Мой ангел-спаситель

Рутина поглощала меня. Каждый день ничуть не отличался от другого. Только сестра, изредка приезжающая ко мне, скрашивала мои вечера. Моя работа – помогать людям. Я стремился к этому с малых лет. Я на работе мечты, делаю то, о чём всегда грезил. Но почему я так устаю? Почему мне так тяжело? Я должен быть счастлив. Я могу практически ни в чем себе не отказывать. Но почему я тогда так опустошён? Я не чувствую... Себя. Я словно таблетка витаминов, которую бросили в стакан воды. Она шипит, бурлит, но при этом растворяется. И с каждой секундой она становится всё меньше, всё тише, пока не становится единым целым с водой. С бренностью однотонного и унылого бытия. Мы встретились в странный период моей жизни. Тогда моя апатия настолько взяла вверх надо мной, что я совершенно перестал что-либо чувствовать. В этом есть пара плюсов: я смог таким образом чутка повысить свою квалификацию, я перестал ощущать постоянную ноющую боль в груди, что не давала мне покоя на протяжении нескольких месяцев. Стало как-то... Пусто. Безразлично на всех. Я стал роботом. Роботом-врачом, запрограммированным на определенные функции. Так и в ту ночь. Выезжаю на вызов. ДТП на эстакаде. Передает коллега-полицейский, давний мой знакомый Леоморд, что последствия не тяжкие, но и не слишком лёгкие. "Предположительно, в самой поврежденной один человек. Перед машины полностью в труху", – Передал Леоморд по рации скорой своим, как обычно, холодным тоном. Как автоответчик. Или нейросеть. Без чувств, без жизни, без сострадания. Мой товарищ всегда был таким, сколько я его знаю. Его сердце холодно и неприступно, взгляд серьезный и строгий, а голос безэмоциональный, дикторский. Кажется, что при рождении его душу извлекли, заточили в камень и положили обратно. Но без этого камня Леоморд не был бы Леомордом, которого я знаю. После полученной информации я уже готовлюсь к тому, что буду пытаться привести в чувство и положить на койку едва-едва живой фарш. Но в глубине души надеюсь, что ситуация не настолько плачевна. Я выхожу из кареты скорой помощи, поправляю свой синий жилет. Ситуация действительно оставляла желать лучшего: одна машина влетела в багажник другой. Леоморд сказал абсолютно точно: перед одной из них в труху. Сложно разобрать вообще или прикинуть, какая форма багажника одной машины и капот другой были до столкновения. Железо настолько исказилось, настолько переломалось, что выглядело это как намалёванные масляные краски в палитре художника. Преобладали красные оттенки. Оттенки крови. Из машины с уничтоженным в ничто передом я и моя коллега Рафаэль вытащили молодого человека. Примерно моего возраста: ему не дашь больше тридцати лет. Его длинные белые волосы окрасились в багряно-красный, слегка сероватый. Они спутались настолько сильно, что складывалось ощущение, что спасет такую ситуацию только стрижка налысо. Его бледные, слегка тощие руки покрылись гематомами, царапинами и открытыми ранами. Правая нога согнулась настолько неестественно, что едва-едва держалась берцовая кость. Чёрно-зелёные одежды его изорваны в клочья. Целыми остались только кожаные перчатки. Когда я наклонился поближе, он ещё пребывал в сознании. Он посмотрел на меня, слегка приоткрыл рот. Его взгляд был пустым, предсмертным. Но на пару секунд мне удалось увидеть в них что-то светлое, яркое. Он глядел прямо на меня, прямо в мои глаза. Моё сердце пропустило удар. Мне стало страшно от этого взгляда, потому что я его знал. Мне удавалось лишь пару раз за свою практику увидеть это. Я называю этот взгляд последним, поскольку, обычно, после него люди больше не отходили от сна и погружались в его вечную форму. Я сильно перепугался и велел Рафаэль сейчас же начать госпитализацию именно с этого мужчины. Долг врача не позволял допустить смерть. Кареты скорой помощи ещё были там, но нашу с Рафаэль я объявил неотложной. Я и Рафаэль положили беднягу на койку и повезли в больницу. Пока моя коллега занималась бумажной волокитой, которую я ненавижу до дрожи в пальцах, я хлопотал над пациентом: старался не спускать взгляд с экрана пульса, перевязывал и отрабатывал раны. От моего пристального взора не могло ускользнуть ничего: этот молодой человек на грани жизни и смерти, и только от меня зависит, выхвачу ли я его из костлявых пальцев Смерти. А я выхвачу. Обязательно. Моё внимание больше всего привлекла нога: необходимо