       Тэхён решает за него, когда оборачивается через плечо к остановившемуся в дверях юноше. Взгляд Чонгука цепляется за стопку бумаг в его руках, и лишённое недовольства его подглядыванием лицо побуждает ступить ближе и взглянуть на них своими глазами.       Ворох исписанных листов и тетрадей пестрит записями красивым в своей небрежности почерком. Чонгук с безмолвно спросившим разрешения взглядом останавливается рядом и заглядывает в фотографии, проскальзывающие между смявшихся страниц. На них он замечает Тэхёна, младше того, кого встретил сейчас — кажется, ему не больше восемнадцати на снимках, запечатлевших парня с пожилым мужчиной.       Чонгуку требуется затяжное мгновение и взгляд украдкой в уже наблюдающие за ним глаза, чтобы догадаться, что это близкий Тэхёну человек, с которым он наверняка жил здесь, пока его не стало. — Мой дедушка, — подаёт голос Тэхён, перебирая немногочисленные фотографии, переливающиеся всплесками жизни, оставшейся чёрно-белой краской на листах. — Это его дом. Я переехал к нему ещё в семнадцать, и мы жили тут вместе, пока...       Тэхён обрывается, задерживаясь взглядом на фотографии, на которой дедушка обмывает их лошадь после долгой прогулки. Чонгук принимает от него доверительно протянутые фотографии и рассматривает их с маленькой улыбкой, перенимая пропитавшие снимки воспоминания.       На некоторых фотографиях мелькают незнакомые лица, которые Тэхён не поясняет, пока юноша осторожно касается плёнки, стараясь не потревожить её хрупкие края. Одно лицо, за исключением дедушки, мелькает сразу на нескольких, обычно — вместе с самим Тэхёном. Улыбка на лице Чонгука сменяется озадаченной складкой между сведёнными бровями, пока он раз за разом находит взглядом парня, то смеющегося рядом с Тэхёном, то приобнимающего его за плечи.       Тэхён не подаёт голоса, но Чонгук слышит, как он набирает воздуха и сильнее вцепляется в оставшиеся у него в руках тетради, опуская глаза в ноги будто в попытке укрыться от своих же воспоминаний, сменивших приятные на нечто явно для него болезненное.       Фотографии иссякают слишком скоро, оставляя записи и заметки, в которые Чонгук не решает вчитаться. Тэхён сам протягивает руку, в которую он поспешно возвращает доверенные ему снимки. Чонгук поднимает взгляд к парню и замечает его напряжённость, пробравшуюся в широкие плечи в то мгновение, когда фотографии явили незнакомое юношеское лицо.       Тэхён будто бы боится, что он скажет теперь, когда одним глазком заглянул в его скрашенную скрипом запылившихся ставень душу. — Почему ты сбежал сюда?       Чонгук всё-таки выпускает вопрос, который тревожил его с самого прихода сюда. Тэхён не произносил этого вслух, но оно и не было нужно. Это было понятно между строк — не один Чонгук укрылся в сохранности скал от чего-то, с чем больше не мог мириться никак. — Меня не приняли таким, какой я есть, — он говорит негромко, едва ли не шёпотом, но каждое слово всё равно с оттяжкой проходится прямо по содрогнувшемуся сердцу. — Я не мог больше жить во лжи и притворстве.       Тэхён зеркалит промолвленную им причину, которую Чонгук назвал ему в сокровенности тёплого вечера на свой отчаянный побег. Осторожно, с ощутимым трепетом он складывает фотографии в столик следом за исписанными блокнотами и дневниками. Они хранят для него воспоминания, к которым возвращаться находится смелость лишь в моменты тоски по тому, что пришлось оставить позади.       Отчего-то Чонгуку кажется, что оставил он не только свою жизнь, но и тех людей, что запечатлены на фотографиях. Особенного того, кого Тэхён не удостоил взглядом, отведя глаза в сторону и позволив прошерстить своё прошлое, хранящееся у него под приоткрывшимся сердцем.       Плотный ковёр приглушает шаги, когда Тэхён задвигает полку и возвращается обратно в гостиную. Чонгук не следует за ним, догадываясь, что сейчас им лучше остаться наедине со своими мыслями. Даже если хижина не оставляет особого раздолья, он не следует за Тэхёном и только закрывает глаза на скрип входной двери, прислоняясь к краю стола с тихим вдохом.       Если достаточно прислушаться, он может уловить окликающий Бурю голос и последовавшую за ним прыть, ведущую в сторону пасеки.       Если прислушаться ещё усердней, Чонгук может услышать учащённый стук своего привязавшегося, всполошенного сердца.

