Потухшие звёзды

⠀

The brightness of the sun, will give me just enough To bury my love

⠀ Небо в это время обычно усыпано звёздами, и каждый раз так и хочется задрать голову да посмотреть туда, ввысь, словно на своих давних друзей. Некоторые из этих звёздочек сияют за пару бесконечностей отсюда, другие же, вон, и не звёзды вовсе: летят сами по-себе, вводя в заблуждение детвору, не понимающую, что это десятки космических станций. Эти звёзды, пожалуй, самые особенные: с каждый годом их становится всё меньше и меньше — то тут урезали финансирование, то здесь неугоден пилот, то там невыгодно проводить исследования. Намного проще усадить детишек в полутёмной комнате, включить древний проектор начала 2040-х, где в видео с яркими картинками и модными словечками объясняют, что высадка на Луну была выдумкой, что Нила Армстронга сгенерировала для исторического допущения развитая нейросеть, что Олдрин был единственным человеком на съёмочной площадке наряду с голограммой Коллинза, а Гагарина так вообще выдумал Советский Союз. И доказательства налицо — от актёра озвучки до грима на фотографиях. Поначалу звучало глупо, а потом люди начали привыкать, как и ко всему в этом мире. Параграф рассказало сначала одно поколение, потом второе и третье. Каждое слово — один корабль в утиль. Каждая страница — одна погасшая звёздочка в небе. А он был одной из них. Той самой звёздочкой. Крюк от МКС, через пояс астероидов, у своих именуемый «космо-четками», мимо Марса и назад в родные Штаты. Тут дело не в адреналине и не в чувстве долга, здесь своё маленькое счастье, которое он не отпускает, а оно щедро не отпускает его в ответ. «За таких как ты, Купер, держаться надо» А и правда. Надо. Наверное. Скорее всего. В тот день было как-то не до этого. Он не смотрел на звёзды, просто остановил машину у дома, стёр пот с лица, зевнул. Просидел за рулём в полнейшей тишине минут двадцать-то точно, всё смотря в одну точку, обездвиженный, словно восковая кукла. После тяжёлого выдоха сапоги наконец-то ступили в океан пыли под подошвой. Джозеф выпрямил спину и даже расслабил скованные до этого плечи. За порогом дома его ожидал очередной вечер — по телевизору вещали о долгожданном выходе из продовольственного кризиса, который «точно никогда не повторится», а на кухонном столе разместилось его явное подтверждение. В просторной кухне было невероятно тепло, отчасти потому что там уже собралась вся семья, отчасти потому что только-только был приготовлен ужин. Просто, почти по-американски стереотипно, но всяко лучше, чем пирог на воде и куске украденного масла, который он ел вместо торта на выпускной. Тут и картошечка, и хоть какое-то мясо, и бобы, которые Дональд заготовил сам в прошлом году. Детям нравилось, а это главное. Телевизор выключили. Купер никогда не молился перед едой, это была привычка Дональда, но в этот раз он ей последовал. — Том, Мёрф, руки мыли? — Да, сэр. А дальше ладошка в ладонь, ладонь в ладонище. Он не знал ни одного религиозного текста, так, помнил что говорила двоюродная бабка-баптистка, но повторять за ней ему совершенно не хотелось, и даже своим детям он с самых ранних лет внушал, что нет такой силы, которую бы нельзя было объяснить наукой. А потому молитвы у него были, что команды на корабле — краткие и по делу. Вчера первая, сегодня вторая. Наконец-то шёпот под нос стих, зазвенели вилки, и комната наполнилась лёгким шумом, хоть сколько-то нарушавшим давящую тишину. Дональд не мог терпеть и её, а потому вытащил винтажную колонку, по размеру не больше банки из-под горошка и включил музыку, вроде как джаз, а вроде как соул. Вернулся не сразу, всё растирал глаза в надежде, что никто сейчас на него не смотрит. — Как день, пап? На этот тихий вопрос Тома Мёрф закашлялась, а Дональд заметно напрягся. В гнетущей неловкости все смотрели на Купера, а он смотрел сквозь них, будто бы устремляя взор в туманность за окном космического корабля, а не на дерево стола. Молчание бы угрюмо нависало над ними ещё половину вечности, но Джо внезапно встрепенулся, и на лице его появилась улыбка. Почти искренняя, она казалась особенно омерзительной на фоне покрасневших глаз и широкого зрачка, предательски выдававшего