вынести приблизительный диагноз, к какому перелому эту травму можно отнести. Наша машина уже была на полпути к больнице. И тут началось самое страшное: он начал проигрывать. Колебания на мониторе становились всё реже. Я побледнел, мои руки стали ледяными. Я не могу допустить смерти прямо на моих глазах. Я себя никогда не прощу за упущенную жизнь. "Ну давай же, друг мой, давай!", – Кричал я пациенту, делая при этом ему непрямой массаж сердца. Я еле-еле сдерживал себя и контролировал свои силы, чтобы случайно не перегнуть палку и не сломать его грудную клетку к чертям. Как только началась ровная полоска и этот душераздирающий писк, который равен для любого врача самому страшному кошмару, я перестал ощущать реальность. Будто умирает не этот молодой человек, а я сам. Пошли колебания. Редкие, неторопливые, но постепенно приходящие к нормальному пульсу. Меня отпустило, но сильно закружилась голова. Я медленно сел на одно из сидений, взявшись за голову. Я смог. У меня получилось! Мне даже чуток поплохело. Слишком сильно переживал и волновался. В один момент Рафаэль окликнула меня: "Эстес, он очнулся!". Я посмотрел на пациента. Мы пересеклись взглядами на мгновение. Мужчина улыбнулся мне. Так слабо, но так ласково, с благодарностью. Я обомлел, на миг забыл, как дышать. Я думал, люди так улыбаться уже не умеют. Ему удалось успокоить меня всего одним взглядом. В груди вновь защемило. Мои бледные щёки слегка порозовели. Внутри меня вновь запылала ярким пламенем гордость: если бы не мои усилия, этот человек уже никогда не открыл бы глаза. Но пора возвращаться к работе. Я вновь переключился в автономное состояние, пора выполнять свой долг, свою клятву, что давал на первом курсе медицинского. В глубине души я ликовал, показывал Смерти язык, говоря ей, что она вновь проиграла. Внутри меня бурлила радость, гордость за себя и этого человека, который смог схватиться за мою руку и не потонуть в бездне. Это огромная победа. Я даже выдохнул шумно и с большим облегчением. – Эстес, всё хорошо? – Да, все хорошо... Надо пару капелек валерьяночки только. – Сейчас отвезем его и пойдем в кабинет. Я тебе лучше чая заварю. – С ромашкой? – С ромашкой. Как ты любишь! Я видел боковым зрением, что парень не отводил от меня взгляд. Он то и дело закрывал глаза, но всегда, когда открывал их, вновь пялился на меня. И пытался, кажется, улыбаться из всех оставшихся своих сил. "Прошу, не напрягайтесь, – успокаивал пациента я. Хотя, кажется, успокаивать следовало бы меня. – Мы уже почти прибыли. С Вами всё будет хорошо. Вы уже сделали большой подвиг. Вы смогли выжить". Я и Рафаэль, прибыв в больницу, повезли койку с пациентом на осмотр. В один момент мужчина осторожно, легонечко совсем коснулся моего запястья. По моей спине пробежались мурашки. Я слегка замешкался, чуть было не споткнулся и не попробовал на вкус больничный пол. "Эстес, шевелись давай!", – Привела меня в чувство Рафаэль, и я вновь стал ледяным. Я тут же отбросил все мысли, оставив лишь одну: "Я фельдшер скорой помощи, не медбрат, не врач. Вряд ли мы с ним больше пересечёмся". Кажется, пострадавший и эту мимолетную грусть смог уловить. Его пальцы вновь коснулись меня, но на этот раз он дотянулся до локтя. Мы встретились взглядами и мне стало спокойно. Что за маг? Так законно вообще – приводить в чувство одним лишь взглядом? Но, наверное, мне просто даёт успокоение факт того, что в этих глазах есть жизнь. Рафаэль ушла сразу же, как мы довезли койку с мужчиной, при этом велев мне не задерживаться. А я остался, но ненадолго: всё-таки, дальше возьмутся за дело люди куда более подкованные в медицине, чем я. "Только попробуйте его не сохранить", – Пронеслось в моей голове. С этой мыслью я крепко сжал свои губы и нахмурился. Теперь этот пациент не под моей опекой. Но если специалисты отпустят его во тьму, я сочту это и своим проигрышем тоже. Как я только вышел из приёмной, я почувствовал, что мои ноги стали ватными. Я держался за стены, чтобы не свалиться. И, кажется, упал бы, если бы меня не подхватили крепкие руки. Это Леоморд, по какой-то причине прибывший в больницу. Зачем он приехал сюда и каким образом оказался – мне пока что неизвестно, но мне на тот момент это не было важно. Он куда-то торопился, был чем-то взволнован, но на мои вопросы, в чем дело, не давал никаких ответов. Он в принципе ничего не говорил, а в его глазах