Рвануть бы сейчас к проливу Ла-Манш

      Нёвиллет проснулся в прекрасном настроении. Это была не такая уж и большая редкость, особенно теплым летом, когда дожди почти не шли — можно было в спокойствии писать картины на природе вместо сидения дома. Сегодня был именно один из таких дней, запланированный заранее и расписанный поминутно начиная от завтрака, медитации, аффирмаций, вызова такси, дорогой к назначенному месту, пятидесяти двум минутам рисования, дорогой обратно, обедом, свободным временем и доходя до ужина и, в конце концов, сна.       Для завтрака требуется: тост с авокадо и кусочком форели и огуречный фреш. Цельнозерновой хлеб нарезается на идеальные кусочки, отправляется в тостер ровно на четырнадцать секунд. Так корочка выходит хрустящей, но не меняющей цвет — это было важно. Авокадо, лимонный сок и кунжутное масло отправляются в блендер, чтобы потом ровным аккуратным слоем быть намазанными на тост; поверх ложится красная рыба. Для фреша смешивается один огурец, немного лимона, воды, половина яблока…       Идеальный завтрак. Однотипный. Такой же, как несколько лет завтраков до этого: у окна с видом на Марсово поле, Эйфелеву башню, гуляющих уже в такую рань туристов — привычный.       Закончив с завтраком, Нёвиллет вызывает такси: с ними вечные проблемы, и лучше уж машина постоит, чем приедет позже — иначе идеальный график дня собьется и… лучше вам не знать, что тогда “и”.       Одетый в свободную льняную рубашку и штаны на манер конца восемнадцатого века в бело-синих (его любимых) тонах, он спускается по винтовой лестнице вниз, торопясь: машина стояла уже пятнадцать минут. Таксист написал, что скоро поедет по остальным делам, если заказчик не выйдет в ближайшие пять минут — знал бы он, сколько моральных сил у Нёвиллета ушло на то, чтобы заказать хоть одну машину!       — Месье таксист! Благодарю за ожидание, — Нёвиллет подбегает к машине, кое как волоча за собой грохочущий красками этюдник. — Откроете багажник, s'il vous plaît?       “Месье таксист” недовольно закатывает глаза, но открывает багажник нажатием кнопки на приборной панели. Очередной богатенький сыночек — очередной повод для раздражения; хоть и платят такие прилично. Нёвиллет кое-как убирает в багажник этюдник и садится на заднее кресло. В салоне пахнет табаком.       — Извините... Вы курили в машине? Это же комфорт-плюс!..       — Не в машине. Вас долго не было, — резко и грубовато отвечает таксист. — Ла Рошет под Мелёном?       — Все верно. Можете ехать помедленнее? Я заплачу сколько потребуете.       Таксист бросает на него нечитаемый взгляд через зеркало дальнего вида. Нёвиллет что-то быстро печатает в телефоне, перепроверяет график в который за утро раз.       — У меня к вам предложение на… примерно.. пять часов, я думаю? Дорога туда, останетесь со мной, пока я пишу картину, дорога обратно. Я не люблю излишние социальные контакты. Две тысячи подойдут, или хотите больше? Как к вам обращаться, месье таксист?       Парень на водительском сиденье давится воздухом, отстегивает ремень и оборачивается. Глядит на Нёвиллета круглыми от удивления глазами.       — Это шутка щас такая?       — Вовсе нет... — Нёвиллет сжимает телефон крепче. — Вам подходит?       — С ума сойти. Ну конечно! Я смогу оплатить мамину кредитку, — последнее тихо добавляет в конце, весь сияя от радости. Хотя и пытается скрыть. Нёвиллет слабо улыбается. Моральные нормы. — Вы меня очень выручите! Зовите меня Ризли.       Он протягивает мозолистую руку для рукопожатия, но Нёвиллет прижимает ладони к груди и качает головой.       — Никаких прикосновений. Только поездка. Зовите меня Нёвиллет. И выберите маршрут, пожалуйста, не через аэропорт. Не терплю самолеты.       "Нёвиллет," — думает Ризли, пожимая плечами и садясь обратно ровно. Пристегивается. — "Странный. Но и черт с ним, у всех свои минусы — главное, что платит."       Они едут в тишине по парижским улицам до тех пор, пока за окном не пропадает городской пейзаж, и хоть иногда да появляется намек на природу — где-то около де Венсена. Нёвиллету довелось писать там всего один раз — он не любил леса, предпочитая вырисовывать воду; но за свою жизнь так ни разу и не был у моря. Поездки так далеко его пугали — но не сам факт перемещения, а возможные попутчики.       На права сдать у него не получилось.       Он отрывается от телефона и смотрит в зеркало заднего вида.       — У вас очень хороший французский для неместного, — небрежно бросает Нёвиллет. Ризли хмурится и сжимает руль до скрипа.       — Я здесь родился и рос. А вот мама…       — О! Ох. Pardonne-moi, я просто хотел сделать комплимент. Не считайте, что я отношусь к вам с каким-то предубеждением, я просто не умею общаться с людьми, но мне показалось, что вы немного напряжены, и обстановка молчания вам не нравится. Всего-то попытка разрядить тишину. Расскажете мне что-нибудь о себе? Это поможет вдохновению на картину.       Ризли задумывается. Было бы что рассказать: закончил только коллеж, и тот кое-как, и всю жизнь работает где придётся: сейчас это такси, склад Лидл и завод Рено. Вряд ли богачу вроде Нёвиллета будет интересно. С губ срывается полный иронии и боли смешок.       — Не думаю, что такому человеку, как вы, будет…       — Не решайте за меня, месье Ризли, — бросает Нёвиллет недовольно. Шуршит сумкой, вытаскивая блокнот с шершавой нежно-кремовой бумагой и пару простых карандашей разной мягкости. — Рассказывайте.       — Да было бы что говорить...       Но Ризли находит; а пока рассказывает — не замечает, как Нёвиллет делает несколько страниц зарисовок со своим водителем.