готовый вырваться наружу стресс. — День? День… хорошо. Да, хорошо прошёл, — он протолкнул кусочек еды через силу, даже не прожевав. — Очень, эм… славно, да. Славно. А ты как? Вы все, в смысле. Да, все. Опустившаяся вилка у тарелки Дональда могла значить только одно — без лишних слов он встал из-за стола, достал стаканы под виски и старую добрую бутылочку, которую они уже год не могли допить. Ну что же, всему своё время. К алкоголю Джо не притронулся, хотя стакан ему провезли прямиком под носом, только осталось взять да дозаправиться, как его Орёл-01 в ангаре NASA. — А так… что ещё сегодня было? Ой, да сегодня многое что было, да. Машинёнку проверили. Две… вроде две, да. — Куп, выпей. — Две, вроде как, Том. Потом я на своём махнул к международной. Да. И… мы… — он напрочь игнорировал Дональда, пытаясь криво улыбаться детям, которые уже пожалели о своём вопросе. — Мы ещё кофемашину новую установили, я рассказывал? — Куп, пей, кому говорю! — А ещё когда я к вам ехал, не поверите, на заправке песню слышал какую-то заводную, что-то вот из вашего, что Мёрф л-любит. Да так, многое что произошло. К М-марсу слетали разок, потом обратно. А потом… п-потом… потом… потом я был у Эрин. Да, у мамы… за заключением, и… На этом терпение Дональда кончилось. Кончилась и музыка, и разговоры с детьми, которые по просьбе дедушки пошли доедать ужин в комнате. По телевизору никто не включил мультфильмы для Мёрф, закончил кипеть чайник. Только тогда алкоголь наконец-то обжег глотку, а на лбу вновь проступил пот. Они долго сидели с Дональдом на улице, в полутьме, смотрели вдаль, за горизонт кукурузного поля, словно за диковинные леса и горы, и каждый думал, что же стоит сказать друг другу. Да и уместны ли тут слова в принципе? Вдовцу утешать отца, пережившего свою дочь? Наоборот? О нет, как ни крути, а слов не хватает. Они общались молча, просто находясь рядом, пока один курил, а второй пытался даже не начинать, вертя в руках полупустую пачку. И в конечном счёте, в собравшейся под небесным куполом ночной духоте, он заговорил, преодолевая желание замолчать навсегда. — Дон, у неё даже не опухоль была. Киста. Сдавила что-то куда-то, я так и не понял, у них там столько понаписано, н-но это была ДАЖЕ не опухоль! Это была еб- На удивление хорошо развязавшийся язык он сумел прикусить — окна в комнате детей были открыты, а брань при них он себе не позволял, особенно сейчас, прекрасно зная, что плачущая в объятиях Тома Мёрф явно старается прислушаться к их разговору. — Джо, кончай давай перемалывать это, ты только всем хуже делаешь. Мне и без того тяжко, ты хочешь чтоб меня сердце хватило?! Устроим коллективные похороны, да? — КИСТА! ТАМ! БЫЛА! ПРОСТО! КИСТА!!! Вскочив с кресла-качалки, он ухватил бутылку и со всей силы разбил её о доски. Бил ногой, вновь и вновь, с неимоверной яростью разломал это чёртово кресло, кинул к нему разорванную подушку и трясущимися руками ухватил Дональда за плечи. В полутьме его широко открытые глаза сверкали полубезумием, и в этой едкой смеси читалось и горе, и отрицание и гнев одновременно. — Почему?! Почему я должен был ехать с ней в, мать её, Аргентину, чтобы сделать МРТ? ПОЧЕМУ? Почему я летаю на проклятых рейнджерах, а в стране ни одного аппарата для того, чтобы башку проверить, нет??? Да чем мы не люди-то, Дон? Чем? Зачем убивать нас, если можно лучше вспахивать эти ебаные поля? С-сукины дети, я их каждого, я врачей этих выпотрошу, я их- — Тихо, тихо, — Дон похлопал по пыльной ступеньке. — Садись. Садись-садись, иди сюда, не заставляй старика вставать. Поднялся ветер. Именно он и разносил между сплошной стеной кукурузных всходов возмущения о том, что из двух Америк медицинская техника сохранилась лишь в одной стране, лёгким шорохом шелестел о несправедливости жизни, о том, что Купера и на работу в таком состоянии пускать нельзя, и о том, как он чуть старый самолёт не разбил, и о том, как рейнджер загорелся, и о том, что он лично прикончит каждого, кто назначал его жене таблетки от головной боли, убеждая и её, и Джозефа в том, что ничего страшного с ней не произойдёт. На небе потухла ещё одна звёздочка-станция, но ему было не до неё. Он выговаривался, изливал из себя всё