***

      Время протекает незаметно, оставляя оглядываться за окно, где вступает в свои права прокрадывающееся зеленью и цветением лето.       Близится третья неделя, когда Тэхён должен будет отправиться на рынок, чтобы обменять собранный им мёд и довести Чонгука до пункта его назначения. Дожди всё наведываются быстротечными гостями, оставляя за собой рыхлость влажной земли и усеявшие оконные стёкла капли, в наблюдении за которыми Чонгук находит особое умиротворение. Время здесь будто тянется медленнее, но ему не удаётся удержать проскальзывающие мимо дни, которые хочется растянуть вопреки осознанию, что Чонгук не задержится здесь дольше обговорённого.       Эти мысли бьют по расцветающему в душе счастливому трепету, которого юноша так жаждал, и потому он старается занять себя настоящим, помогая Тэхёну и проводя время с Бурей и остальными пушистыми и пернатыми домочадцами, которыми уже успел проникнуться. Даже с недружелюбным петухом.       В одно из утр Чонгук просыпается чуть позже восхода, уже выработав привычку подниматься следом за взошедшим на горизонте солнцем. Сонно потирая глаза рукавом свитера, он застаёт спальное место Тэхёна пустым и находит того с уже готовым завтраком.       Досада окрашивает его моментально осунувшееся лицо лишь на мгновение, пока он не обнаруживает причину столь раннего подъёма. Вылазка в горы, которую Чонгук так предвкушал, неожиданным сюрпризом застаёт его вместе с собранными за него в поход вещами.       Тэхён копается в своём дорожном рюкзаке и оборачивается на шаги, когда юноша обходит кухонный стол, бессознательно поглаживая холку вьющейся в ногах Бури. — Ты сказал, что хочешь увидеть здешние водопады, — объясняет он утренние сборы и улыбается, отводя взгляд на термос в своих руках. — Я подумал, что сегодня хороший день для исполнения желаний.       Чонгук сдерживает порыв к исполненным искренней, застигнутой врасплох благодарностью объятиям и радостно улыбается, прежде чем приступить к сборам следом за Тэхёном.       Они выдвигаются, когда солнце уже высоко сверкает в лишённом облаков небе, что завораживает чистейшим оттенком голубого. Чонгук старается смотреть под ноги, пока следует по петляющим тропинкам за своим проводником, но невольно заглядывается на открывающуюся ему природу. Изобилие распустившихся цветов очаровывает своей красотой, и украдкой он даже замечает тут и там грибы, наверняка смакующие каждое мгновение проливных дождей, охвативших горы в последние недели.       Время от времени Чонгук отбивается от идущего впереди Тэхёна, чем вынуждает того окликать себя и ждать, пока он торопливо не поспешит сквозь каменистые улочки и благоухающие кустарники. Даже усталость его не тревожит, ведь тело уже приспособилось к долгой ходьбе, пока они преодолевают путь до заждавшихся Чонгука грёз.       Шум водопада настигает их до того, как он может заметить долгожданное место назначения своими глазами. Чонгук поражённо застывает на месте, пока Тэхён проходит навстречу клокочущей воде, рассекающей голубизну неба россыпью леденящих капель. Их блики завораживают, оставляя задаваться вопросом, взаправду ли всё это или же Чонгук поскользнулся ещё тогда, в первый свой вечер, на разведённой дождями глине и сорвался в ущелье, сейчас проживая ту свою мечту, которой не было суждено сбыться в его первой жизни.       Смолью прошедшаяся по полотну краска в считанные дни разделила его прошлое, отравленное ненужными заботами и душащими наставлениями, и настоящее, в котором Чонгук находит себя, без пускающей пыль в глаза оболочки, которая его самого отвращала. Это не может не радовать, не может не пугать, но он встречает этот трепет с распростёртыми руками, ступая всё дальше от оставленной позади черты, что отделила его от брошенного без заминки вчерашнего дня.       