***

      Как Нёвиллет и планировал, они прибыли в Ла Рошет — уютную коттеджную деревушку на берегу Сены — за час и семнадцать минут. Месье Ризли паркуется на открытом участке недалеко от реки. Нёвиллет убирает свои принадлежности для рисования в сумку.       — Если хотите, можете пойти со мной, j'invite, — Нёвиллет открывает дверь. — Все равно вам придется сидеть здесь в одиночестве. А интернет тут ловит через раз…       — Я не против прогуляться, — Ризли пожимает плечами. — Ведите.       Оба выходят из такси; Ризли помогает достать этюдник — тяжелый, зараза — и ставит машину на сигнализацию. Нёвиллет, не дожидаясь, идет по асфальтовой дорожке, куда-то за здания, словно знает маршрут (хотя на самом деле только посмотрел по гугл-картам), перемахивает через небольшой забор и продирается через деревья и кусты к берегу Сены. Ризли едва поспевает за ним.       — Не очень… достойные кисти виды. Вам так не кажется? — спрашивает. На самом деле, Ризли ничерта не смыслит в искусстве. Нёвиллет хмыкает.       — Мне не кажется. Вы просто не понимаете — ничего страшного. Мало кто понимает смысл в рисовании обычного, а не исключительного, — Нёвиллет раскручивает винтики на треноге этюдника, фиксирует на одной высоте, ставит его. Открывает замки-защелки; крепит степлером холст к подставке. Набирает на палитру краски; в баночку — обычное оливковое масло. Надевает фартук и подвязывает волосы тугой лентой. Ризли садится на ближайшее поваленное дерево и наблюдает. Художника за работой ему видеть еще не доводилось – и чего только не случится волею судьбы…       — Даже не стану отрицать, что не понимаю. Вы странный, извините, месье, но…       — У меня аутизм. Ничего страшного, я привык быть странным.       — О. Извиняюсь. Аутистом вы совсем не кажетесь…       — Годы психотерапии и учителей, — Нёвиллет хмыкает. — Не берите в голову. Я почти такой же, как обычный человек.       На самом деле — совершенно нет. Но для поверхностного общения — вполне себе. Если не вглядываться в мелочи, не обращать внимание на сенсорно-тактильные перегрузки.. вполне можно принять его за “своего” — хоть и “своим” в этом мире он себя совершенно точно не чувствовал. Но у него были картины — картины, которые не осудят. Не набросятся. Молча выслушают и примут все эмоции на себя. Так лучше, чем с людьми.              Он приступает к письму. Влажные от краски кисти скользят по холсту. Резкие и быстрые, отчасти кажущиеся бессмысленными мазки отдаленно похожи на стили Моне, Ренуара и Писсарро. В небрежности краски вблизи не виделась целостность — воплощение теории детерминированного хаоса в живописном ее виде; но стоило отойти на несколько шагов назад: вот вам и река. Вот парк по ту сторону от Сены. Вот — месье Ризли, отошедший в ту минуту, как попал под кисть, к кромке воды. Вот — голубое небо почти без туч и солнечные блики. Воздушная перспектива, золотое сечение; математичность композиции, выверенная в идеал числа Фибоначчи… Рисовал Нёвиллет быстро, по наитию, по внутреннему чутью — и оставалось только дождаться, когда высохнет масло — благо, фирма, предпочтение которой он отдавал, выпускала быстросохнущие краски. Нёвиллет весь вымазался; благо – только руки и лицо пострадали, а одежде не досталось — иначе ему было бы неловко перед таксистом. Вряд ли машина принадлежит ему.       Нёвиллет отходит от картины. Достает телефон, делает несколько фото и сразу же выкладывает их в инстаграм.       Он не любил социальные сети — но они делали его известным. И приносили деньги. Приходилось хоть иногда их вести.       Ризли все это время стоял у него где-то за спиной. Молчал, изучая. Подойдя к этюднику, он вглядывается в холст.       — Ладно. Признаю. Я не ожидал, что такие дрянные виды можно так красиво написать. У вас талант, месье Нёвиллет, — он улыбается.       — Благодарю, — кивает в ответ. — Пока ловит сеть, и пока я не истратил весь ресурс для разговора: дайте свой номер для перевода денег, пожалуйста. Вы мне очень помогли сегодня.       В самом деле — давно Нёвиллету не удавалось встретить столь приятного, легкого и не давящего своим присутствием человека. Было даже удивительно.       Сегодняшний день был распланирован от и до — начиная от… ладно, вы это уже слышали. Запланирован полностью. За исключением очаровательного таксиста, показавшегося изначально таким язвой — и его номера телефона, быстро записанного на страницах скетчбука рядом с его же портретами. Нёвиллет не сможет себе отказать в удовольствии пригласить его сопроводить за город еще раз.       Ведь так удобнее, чем заводить новые социальные контакты, разве нет?