то, что наболело за пару дней, которые тянулись для него целую вечность. А следующие были не лучше — похороны его мозг полностью вырезал из головы, покромсав словно раззадорившийся ребёнок, схвативший в первый раз ножницы. После этого очередная неделя смешалась в одну секунду, за которую он помнил разве что только как их командир отговаривал его от полётов, да Тома, с которым пришлось по-отцовски поговорить о том, что в семье всё встало с ног на голову, и что теперь ему нужно быть взрослым мальчиком, преодолевать первые потери и учиться жить дальше. На Мёрф же, его любименькую, его распрекрасную и хорошенькую Мёрф он смотреть попросту не мог. Её словно написали по образу его покойной жены, а от него самого осталась только улыбка да совсем слегка разрез глаз. В остальном же, глядя на её детское личико, он видел только взрослую женщину, невероятно родную и теперь невероятно далёкую. Женщину, которой он клялся в любви до гроба. И клятву-то он сдержал, а на душе почему-то легче не становилось. — Мёрф, ты вот меня никогда не перестаёшь удивлять. Вся в мать, вся в мать… Упёртая такая, ужас просто, что не скажу, со всем споришь, отцу продыха не даёшь. Вот подрастёшь, я тебя с собой в NASA возьму. Честное слово, никакой чуши про голограмму Армстронга там тебе не расскажут. Я и в корабль тебя посажу, и в телескоп дам посмотреть, у нас обсерватория там такая! Вот ты знала о том, как Эрин любила на всё это смотреть? Нет? Ой, её ж не оторвать было. Мы, ну… знаешь как вообще познакомились-то? Голос его дрожал, пока пальцы нервно перебирали первые попавшиеся предметы: он чуть ли не носился из кухни в гостиную и обратно, а если и вставал, чтобы посмотреть на сгущающиеся облака за окном, то тряс ногой и дышал глубоко и прерывисто, словно стараясь удержаться в сознании из последних сил. — Она училась на астрофизике, я на инженерии, тогда их не закрыли ещё. И в-вот у нас лекция общая была, её вообще не должно было быть, а нас как-то так объединили, а я занял место её подруги, и она так возмущалась! А потом мы сели вместе, и оно почему-то пошло, так пошло! Цветы дарил, целовались как идиоты в экспериментальной, потом… много чего было. Я всегда с аппаратурой возился, мне в космосе не до туманностей с галактиками было, я в это не вникал, так, в общих чертах помнил, что в школе разбирали. А она нет. Наберёт трактатов по этим дырам своим и давай мне вещать. Вся жизнь у нас была на лекциях, и… ой… а это т-так весело было, я тебе сейчас расскажу, — он выдавил из себя нервный смешок, хватаясь за столешницу так, чтобы подогнувшиеся колени не дали упасть. — Вот если бы не я, Том бы тоже в лекционной родился. Эрин ж как упрётся, ей сказали отдыхай, все сказали, и врач, и главный по кафедре, и родители её, в смысле дед твой, Дон, но тогда профессору важному приспичило приехать, канадец какой-то, мне не до него было, я за другим следил — мне там хоть десять кротовых нор покажите, я думал только о том, что у меня сын вот-вот появится. И сложились же обстоятельства, представляешь? С руганью ведь её из аудитории выносил, а всю дорогу до роддома слушал, как я ей жизнь научную сломал, потому что она, видите ли, профессору этому руку не пожала и тетрадку свою не всучила. Н-ну ничего, я ей тогда сказал, что обойдётся её профессор без бумажек про дыры эти. Сама пусть решает, глядишь премию получит. И так вот- — Куп, ты сам с собой разговариваешь. Когда в комнате включился свет, он готов был поклясться, что сердце не то, чтоб удар пропустило, оно в принципе остановилось. Раскрасневшийся, он уже и места себе не находил, желая провалиться сквозь землю. Сколько слов он сейчас изливал из себя, так ещё и в полнейшую пустоту, не удивительно, что Дональда это напрягло. — Дон, я трезвый. Честно. — Не оправдывайся, не страшно. Я вижу, что трезвый. Оправдываться хотелось. Объясниться, найти отговорку, доказать что у него всё хорошо, когда хорошо в доме не было никому. Ни опустошенным детям, ни замкнувшемуся в себе Дональду. Одну и ту же боль все переживали по-разному, и Купер в этом широком спектре человеческой эмоции находился где-то между вечно плачущим после школы Томом и впавшим в полнейшую апатию Дональдом. — Да меня уже