С улыбкой Чонгук забирается на каменную глыбу и подгибает под себя ноги, чтобы не промочить кроссовки в растекающемся от водопада озерце. Неимоверно хотелось бы запечатлеть раскинувшуюся перед ним картину на камеру, но он выбирает насладиться завораживающим пейзажем своими глазами.       Ещё давно Чонгук понял, что зачастую упускал из вида мгновения, которые должен был смаковать в настоящем, а не занимать себя попыткой отложить всё происходящее в фотоплёнке, только чтобы потратить на это сам момент своего счастья.       Ему нравится подход, к которому он постепенно себя приучивает — жить настоящим, а не цепляться за мнимые воплощения пролетевшей мимо жизни. Ещё больше Чонгуку нравится осознавать, что такой выбор сделал не он один. Вместо того, чтобы упускать момент, склонившийся у берега Тэхён зачерпывает воды прямо из бурлящего потока и отпивает, с нарочито серьёзным лицом отдавая Чонгуку тост перед глотком.       Это вызывает у него обвороженную улыбку, очарованием сморщившую кончик носа.       Они остаются в горах до самого вечера, пока солнце не начинает неумолимо склоняться к скалам и растекаться по ним прохладной мглой. Звёзды пятнышками мерцают на небосклоне даже сквозь кромки деревьев, мимо которых они петляют по дороге обратно. Чонгук борется с желанием протянуть руку и вцепиться в Тэхёна, чтобы не затеряться и не ступить случайно в яму или глиняную лужу.       Будто улавливая его желание, Тэхён оборачивается сам и предлагает ему свою ладонь, чтобы пробраться вверх по каменистому холму. Чонгук держится за неё крепче и дольше, чем требуется, переплетая их пальцы и замечая, как цепляется Тэхён взглядом за их руки перед тем, как повести их к дому.       От пальцев вверх по запястьям стекает приятное томление, которое он чувствует всё чаще в последние дни. Чонгук не может или, скорее, не хочет пока что видеть этому причину, но он чувствует себя волнительно. Словно в этих переглядываниях и засыпании в обнимку есть что-то большее, нежели временное соседство и учтивая гостеприимность хозяина горной хижины.       В прошедшие ночи Тэхён так и не раздвинул их постельные места, и они продолжили спать рядом, пусть больше и не в руках друг друга. После того раза он дал Чонгуку один из своих утеплённых свитеров, и юноша не мог не разочароваться жесту, который вместо заботы принял за возведённую пред ним преграду.       Уже который день между ними переливалось что-то неосязаемое, пеленой застилающее вечно переглядывающиеся глаза, но Тэхён будто специально отгораживается от него и не даёт заглянуть в свою душу.       Фотографии не в счёт. Чонгук всё ещё не верит, что парень так просто позволил ему коснуться этой частички своего сердца.       Всё, о чём он может думать в последнее время, — это о том, как сильно ему хочется, чтобы Тэхён протянул ему это самое сердце и позволил взять его в заботливые, ласковые ладони целиком.       Дом встречает скрипом ступенек и перекинутым через перила веранды пледом. Чонгук касается его кончиками пальцев, пока переступает за Тэхёном через порог, и помогает развести огонь в ожидавшем их возвращения камине, чтобы поскорее натопить гостиную. Буря остаётся на воздухе, устремляясь в свою привычную вечернюю прогулку и обход территории, что Чонгук заметил за ней ещё в первые дни. Возможно, так она убеждалась, что всё в порядке, что все жители их укромного уголка в целости и сохранности и безмятежно канут в сладкий сон, который Буря никому не позволит потревожить.       Перед укладыванием юноша тщательно обмывается, избавляясь от следов долгожданного, но оттого не менее изнурительного похода, и заглядывает на ночь в курятник и к лошади, которой скармливает стащенную с кухни морковку. Она тычется носом в его ладонь и позволяет пропустить свою гриву сквозь нежные пальцы, пока Чонгук желает всем своим соседям спокойной ночи и спешит в теплоту согревшегося дома.       