Дозобрь

Антон не любил переезжать. Тяжело было расставаться с вещами: то надо, сё надо, это выкинуть жалко — надо пристроить, это выкидывать грех. Но любишь не любишь, а надо. Дальняя коробка с нижней полки шкафа своим огромным слоем пыли кричала об опасности. Но Городецкий её не услышал. Ничего интересного в этой коробке не было. Ну, да, один мёртвый таракан, пыль из которой можно было свалять несколько игрушек, Надины детские вещи. Даже не детские, а почти младенческие. Света точно скажет: «отдавать нельзя, пристроим». В крайнем случае, продадут. В самом крайнем случае родят ещё одного ребёнка и не будут покупать новые вещи, как самые настоящие борцы за экологию. Городецкий с любовью рассматривал каждую вещицу. О многом напоминали эти кофточки, штанишки, рубашечки. Он поднял последнюю детскую вещицу в этой коробке — маленькое, красивенькое платье в крупный горошек. Летнее, на один сезон, Надя очень быстро из него выросла. Вещь, которую стоило бы отдать кому-то. Ещё хорошая, ещё послужит. Под платицем лежала рубашка. Не мужская, но юношеская. Тоже в горошек. Антон почти подпрыгнул от радости, когда услышал звонок в дверь. Саушкин странно на него влиял — уже давно выросший из подростковой радости Городецкий, чувствовал в себе искреннюю радость за парня, который трезвонил в его дверь. Костя должен был показать обновку, настоящую польскую рубашку. Мелочь, а почему-то было радостно. Наверное, Светлость так влияет. — Смотри! — Улыбка не сходила с Костиного лица даже когда тот отпрыгивал от тяжёлой железной двери. — Красавец! — Городецкий засмеялся. Не нашлось других слов. Что-то большее звучало бы странно, а меньшего сказать было нельзя. Да и что они, девушки что-ли? Шмотки на ниточки раскладывать, выясняя кто моднее? Рубашка и впрямь была красивая. Кремовая, с мелким-мелким горошком. И на Косте сидела идеально. Сразу превратился он из лапочки в серьёзного молодого человека. Настолько светлая рубашка, что Антон даже подзабыл, что Саушкин — вампир. Вспомнил, увидев на Костиных клыках рыженькие разводы. Ничего не сказал. Так вампиры устроены, им тоже есть нужно. Городецкий сглотнул нервно и проводил Костю на кухню. Обмывку покупки водкой Антон решил не устраивать (хотя оная на столе стояла), потому что Костя маленький. И хотя кофе тоже не самый полезный напиток, Городецкий верил в то, что это напиток Светлый и студенческий. И пусть Костя не Светлый, зато он студент. Значит, не должен быть против. Саушкин не отказался. Наоборот, смотрел с восторгом на Городецкого, который ничего и не делал, кроме перемешивания пыли (называемой кофе) в двух кружках. Смотрел и ничего не говорил. А Антон стучал ложкой в обеих кружках по очереди так сильно, что в ушах звенело. Настолько сильно, что в один момент испугался за целостность кружек. Но кофе остался на законном месте в кружке, а Саушкин эту тару радушно принял в свои бледные руки. — Вкусный. — Костя чуть-чуть врал. Это было заметно по горькому недовольству, которое исказило его лицо на доли секунды. — Фигня. — Городецкому даже стало немного стыдно за то, что он приготовил гостю «фигню», но сила в правде. Да и кофе обратно в порошок уже не собрать. Помолчали снова. Антон то и дело бросал взгляды на водку. Хотелось, но при юноше не стоило, плохой пример Светлые не подают. В качестве нового объекта, достойного испепеляющего взора, Антон выбрал новую Костину рубашку. Твёрдый ворот, наверняка пластиковая вставка. Тонкая, но крепкая, вряд ли порвётся. Хорошо пуговицы пришиты. Рукава верной