просто остановили сегодня, когда из города выезжал. Тоже подумали, что под наркотой. В гостиной горел лишь один ночник, а на кофейном столике остывал чай: пить что-то крепче сейчас не стоило по той простой причине, что два новых алкоголика этой семье были точно не нужны. — Стволом в лоб грозили, мол, выметайтесь из машины, искать колеса начали, сказали, что я веду себя как обдолбанный. Кровь на что-то взяли, вон, гляди как ливануло, одни синяки будут, — Куп протянул слегка подрагивающие руки Дональду. — Извинялись потом, когда я всё объяснил, но мерзко до сих пор. Грязно как-то, понимаешь? Будто бы я как эти придурки, что полуголые в три ночи по паркам шныряют. Этот вечер они тоже провели без сна, всё на той же лавке, на тех же ступеньках. Всё так же смотрели на бескрайнее поле, говорили, когда о серьёзном, когда о чём-то отвлечённом. Купер довольно резко переключался с разговоров абсолютно рабочих, о Сатурне, о Луне, о том, как он устал летать к Марсу третий раз подряд, на разговоры личные. Столько было сказано, столько было прочувствовано, хоть и слов было немного. Он застегнул свою поношенную куртяшку, несмотря на все сопротивления молнии, после чего встал и, спрятав руки в карманы, соскочил на дорожку, ведущую в поля, поднимая за собой вихри пыли. Дон последовал за ним. В абсолютном безмолвии, они бродили посреди лесов-великанов из кукурузы, которая с каждым годом своего скромного произрастания на истощённых колорадских землях становилась чуть ли не дороже золота. Это, конечно, не бабкина ферма в Техасе, но хоть что-то. Когда они уже поворачивали обратно, Дональд чуть замедлил шаг и аккуратно спросил. — Слушай, у меня друг в Орегоне есть, у них там вроде психушки пока ещё не прикрыли, на добром слове да держатся. Ты меня извини, конечно, но я может с ним поговорю? Попьёшь что-нибудь? Я вот так же выделывался, когда моя Сара погибла, потом проблем только больше было, а оно никому на пользу не идёт. Что случилось, то и случилось, Джо. Уйдёшь в горе, так сгубишь всё. Купер не знал, как на это реагировать. Лишь нахмурился, пытаясь понять, назвал ли его Дональд умалишённым или нет и, когда дырявые кроссовки уже измерили полпути от полей до дома, он наконец-то собрался с мыслями. — Да не, не, у меня всё в порядке, правда. Детям… отец нужен, а не овощ в Орегоне. Тут он остановился, задрав голову и уставившись на небо. Эта ночь была не настолько чистой, а потому дымка звёздной пыли была припорошена мутными облачками, но пару знакомых планет он всё же отыскал. На каких-то он бывал, какие-то знал наизусть. Это космическое одеяло было его единственным спасением, и он скрывался в его комфорте каждый раз, когда жизнь становилась невыносимой. — Мне там по вене дурь всадят, а я потом комиссию не пройду. А я без корабля как птица без крыльев. Если уж и помру, то там, за штурвалом, а не в психушке, Дон. Он выпрямил спину и уставился на старика сверкнувшим в темноте летней ночи взглядом. — Правда. Я космос не брошу. День за днём, неделя за неделей. Один вырванный лист календаря, второй, третий, четвёртый… — Я, эм… с работы ушёл. Навсегда. Джо снял курточку, повесил её на крючок и, когда тот не выдержал возложенной на него ответственности и упал, даже не удосужился поднять одежду с пола. Как обычно на взводе, в этот раз он не психовал, но молчал с такой агрессией, что Том мгновенно увёл сестру на второй этаж. Дедушке и папе нужно просто поговорить. Снова. Как тысячу раз до этого. — Что?! Джо, это они из-за самолёта, да? Ты же сам говорил, что там какая-то аномалия была, гравитация эта ваша, я не помню, как правильно. Ты… — он проследовал за Джозефом на кухню, вечную терпеливицу их бесед. Закатив глаза, Купер взял тарелку, схватил ложку и набрал себе скудный ужин, разогретый тестем. — Не, не, не надо мне, — он закачал головой и уселся за стол, заглатывая куски и теперь по привычке почти их не жуя. — Только что босс то же самое в уши вливал час целый. Хватит, наигрался. Я завтра врежусь куда-нибудь по настоящему, и дети сиротами останутся. Незаменимых нет, найдут идиота за баранку, а у меня срок истёк. Отрезал и уставился в тарелку, не желая ни говорить, ни слушать. Дональд, однако, на