Разобрав свою дорожную сумку, он переодевается во что-то более комфортное и домашнее и устраивается у камина, наблюдая за берущим брёвна жаром, всплесками янтаря расползающимся под его вытянутыми ладонями. Блики огня находят своё отражение в глазах, переливаясь там пестрящими искрами, сродни тем самым, что потаённо пылают в груди Чонгука в это мгновение.       Он накрывает ладонью своё солнечное сплетение, утыкаясь подбородком в поджатые колени, и заправляет взвившиеся пряди за ушко, прислушиваясь к тихому треску каминного огня. — Ты голоден? — нарушает тишину Тэхён, всё это время копошившийся на кухне и разбиравший взятые в поход вещи.       Чонгук согласно хмыкает и оборачивается через плечо, не покидая своего уютного места у камина.       У водопада они пообедали заготовленной Тэхёном похлёбкой и лепёшками, которые забрали сердце Чонгука с самой пробы. Сейчас, на ночь глядя, он не отказался бы от чего-то лёгкого, что хорошо пошло с полюбившимся ему медовым чаем.       Не меньше он хочет поскорее улечься и закутаться в объятия Тэхёна, но, если тот желает угостить его ужином, Чонгук не станет отказываться от заботы, к которой так тянется его душа.       Сильнее кутаясь в рукава одолженного ему свитера, он поднимается на ноги, чтобы устремиться на кухню за заманчивым предложением чего-нибудь вкусного. Тэхён склоняется над столом и, когда оборачивается Чонгуку навстречу, в руках держит плошку с залитым чем-то очень знакомым творогом. — Я тут отрыл в кладовой, — тихие слова касаются слуха воодушевлённым, рьяным голосом. Тэхён встречает его загоревшийся взгляд, прежде чем так же поспешно разорвать зрительный контакт и смущённо потереть шею. — Это, конечно, не свежие ягоды, но... Ты, кажется, такое любишь.       Крепче обхватывая деревянную плошку, он протягивает Чонгуку домашний творог, в который намешал завалявшееся у него малиновое варенье.       Забравшиеся в карюю радужку из камина искры возжигают метнувшиеся к Тэхёну глаза. Он перенял у Чонгука рецепт, когда тот любезно показал, как готовить одно из своих самых любимых блюд, но то, что он запомнил, что Чонгук любил творог именно с ягодами, опасным трепетом отдаётся в пропустившем удар сердце.       Принимая его тронутое поражение за отрешение, Тэхён едва хмурит брови и косится в тарелку, словно думает, что просчитался с ужином. — Могу добавить мёд, если хочешь, — предлагает он с лучезарной надеждой во смутившемся взгляде. — Новый сбор особенно удался, так что...       Тэхён замолкает, когда Чонгук наконец ступает ближе и принимает тарелку с лакомством, которое и не ожидал попробовать здесь, в горах. Он провожает растерянным взглядом то, как юноша перехватывает творог и улыбается, но хмурится вновь, стоит ему отставить тарелку на стол.       Тэхён не успевает спросить, в чём дело, прежде чем Чонгук оборачивается к нему и, подавшись ближе со всё той же тронутой улыбкой, находит его губы в поцелуе.       Ладони накрывают плечи Тэхёна, моментально напрягшиеся от лёгкого в своей нежности касания губ. Чонгук жмётся ближе, склоняя голову, чтобы впустить пальцы в волосы отозвавшегося Тэхёна, и улыбается, когда его талию накрывают лёгким, оторопевшим касанием. Пока ещё едва уловимо, но Тэхён поддаётся ему и отвечает на поцелуй, вынуждая обомлевшего Чонгука обнять свою шею с приглушённым их губами мягким вздохом.       Напряжение только покидает плечи, на которые юноша опирается в своей тяге навстречу, как Тэхён вдруг вздрагивает, будто приходя в себя. Он пробует отстраниться, бормоча что-то о том, что им не следует, но Чонгук всё ещё чувствует призрак его губ на своих, и ничего не казалось ему таким правильным, как то, как сплелись они в поцелуе, которого оба не могли не хотеть.       Чонгук знает, что от желания пересечь эту черту сгорал не он один. Одного взгляда в вечно наблюдавшие за ним с очарованием, совсем немного — с неверием глаза было достаточно, чтобы понять, что Тэхён желал этого не меньше.       