длины и просторные, наверняка носить удобно. Косте рубашка шла. Выглядел он в ней лучше, чем обычно. Наверное, выглядел так, как его обыкновенно видел Антон. Добрым, аккуратным и странно Светлым. — Все девчонки универа — твои. — Антон усмехнулся, говоря это. Сердце странно кольнуло, он даже закашлялся. Это, наверное, от кофе. Напиток из жареных зёрен плохо влияет на сердечно-сосудистую систему. Костя, правда, тоже не очень хорошо влиял на сердце Антона. Городецкий забывал, что что-то чувствует, каждый раз, когда улыбался, пил кофе, думал о том, что Костя — вампир. Он забывал, что Саушкин ему странно родной. Забывал то, как Костя смотрит. Тёмный взгляд нездорового интереса, светлые любовные блики, которые нельзя было обозвать иначе. Костя так смотрел и сейчас. Он так смотрел часто, хотя наверняка и не знал, как много в одном взгляде. Городецкий отвернулся, отхлебнул ещё кофе. Этот молодой вампир плохо на него влиял. И ничего кроме слова «вампир» не помогало. — Девчонки? — Костя расхохотался. Искренне так, как будто самая большая глупость — предположить, что ему нужны девчонки из универа. Антон знал, что это глупость. Думал, как пошутить дальше, так, чтобы было смешно, а не неловко и стыдно. Думал, когда Костя наклонялся к нему непозволительно близко. Думал, когда брал Саушкина за подбородок. — Уверен, что мне нужны девчонки? — Костя выдохнул это Городецкому в самые губы. И уронил на себя чашку с горячим кофе. Даже не закричал, непонятно, от силы духа, от смеха или оттого, что не чувствовал боли. Антон отстранился. Пятно на рубашке выглядело органично. Может быть, это судьба? Иначе вышло бы глупо. Им определённо не стоило делать того, к чему всё шло. Городецкий даже забыл вопрос. Всё наблюдал за Костей, который ошпаренный ходил кругами, а потом встал у раковины. Рубашка действительно была хорошая. Кофе на неё почти никак не повлиял, разве что цвет изменился. Костя выжимал остатки влаги прямо в раковину, и время от времени смеялся. Городецкий пил кофе, и не поддерживал содрогания воздуха только потому что боялся поперхнуться. Новая польская рубашка звучала влажно и звонко — это пуговицы ударялись о железо раковины. Городецкий бросил Косте тусклую, узкую футболку. Зачем-то он утащил её, когда переезжал. Впервые пригодилась. Костя переоделся и грустно поглядывал на свою обновку. Они так и не придумали, как объяснить его родителям то, что сын уходил в рубашке, а пришёл в футболке. — Я постираю, и принесу тебе. — Зато Антон уже распланировал то, как с рубашкой поступить. Костя тогда всё равно был немногословен. Что до кофе на рубашке, что после. Кивнул, а потом ушёл. Перед тем как закрыть дверь, снова кивнул. Радостно, даже посмеиваясь. Городецкий мало того, что не отдал эту рубашку, он её даже не постирал. Старое, большое, кофейное пятно портило мелкий горошек. Антон смотрел на дно коробки, вспоминая, как ему тогда хотелось кофейного поцелуя с привкусом железа. Наверное, Костя тогда был именно таким на вкус. Но уже не узнать. Щёки жгло изнутри, сердце гоняло кровь слишком быстро. Даже слёз не было. Так ощущают себя люди, когда находят вещи мёртвых родственников? Наверное, чуть более сентиментально. Чуть больше слёз, чуть больше прикосновений. Антон не коснулся этой рубашки. Не плакал и даже не хотел. Просто вещь, которую сосед забыл. А то, что сосед умер — мелочь. Света рассердится. Скажет, что нельзя выкидывать ни коробку ни рубашку. Только она не знает, кому принадлежала эта польская ткань. И Антон уверен, что он ей не скажет.