Гнилое сердце

Андрей Кречетский — сложный человек, холодный, эгоистичный манипулятор, локти которого по локоть испачканы в чужих страданиях и муках, любит младшего брата. Любит больше положенного. Неправильно. Порочно. Грязно. Потому что не может иначе, не может не тянуться к свету, к добру, которого уже у него нет, и лишь тьма одна давно в его душе, точно скверна, что не искоренить ничем — только погреться в теплых лучах нового солнца, потушив то со временем из-за непригодности. Дима является тем идеалом, что не хочется портить сразу, прикасаться и марать — хочется наблюдать, представлять где-то в голове, как он отрывает эти ангельские белые крылья от чужой спины и с хрустом ломает те. Алая кровь стекает по его пальцам, капая на пол, перья разлетаются в разные стороны, плавно опадая вниз с последним криком, стоном боли, сорвавшимся с чужих губ. Эти губы, тонкие и наверняка мягкие губы, что сжимаются из-за сдерживаемой злобы, что поджимаются и дрожат из-за переполняющих душу чувств, что наверняка приоткрываются из-за вздохов и стонов удовольствия — прекрасно, прелестно, потрясающе. Андрей сжимает свой член сквозь ткань светлых брюк, тихо выдыхая и откидывая голову на спинку темного кресла. Его голубые глаза, точно стекло бокала из-под вина — такие яркие, живые, но в то же время будто и кукольные, фарфоровые, что обрамлены темными пушистыми ресницами. В них звездочками, искорками переливается счастье из-за испытываемой влюбленности. Интересно, как бы они выглядели, когда он трахал его, оставлял засосы и поцелуи на его теле? Старший Кречетский прикусил внутреннюю сторону щеки, подрагивающими пальцами расстегивая чертовы брюки на себе. Яркий пылающий огонь был ему свидетелем, свидетелем позора, сумасшествия и нездоровой любви. О. Как бы он хотел коснуться его гладкой кожи в живую, ощутить этот сладкий вкус чужой плоти, словно изысканный десерт, что будет долго-долго таять на языке послевкусием. Мужчина представлял уже ни раз реакцию брата на свои мысли, слова и искренние желания, связанные с ним. Представлял это неверие и шок на лице другого, представлял отвращение, плескающееся в чужой лазури. Представлял розовые губы, что будут приоткрыты от осознания всего. Старший Кречетский начал плавно двигать ладонью по стволу и, свободной рукой сжав свои волосы, он оттянул их назад, ощущая совсем другую ладонь, более грубую, что мягко скользила бы по чувствительному члену, горячий тугой рот, который сомкнулся бы после на нём. Стеклянные глаза, застланные туманом похоти обжигали и резали душу. Он хрипло выдохнул, постепенно увеличивая темп движений, а вскоре и вовсе начиная вбиваться в собственный кулак, балансируя на грани. Мужчина представляет чужой тихий смех, обращенный не к нему, и тихо кончает, запрокидывая голову. На душе в миг становится паршиво от того, что он не отчаянно желает этого, но никогда не сможет признаться брату в своей неправильной и гнилой любви, что накрепко закрыта в сердце под множеством золотых замков. — Неужели в тебе не осталась хоть капля благородства, брат? — Он снова стоит в своем кабинете, нервно и до побеления костяшек сжимает край дубового стола: позади него находится виновник его состояния, предмет обожания страшной привязанности — чертов младший брат. Дмитрий в очередной раз говорит про то, какой его старший брат ужасный и бесчувственный изверг, что не отпускает Полину. Какую-то жалкую крепостную, которая его брату была куда интереснее, чем он сам. Это злит и ужасно раздражает — на короткий миг ему хочется убить эту девчонку, которая отбирает у него драгоценные сокровища, напоследок спросив: как ей все легко достаётся, а после вырезать чужое сердце и принести на золотом блюде прямо брату в руки. — И почему же эта крепостная тебя так беспокоит? — Вздыхает Андрей, наконец повернувшись к нему лицом. Мужчина нагло лжет, совершая ни первый грех — он прекрасно понимает причину данного поведения своего брата, из-за чего хочется сломать деревянный край, на котором находились в данный момент времени его пальцы, до щепок — именно так, чтобы они впились в ладони, вызывая кровь. — Этот вопрос я должен задавать тебе. — Произнес Дмитрий, заставляя Андрея криво улыбнуться, но промолчать. — Потому что это не справедливо. Отпусти её, Полина не заслуживает такого отношения. Андрей слегка наклонил голову к своему правому плечу, прищурившись: Дмитрий до сих пор, будто гордая птица, стоял ровно, даже не сгорбившись — настоящий солдат. — Просто ли поэтому? Что-то ты мне явно не договариваешь, брат. — Он специально выделил последнее слово, слегка растянув свои губы в улыбке. Дмитрий подошел к нему на пару шагов ближе, почти что касаясь своим теплым дыханием чужой бледной кожи. — Что ты хочешь? — Зло прошипел он старшему в лицо. На этот вопрос чужой мозг сразу находил слишком много ответов, которые сформулировать и выдать сейчас было не подвластно даже самому Андрею, начиная как от самых безобидных, и заканчивая не самыми цензурными, воспринимаемыми, и противными идеями. Андрей задумывается и медленно заходит за широкую спину брата. Он несколько мгновений глядел на чужой затылок с немыслимым желанием прикоснуться к сильной шеи и сжать, заставив начать задыхаться. Мужчина пробежался