Так почему же он отстраняется сейчас?       Перехватывая отпустившие его талию руки, Чонгук возвращает их на место и накрывает скулы Тэхёна, побуждая встретить свой взгляд. Смотрит отчаянно в его терзающиеся глаза, ловя чужой дрожащий вдох, и ласкает помнящие его поцелуй губы не оставляющим сомнений шёпотом. — Это правильно, Тэ, — он накрывает его ладонь и тянет к своему сердцу, что давно отбивает от рёбер в пленённом тёплыми глазами ритме. — Только послушай.       Тэхён опускает взгляд на свою ладонь, накрывшую его сердце, и весь он вдруг кажется таким маленьким, уязвимым, что Чонгук чувствует, как содрогается его душа. Как пылает она в нужде вернуть блеск этим взволнованным совсем напрасно глазам и улыбку — губам, которых ему так хочется коснуться.       Ему всё равно, за что Тэхёна могли не принимать там, откуда он укрылся в сохранности гор.       Чонгук принимает его всем своим сердцем, которое хочет доверить этим ранимым обнажённым глазам. — Разве я стал бы тебе лгать?       Он говорит мягко, поддевая нос Тэхёна своим в жесте, который лишает напряжения натянувшиеся под его ладонями плечи. Учащённое биение сердца не оставляет сомнений в своей искренности, которую Чонгук изливает в раскрывшуюся ему душу, следуя за затянувшимся желанием и вновь накрывая губы Тэхёна в поцелуе.       На этот раз парень отзывается сразу, притягивая его ближе и углубляя поцелуй, от тягости которого дрожь берёт вцепившиеся в Тэхёна в поиске опоры кончики пальцев. Чонгук стонет в сладостное скольжение их губ, побуждая руки сильнее сжать свою талию, комкая и задирая ткань свитера, в котором становится всё жарче с каждым мгновением поцелуя.       Касания ладоней жгут кожу испепеляющим теплом, когда Чонгук подставляется под обвившие его объятия и позволяет рукам скользнуть под мешающуюся ткань. Не глядя, он утягивает Тэхёна в сторону камина, сильнее обвивая его шею и завлекая, словно лучистый огонёк манит изголодавшегося по свету. Поцелуй забирает его дыхание, ахом замирая на губах, когда Тэхён следует за ним и целует сильней, напористей, словно боится, что Чонгук исчезнет прямо из тисков его рук.       Силой вынуждая себя отстраниться, юноша бездыханно заглядывается на припухшие от ласк губы и опускается на простынь, хранящую собой тепло от разожжённого подле них камина. Неспешно он избавляется от свитера, позволяя пламенному свету скользнуть по оголившейся коже, и откидывается на подушке, рассыпая волосы тёмными змейками в обрамлении залитого нежным румянцем лица.       Замерший Тэхён прослеживает всё это будто зачарованный, обегая податливо изогнувшееся тело и бессознательно подаваясь ему навстречу. Чонгук тянет к нему руки и улыбается смущённо до морщинок в уголках сверкающих глаз, когда Тэхён следует за безмолвным зовом и нависает над ним, всё так же не сводя с него заворожённых глаз. — Не смотри на меня так, — шепчет он, заботливо убирая сбившиеся волосы Тэхёну за ушко. — Как?       Ресницы сокровенно подрагивают от вкрадчивого, кажется, искренне непонимающего шёпота. Оглаживая смуглую в приглушённом свете огня шею, Чонгук закусывает губу и обивает нависшие над ним плечи, чувствуя приятное томление там, где ласкают его кожу тёмные глаза. — Как будто ты не веришь, что всё это взаправду.       Губы касаются его лица, прокладывая путь до ямочек в уголках улыбки, которая сама собой пробирается на исцелованные губы. Чонгуку хочется ещё, и потому он подаётся выше и вовлекает Тэхёна в поцелуй, млея от огладившей талию ладони, чьё касание усеивает нагую кожу трепетом мурашек. — Иногда я просыпаюсь по ночам с мыслью, что всё это — мой побуждённый одиночеством сон, — слова прячутся в выемке его ключиц, к которой Тэхён прижимается губами, прежде чем коснуться бьющегося растроганно пульса на доверчиво обнажённой шее. — Что я в один день соскользнул с обрыва и разбился, и это — моё вознаграждение.       