попятную уходить не хотел. — Но это ведь вся твоя жизнь! — он сел напротив, пытаясь надоумить Купера. — Джо, если ты сейчас уйдёшь, ты жалеть будешь. Раны затянутся, ошибки забудутся, а такой возможности у тебя больше не будет. Баран, ей-богу баран. Упёртый, смотрит на него исподлобья, щурится с непривычной для него язвительной злостью. Дональд знал этот взгляд, и надежда его потихоньку начала таять. — Я на ферме тебе помогать буду. Зашумела ржавая вода, и Купер принялся мыть посуду, оставив старика в недоумении, скоро переходящим в смех. — Ты и ферма? Ой брось! — Не брошу. Не брошу! Смотри, СМОТРИ, — он закрыл кран и вытянул сырые руки перед собой.— Видишь, как трясутся? Они весь день так. С того дня, как эта железка рухнула. Мне нельзя ни за руль, ни за штурвал. Я не знаю, что делать с этим, но в небо я больше ни ногой. Есть мне, чем заняться. С Мёрф уроки делать, с Томом проект его по химии. Собрания эти дурацкие, школьные концерты, да любая дрянь, которой они маются, но не в небо. Я каждый раз думаю о том, чтобы эту машину вдребезги о станцию двинуть, и я ведь двину. Вновь шум воды, вновь молчание, вздохи, усмешки, перепирания, возмущения об одном и том же. Когда вся посуда была вымыта и перетёрта, убежать от разговора Купер уже не мог, а потому просто развернулся, скрещивая руки на груди и опираясь о кухонный стол. — Ты себя проклянёшь, если сойдёшь на землю. Тебя этот ваш Эндрю… — Андрей, — Купер жутко не любил, когда коверкали имя его его наставника. — Да всё одно… что он, зря тебя корабли целые стыковать учил, чтобы ты потом тут задом кверху картошку рыл? — Лучше картошку, Дон. Зато рядом с детьми. На этот раз старик не выдержал и за долгое время вспылил сам. — Рослый мужик, которому работать надо, а ты мамкой решил стать, да? Юбку с фартуком надеть, в куклы с Мёрф играть, да сопли им с Томом подтирать? — Да! Да, решил! На том разговор и кончился. Неимоверно уставший, Купер уж поспешил вверх по ступенькам, как вдруг остановился и бросил взгляд на Дональда, активно бурчащего себе что-то под нос. — И вот ещё что я тебе скажу: Мёрф с куклами и не играет. В том он был абсолютно прав. Мёрф играла с луноходом. Малюсеньким, сама собирала, по книжке. Они сидели в мягкой траве, там, где кончалось поле и начинались обрывы, привычный для Колорадо плед из скал и равнин, лесов и пустоши. Так спокойно и тихо. Он укутал ребёнка своей ветровкой, и девчушка тихо прижалась к нему, продолжая возиться с луноходом, перебирая в руках детальки и легонечко зевая. Он лишь потрепал её по мягким волосам, прижимая к себе поближе. — Пап, а расскажи ещё раз про пульсары. Пожалуйста. Она убрала луноходик, и устроилась поудобнее в его объятиях, ожидая отцовское истории с тем же интересом, что любой другой ребёнок направлял на сказки. Хотя, с учётом того, что научные знания о космосе Купер растерял чуть ли не сразу после колледжа, многие из его рассказов от сказок не отличались. А потому он начинал. И про пульсары, и про чёрные дыры, и про туманности, и про сверхновые. Всё, что когда либо видел или слышал, говорил тихо, но с невероятной любовью, даже когда дочь уже не воспринимала отцовскую речь и крепко засыпала. И вот, он всё же остановился. Надо было возвращаться в машину, но Купер не торопился, а потому, укрыв ребёнка пледом, который на их вылазки в поле был его главным другом и спутником, он уставился на свои руки. Обручальное кольцо. Купер так устал носить его на правой руке, будто бы это было клеймом, огромной надписью «Я вдовец», выведенной на лбу токсичным перманентным маркером. В этой роли он прожил уж больше года, и она ему отвратительно не нравилась. А потому, стараясь не разбудить Мёрф, он снял кольцо, и оно спокойно соскользнуло на привычное место, прямиком на безымянный палец левой руки. Ближе к сердцу. Ближе к Эрин. И так легко стало на душе, будто бы никогда в его жизни не было ни несчастья, ни горя, ни страданий. Обняв дочь покрепче, он поцеловал её прямиком в огненно-рыжую макушку и устремил взгляд вдаль, в бескрайнее море вселенной над ними, на крохотную станцию, запущенную сегодня и вспыхнувшую рядышком с Луной. Ведь когда гаснут одни звёзды, на небе всегда рождаются другие. ⠀ ⠀