языком по губам и прошептал близко к его уху: — Женись на Катерине и будь счастлив, ведь это то, что я для тебя желаю и пытаюсь делать, — мужчина развернулся к нему, не выдерживая чужого теплого дыхания, что касалось его кожи шеи на протяжении нескольких долгих секунд. — Я сделаю это, но ты сейчас же напишешь ей вольную, Андрей. — Сурово произнес Дмитрий, поджав губы из-за подступивших к горлу эмоций, заставляя старшего задержать взгляд на его рте. Он ошеломлённо взглянул на него, снова удивляясь способностям этой чертовки, что может успешно контролировать его брата, даже не имея власти и особых преимуществ. Губы сомкнулись в плоскую напряжённую линию. — Договорились. — Андрей поднял свою ладонь, опуская ее на чужое плечо и, хлопнув по нему, нарочно провел вниз по предплечью, но нехотя отстранился, несмотря на грязное порочное желание сжать чужие мышцы, а еще лучше коснуться чистой гладкой кожи, поцеловать её, вцепиться зубами и оторвать себе кусок на память. Он хотел бы попробовать его на вкус, а может и съесть целиком, греясь после от мысли, что он не достанется никому кроме старшего Кречетского. Будет принадлежать только одному человеку. Дмитрий лишь удивленно взглянул на него, но комментировать чужие действия не стал. Он опустился на кресло, достал бумагу с ручкой, начиная писать, ощущая раздражение. Младший же не спешил уходить: брат отошел к окну, разглядывая за ним открывшийся пейзаж, который явно не интересовал его ни капельки. — Не доверяешь? — Усмехнулся Андрей. — Как тебе можно верить после всего, что ты сделал, — горько произнес Дмитрий, даже не обернувшись к нему. Граф в ответ постучал свободной рукой по столу, мимолётно ощущая лёгкий укол совести, но он был настолько слабый, что мужчина его почти не почувствовал. Должно быть игла шприца давным-давно сломалась и испорчена, загрязнена микробами. — Это ради твоего блага. — Умело парировал старший, медленно выводя черные витиеватые буквы на будущем письме. — Ради моего блага, конечно, — Дмитрий скривился, снова подойдя к чужому столу и в ожидании уставившись на то, как тот пишет, — знаешь, я думал, что ты изменился в лучшую сторону. Андрей ненадолго застыл, но после продолжил все ещё молча заниматься порученным ему делом, тихо сглатывая из-за накатившей на него внезапной злости. — Дима мы одинаковые, не ставь себя выше других, — произнес он в отместку и коротко ядовито улыбнулся, делая последний аккуратный завиток на листке. Брат же приоткрыл рот от переполняющего его возмущения, — вот. Младший грубо выхватил листок из чужих ладоней, отходя в сторону и внимательно перечитывая, чем Андрей лишь любовался, подперев кулаком свой шероховатый подбородок. Военный поднял на него потеплевший взгляд, вынуждая старшего этому лишь усмехнуться: слишком добр и наивен. — Я лично отправлю ее нотариусу сегодня же, — он стремительно пересекает комнату, оставляя за собой лишь приподнятую с пола пыль, но останавливается около двери, — только попробуй что-нибудь сделать против Полины, и помолвке будет конец, брат Дверь захлопнулась, буквально оглушая Андрея и оставляя его наедине со своими жалкими мыслями. Он ещё долго будет вспоминать и страшно жалеть о том, что не смог ничего рассказать, что-либо сделать: белая птица вырвалась из черной роскошной клетки, вспорхнув и улетев далеко в небо, подальше от всепоглощающей тьмы. Как тяжело поставить точку, Заставить сердце все забыть, Отрезать от него кусочек, И дальше жить, но не любить. Удар. Треск Воет страшная вьюга, снег закатывается прямо в короткие черные ботинки— мужчина стоит в одной легкой черной куртке и без шапки. Зверский холод пробегает по его телу — Андрей бы мог это чувствовать раньше, но сейчас создавалось такое ощущение, что он вовсе не здесь, а где-то намного дальше. Топор в замотанных, какой-то порванной изношенной тряпкой, руках попадает между очередным срубленным куском дерева, разрубая тот на части и заставляя рухнуть на белую пушистую землю. Дима безуспешно пытается докричаться до него:«Андрей! Андрей!» Звучание чужого голоса отдалённо бьет по ушным перепонкам, почти не беспокоя старшего графа — он лишь продолжал наносить удары по древесине, даже не подняв на них взгляд. Оказавшись в ссылке, Андрей был в ярости, был полон негодования и ощущал потребность снова оказаться вместе с братом, исправить все свои глупые ошибки и сделать по другому. Так как нужно. Поздно — противное донельзя слово бьёт по вискам, пульсируя до тошноты и обливаясь яркой вспышкой, что вызывала только темноту в глаза и головокружение. Кречесткий сжимал зубы и ходил как загнанный зверь в клетке по всему небольшому периметру деревянного домика. Остался один, совсем один, не нужный и никчемный — набатом звучало ото всех уголков его разума. И только когда повозка трогается с места, увозя двух влюбленных от него, Кречетский впервые смотрит на того, на братскую спину и тихо шепчет синими пересохшими губами: — Я так и не смог тебе признаться, Дима. — Мужчина горько улыбается, ощущая, как собственное гнилое сердце сочится бордовым соком, разрываясь: Андрей падает на колени, ударяясь кожей рук о снег. Тот больно жжет кожу, впиваясь в неё маленькими иголками. Досада и обречённость заполняют его целиком. Заслужили.