Возвращаясь к Чонгуку, он поддевает яблочко его подбородка и накрывает лоб юноши своим, притираясь кончиком носа к трогательно разрумянившейся щеке. — А потом я поворачиваюсь и вижу тебя.       Нежно улыбаясь, Чонгук встречает петляющие по его лицу глаза, в которых видит себя же. — Я не хочу, чтобы ты смотрел куда-либо ещё.       Их губы сталкиваются в поцелуе, берущем дрожью от своей проникновенности. Чонгук льнёт навстречу накрывшему его телу, изгибается вслед за проскользнувшей под поясницу ладонью и дразняще кусает терзающие его губы, улыбаясь, когда тем самым срывает с них распалённый стон.       На поводу у вонзившегося в сердце крючка Тэхён забирается между раскрывшимися бёдрами и пускает руки блуждать по влекущему телу, сталкивая их друг с другом в изумительном трении. Не сдерживая сотканного из оглушительной близости стона, Чонгук подаётся навстречу, пробираясь под кофту Тэхёна, и задирает её до плеч. Хочется избавиться от преград как можно скорее, и это желание находит свой отклик жалобным просящим стоном, когда Тэхён отстраняется лишь на мгновение, выбираясь из мешающей вещи, и тут же возвращается к нему, находя зацелованные им же губы с возгорающимся нетерпением.       Чонгук послушно приподнимает бёдра, когда его окончательно раздевают, но жар окутавшего его тела не даёт остудиться. Мурашки осыпают его кожу отнюдь не от прохлады, а от истерзанного стона, когда он впускает ногти под крыльями лопаток и подставляется под жаркие поцелуи, усыпающие лаской его шею и плечи.       Их глаза находят друг друга вновь, когда Тэхён с немалым усилием отстраняется и садится на колени, разрывая телесный контакт. Чонгук не испытывает порыва укрыться от чарующе мазнувшего по нему взгляда и льнёт навстречу надавившим на коленки ладоням, раскрываясь перед плавящими, заполонёнными восхищённым желанием глазами.       Тэхён не просто смотрит на него, смакуя каждый сантиметр оголённой, усеянной румянцем кожи. Зачарованный, он любуется и, когда соскальзывает взглядом к возбуждению, что завлекающей каплей смазки проступило на головке его вздёрнутого члена, теряет остатки своей сдержанности. Напряжёнными от нетерпения руками он спешно избавляется и от остатков своей одежды, прежде чем вновь накрыть прогнувшегося навстречу Чонгука собой с изведённым мимолётной разлукой стоном.       Вспышки страсти окутывают распалённую желанием кожу вслед за сильной хваткой ладоней и обрушившимися следом поцелуями. Чонгук опустошённо всхлипывает, когда их бёдра сталкиваются друг с другом, пачкая обоих изобилием смазки. Он раскрывает колени, перехватывая запястье Тэхёна, и дрожащей рукой ведёт ниже, туда, где пламенно стягивает в порывистом возбуждении, которому так сильно хочется выхода.       Первое касание смазанных слюной и предсеменем пальцев забирает дыхание из содрогнувшихся лёгких. Чонгук вжимается затылком в подушку и блаженно жмурит веки, распахивая располневшие от ласк губы в беззвучном стоне. Тэхён считывает дрожь его ресниц, шумно вздымающуюся грудь и заломившиеся в удовольствии брови, проскальзывая внутрь и сцеловывая капельку испарины с оголившейся навстречу его жаркому дыханию шеи.       Пальцы путаются в волосах Тэхёна и прижимают ближе, ласково поглаживая, пока тот растягивает Чонгука, медленными, осторожными движениями раскрывая под себя. Он схватывает налету, целует пламенно, стоит малейшему дискомфорту показаться на закравшемся в сердце лице, забирая неиссякаемой лаской всё, что не касается их падких друг до друга тел. Чонгук не сдерживается, срывает выдержку нежными стонами прямо на ушко и нетерпеливо жмётся ближе, стоит пальцам с затяжкой покинуть его распалённое добела тело.       