Оно того не стоило.

Диамкей не радовался. Диамкей в принципе разучился радоваться ещë месяца три тому назад, будучи не обдолбанным и не в кабинете психиатра, у которого от силы трижды был, и то – по серьëзному настоянию любимого, который единственный остался за него беспокоиться. Руки трясутся, до онемения сжав давно подаренный Хайди кинжал. Вроде сувенир, а лезвие первоклассное. Время, как сама концепция, уже очень давно растворилась в его голове, уступив место под солнцем рассудка – шаткого, ненадëжного, и вечно так же будто под кайфом – для циклов, которые ему внутренний голос диктует. Голос этот был ласково Клюквой наречëн. Возражать никто не стал: друзья и не к такой бредятине привыкли, а Обси лишь устало вздохнул, приулыбнулся, да пробормотал что-то одобрительное. Плоть под ним не ощущается настоящей. Это не тело. Это мешок гнили, гниющих органов, гнилых остатков, и что самое важное – он медленно становился таким же, пока багровая кровь струилась между пальцев. О, Обси, его милый-милый Обси. Его лунный свет в этом затхлом, бетонно-стеклянном царстве тьмы. Личный маяк и самый тëплый дом, в которого можно уткнуться и зарыться носом изгиб шеи, страстно вдыхая одеколон, который на самых кончиках пальцев чувствуется, и на железной цепи себя держа; лишь бы не вцепиться зубами в бледную кожу. Душенька говорит – зависимость и параноидальный бред. Диамкей говорит – карма и Бог Клюквы. А ведь у них всë было так хорошо. Так приятно. Так... Глупо, что ли? Совершенно по-идиотски, да. Правильно. Иначе это и не назвать. А как по другому назвать встречу, когда один бежал под ливнем, тихо матерясь на латыни и пытаясь прикрыть голову толстовкой, а другой застыл посреди той же самой дороги, зависнув на несколько секунд? Они в принципе с самой первой встречи напоминали двух влюблëнных идиотов. Но, как ответственно заявил сэр (или с некоторых пор мистер) Тайм – "Рядом с музой оставаться трезвым и адекватным – верх неприличия!" Диамкей думал абсолютно точно так же, пока его муза не начала покоиться в зип-пакетиках и дешманских пластиковых блистерах. Они как будто были созданы друг для друга. Два поломанных, истерзанных и побитых жизнью кусочка паззлов, которые идеально состыковались, подарив тепло, любовь и беспамятство. Убаюкав нежностью, окутав заботой и защекоча идиотизмом обоих, что не могли не шутить даже пяти минут в обществе друг друга. Шутки смолкли навсегда, когда Диамкей поздно ночью тащил к их общей машине огромный мешок для мусора. Работа предстоит долгая, а обескровливание может занять слишком много времени. До рассвета осталось адски мало. Ему нужно спешить. Никто из их друзей – что общих, что не совсем – не смел и сомневаться в близости "грязевика" и "вампира". Да даже делать это не хотелось. Низкий и высокий. Худой и широкий. Тëплый и мягкий. Юркий и неповоротливый. Души друг в друге не чаяли, обвенчавшись спустя всего месяц, обучив друг друга звëзды на небе выискивать и по катакомбам бегать, не страшась свернуть шею. Словно играючи перемахивая через огромные балки и ржавые трубы. О, Диамкей отлично умеет играть. Ведь для того, чтобы идеально солгать, хватает только нескольких знаний и искренне верить в свою ложь. Диамкею для веры хватает всего несколько слов: "Оно того не стоило". Хотя больше столь обожаемых таблеток и странных субстанций, припрятанных по абсолютно разным местам, Диамкей обожал тратить деньги. И тратить их долго, смакуя, чуть ли не разбрасываясь и горделиво задирая голову и выпячивая без того объëмную грудную клетку, с которой цепочки золотые свисали. Будто показывая, "кто здесь папочка". Видимо, далеко не Дима. На краже из сумки ему стало стыдно. Со счëта – совестно. После попытки своровать кредитку стало душно. А потом в голову пришла одна простая, короткая мысль, которая не отпускала до самой ночи пятницы. Но без проблем быть не могло. И в их отношениях главной проблемой был Диамкей, и его маленькая тайна, почему же он такой маленький, худенький, и весит как пëрышко. А ещë – почему в одном из его ящиков целый склад из маленьких белых пакетиков. "Обсидиана больше нет, – лепечет он себе под нос. – Моего Обси больше нет..." Истерика вовсе не наигранная, и Диму трясëт, как никогда после ломки не трясло. Его ломало наперекосяк, вдоль и поперëк, выворачивало наизнанку – но только в себя, лишь бы не перестараться. Он отлично запомнил этот взгляд. Печальный, разочарованный, усталый взгляд. В нëм не было понимания, лишь горечь и разочарование. И Диамкей дал себе клятву: он никогда больше не позволит Обсидиану так на себя смотреть. Его правда. Только отныне на Диму из подсознания печально взирали не эти глубокие, тëмные с синим отливом очи, а два светло-серых, водянистых и залитых кровью камушка, что с недавних пор торчали из глазниц его любви. Картина маслом: его обнимают, утешают, говорят что хотят помочь, и ни за что и никогда не оставят одного, и только смерть или сам Дима – если захочет! – их разлучит. "Как иронично, – задумывается Кей, безралично подставляя запястья наручникам. – Интересно, а это больно – когда от тебя отсекают топором часть?.." Перед глазами вновь картина. Несколько частей расфасованы по пакетам. Везде кровь. На губах неловкая улыбочка. – Оно того, наверное, не стоило...