Дыхание срывается и сладостным стоном тревожит слух, стоит Тэхёну плавно оказаться внутри в один слитный неспешный толчок. Он прижимает Чонгука ближе, вцепляясь в обвившие его бёдра до побеления кожи, пока юноша осыпает его лаской, гладит волосы и плечи, позволяя им обоим привыкнуть к проникновению. Их пальцы переплетаются поверх покрывала, когда Тэхён находит его губы в поцелуе и выскальзывает до тех пор, пока в жарком плене изогнувшегося под ним тела не остаётся одна головка, чтобы заполнить собой по новой до сорвавшегося с губ шёпота своего имени.       Чонгук подставляется под поцелуи и надсадно терзающие его ладони, запрокидывает голову и обвивает плавно движущегося в нём Тэхёна дрожащими руками, с блаженным стоном подаваясь навстречу размеренным глубоким толчкам. Простынь комкается, впитывая собой каждое движение тел, сгорающих в свете огня. Чонгук растягивает уголки губ в улыбке, которую нежно зацеловывают, прежде чем Тэхён подхватывает его бёдра и насаживает на себя до звонкого шлепка тел и вцепившихся в простынь пальцев.       Гортанный хриплый стон теряется во взмокшей шее, охватывая лихорадкой вслед за тягучими движениями члена внутри. Бурлящее в теле напряжение затягивается под усеянной испариной и поцелуями кожей, познающей жар обоюдных ласк. Чонгук не может насытиться приятным весом сильного тела, кроящего его под себя, и жаром обжигающей губы кожи, от которой он не в силах оторваться.       Ему хочется остаться в этом мгновении навсегда, дорвавшимся до пепельной близости после слишком долго изводивших их недосказанностью дней.       Кажется, словно минуты растягиваются в томительную вечность, пока концентрат удовольствия не воспламеняется, проливаясь белёсыми каплями на терзающие его пальцы. Они нещадно растягивают оргазм, стоит Тэхёну обхватить сосредоточение его возбуждения вслед за набравшими силу толчками. Опалённый, Чонгук содрогается, изгибается навстречу ласкающей его ладони и оставляет алые ленты вдоль крепко удерживающего его в плену тела, под которым задыхается сейчас.       Изнутри его заполняет пылающее тепло, когда Тэхён достигает пика следом и совершает последние толчки в погоне за собственным наслаждением. Чонгук смакует заполнивший его жар, проводя по испещрённой им спине и поглаживая накрывшие его широкие плечи, за которыми нестрашно укрыться. Учащённое дыхание вздымает грудь, к которой он жмётся всё ближе, пока Тэхён обегает ладонями его поясницу, изгиб дрожащих бёдер и талии, размазывая по усеянной оргазмом коже жемчуг удовольствия.       Хочется остановить время и на вечность остаться так, в этих пылких объятиях, близости тела, под которым так восхитительно приятно сгорать. Чонгука устроит и эта ночь, если за неё Тэхён так и не покинет его, разнеженного и разомлевшего от ласк, пока они оба не иссякнут вслед за догорающими в камине брёвнами.       Мерцающий там огонь откликается в глазах, которые находят Чонгука, стоит Тэхёну приподняться на локте и накрыть ладонью его скулу. Подушечкой пальца он нежно смахивает испарину с подавшегося навстречу лица и проводит под одним из смотрящих на него оголёно глаз, в которых тонет без шанса на освобождение.       Чонгук не знает, сколько времени они проводят, неспешно, тягуче целуясь вперемешку с бесповоротно пленёнными взглядами, разделёнными на двоих подобно этой самой постели.       Единственное, что он знает наверняка, — это что ему никогда не хочется покидать ставшие свидетелями их воспламенившихся чувств стены.       В глазах, что вбирают его зацелованные губы, тлеющие угольки глаз и улыбку, вызванную и предначертанную одному лишь Тэхёну, Чонгук видит, что это не может быть не взаимно.       Тэхён этим утром исполнил одну из самых заветных его мечт, а после застал одним из самых его любимых лакомств. Если сегодня и вправду хороший день для исполнения желаний, Чонгук готов провести оставшуюся вечность, следом за этой ночью воплощая грёзы Тэхёна в разделённую ими жизнь.

***

      Впервые за последние дни утро встречает его прохладой опустевшей постели. Перекатываясь на спину, Чонгук потирает глаза и подавляет зевок, щуря веки навстречу прокрадывающемуся в дом солнечному свету. Сегодня он не застелен дождливыми тучами, но юноша испытывает свойственную пасмурной погоде тоску, когда приподнимается с постели подальше от сладостной пелены сна.       Сердце успокаивается в растревожившейся от пробуждения в одиночку груди, стоит Чонгуку замереть на веранде. Взгляд находит кружащего у запряжённой лошади Тэхёна, лишённого малейших отголосков сна. Должно быть, он уже успел подняться и собраться в дорогу, которая наконец стала возможной после затянувшегося сезона неблагоприятных ливней.       Сильнее кутаясь в свитер, Чонгук спускается по ступенькам и встречает Тэхёна на полпути, когда тот подводит лошадь к оставленным им у порога сумкам. Одного взгляда на них достаточно, чтобы заметить мелькающие в них баночки упакованного в дорогу мёда.       День поездки подкрался незаметно, но, может, дело в том, что Чонгук с головой потерялся в трепетной ласке, нежившись в руках, которые стремился не покидать дольше возможного. Тэхён отзывался на каждый его поцелуй, инициировал близость сам, будто бы развязавший всё это юноша снёс последние выстроенные в его груди преграды и позволил потеряться в столкнувших их чувствах с головой.       Они не говорили об этом все те дни, что провели подле друг друга, ещё ближе, чем прежде, с той самой ночи, но этого и не требовалось. Чонгуку нужно было только взглянуть в неизменно обращённые к нему глаза, чтобы убедиться, что они с Тэхёном на одной странице. Бережно выводят пролившимися чернилами их историю, которую он ещё не был готов завершать.       Иногда, когда Тэхён думал, что он не смотрит, Чонгук мог поклясться, что ловил отчаянное, опасливое рвение в осевших во всём его существе глазах. Это самое чувство охватывало и его, когда он украдкой устремлял взгляд к Тэхёну и думал о том, как же повезло ему забрести именно в этот уединённый уголок скал.       Чонгук знает, что мог бы укрыться и в снятом им домике, куда держал свой путь. Только там ему не было бы и вполовину так хорошо, как в руках хозяина уютной хижины, в которой он оставил своё сердце.       С каждым поцелуем, каждым нежным касанием, исполненным трепетной чувственностью, Чонгук убеждался всё сильней, что не хочет покидать эти стены и эти руки. Ни по истечении трёх недель, никогда.       Даже глядя на уже собравшегося в поездку Тэхёна сейчас, он не сомневается в этом ни на мгновение. — Готов ехать?       Тэхён избегает смотреть ему в глаза, переминаясь на месте, и косится в сторону дороги. Как будто если он не будет видеть Чонгука, то сможет притвориться, что тот не уезжает. Не оставляет его после всего, что сплело их в сокровенном свете отливающей от гор луны.       У Чонгука же это вызывает улыбку. Не забавляющуюся, не насмехающуюся, отнюдь нет.       Его улыбка отдаёт искренним очарованием.       Перебегая взглядом между ждущей лошадью и Тэхёном, он решает сжалиться и перекрыть, наконец, его скрашенное неуверенностью терзание. Вдвоём они оттягивали этот день, что всё равно подкрался со спины и накрыл осознанием своей неизбежности сейчас, но исход у него совсем не похож на тот, что испугом прослеживается в каждой черте Тэхёна.       Вбирая взглядом собранные сумки, Чонгук подаётся ближе, находя бессознательно напрягшуюся в кулак руку парня, и переплетает их пальцы, прежде чем прижаться к его груди. — Давай я лучше приготовлю что-нибудь к твоему возвращению, — предлагает он и притирается к шее Тэхёна, прикрывая веки от теплоты объятий. — Как насчёт жаркого? Я видел, что в кладовке завалялась баранина.       Долгое мгновение замерший Тэхён молчит, не отзываясь на промолвленное в его грудь предложение. Чонгук же не принимает его заминку за отказ. С ямочками проступившей на лице улыбкой он терпеливо выжидает, пока Тэхён наконец не подастся к забравшемуся к нему в руки, сердце и душу юноше с тронутым неверием выдохом.       Ладонь накрывает и поддевает укутавшееся в его грудь лицо, когда он отстраняет Чонгука и находит его нежный взгляд своим. Обхватив его щёки, Тэхён перебегает глазами по его лишённому сомнения лицу, словно не верит в то, что Чонгук правда хочет остаться.       Хочет остаться здесь, с ним, а не упустить то самое счастье, которое после затянувшихся годами поисков обрёл в пленяющей красоте скал. — Ты…       Голос Тэхёна всё ещё сквозит неверием, пока он вбирает льнущего к нему Чонгука и задерживается взглядом на губах, которые познал слишком близко, чтобы так просто их упустить.       Чонгук этого и не допустит.       Будь сердце Тэхёна медовой сотой, он бы потратил остаток своих дней на то, чтобы наполнять её цветением распустившихся в его сердце бутонов. — Поезжай, Тэ, — мягко шепчет Чонгук и накрывает его губы в поцелуе, которым прощается лишь на считанные часы взамен бесконечной разлуки, которой случиться так и не было суждено. — Я буду здесь, когда ты вернёшься.       Улыбка, которую дарует ему Тэхён в лучах летнего солнца, кажется ему самым искренним воплощением счастья, о котором Чонгук только мог мечтать.