читалось большое напряжение и страх. "Это явно не к добру", – Подумал я. Такой серьезный и хмурый человек, как Леоморд, не будет разбрасываться эмоциями просто так. Произошло что-то действительно серьёзное. С его помощью я доковылял до комнаты отдыха, где под свое крыло меня взяла уже Рафаэль. Она и рассказала мне, что в аварии пострадал не только тот таинственный парень, которого я спас, но и невеста Леоморда – Вексана. Её привезли на карете скорой помощи, которая отправилась через некоторое время вслед за нами. К сожалению, моей коллеге неизвестно, в каком состоянии находится девушка. Но я очень надеюсь, что она несильно пострадала. Леоморд не самый разговорчивый человек, но достаточно рассказывал мне про Вексану. В такие разговоры его вечно стеклянные глаза наливались яркими красками, голос приободрялся, а улыбка на его лице появлялась всё чаще. Сразу видно – попался мужик, влюбился до беспамятства. Страшно представить, что сейчас чувствует мой товарищ... Прошло где-то две недели. Они прошли в тумане. Я не помню ни один из дней, словно их и не было. В голове то и дело всплывал пострадавший в аварии: его угловатые черты лица, потрескавшиеся бледные губы, острый нос, густые, грязные от пыли и крови волосы. И глаза. Глубоко зелёные, как ночной лес, глаза. И этот тёплый, живой взгляд, согревающий мою душу каждый раз, как я вспоминаю о нем. Как хорошо, что мне удалось сделать так, чтобы этот человек смог открыть глаза. Я так счастлив, что спас человеку жизнь. И даже если наши пути больше никогда не сойдутся, я всегда буду помнить, что я герой. Так или иначе, так плохо я ещё себя не чувствовал, кажется, с тех времён, когда я последние месяцы готовился к ЕГЭ по химии. Тяжело тогда давался мне этот предмет в школе. Но сдал я его, на удивление, хорошо. Мия, кажется, радовалась больше, чем я за самого себя. Она даже сама испекла торт в честь этого. Прекрасная сестра и человек. – Кто тут у нас самый главный Дарвин и Эйнштейн? – Мия, Эйнштейн – это физик. Тогда уж лучше Менделеев! – Всё везде найдешь, где подушнить! Я не настолько тупая, я просто прикалываюсь... Задувай свечи уже. Я торт с воском есть не хочу! Пускай я и закреплен за скорой, но дефицит рабочих рук в больницах был всегда. А потому меня частенько ставили на дежурство, обычно на ночное. Мне дали смену, а я, как назло, очень не выспался перед ней. Что-то не давало мне погрузиться в сон. Меня будоражило предвкушение чего-то великого и необычного, будто мне лет пять и на следующее утро у меня день рождения. Очень хочется спать. Но нельзя – я на дежурстве. Но никто не заметит, если я вздремну чуток, правильно? Вот и я так думаю. Я едва закрываю глаза, как вдруг слышу мужской голос: "Это же Вы!". Звучал от сипло, негромко, кажется, даже приглушённо. Я вздрагиваю, тут же взбадриваюсь, выпрямляю спину, поворачиваю голову. Это он. Тот мужик с аварии! Сейчас он выглядит куда более лицеприятнее: колтунов на его длинных волосах теперь нет, да и в целом они выглядят чисто и ухоженно. Он не в крови, а самые страшные раны спрятаны под бинтами и гипсом. Он, пошатываясь на костылях, подходит к моей стойке и улыбается всё так же слабо, но так ласково, с благодарностью. Он протягивает мне сложенный блокнотный листочек. Я разворачиваю его: в нем лежали засушенные цветы синих фиалок, которые стоят на подоконниках почти в каждой палате. "Листья и цветы этих растений такие нежные, такие мягкие. Не могу на них смотреть, не вспоминая о Вас", – Тихо сказал мне мужчина, едва-едва слышно усмехнувшись. Кажется, в моей груди что-то запорхало. Что-то давно не ощущаемое, что-то страстно желаемое, но подавляемое. Но определить, что это, мне так и не дали. "Давайте прогуляемся! – Начал он. – Сидячий образ жизни вреден". Его зовут Фарамис. Загадочное и необычное имя – под стать его обладателю в полной мере. Мы прошлись несколько раз по коридору неподалеку от моего поста. Узнать подробности аварии мне так и не удалось – пациент искусно переводил тему или молчал до того момента, пока это не сделаю я сам. Фарамис смотрел только в два места: на ночное небо за окном и на меня. Тишина, глухой стук подошв нашей обуви, его сбитое и шумное дыхание. В один из кругов Фарамис вдруг останавливается у одного из окон. Долго стоит, не шевельнувшись. А потом, поворачивая голову в мою сторону, говорит мечтательно: "Как бы я хотел сорвать луну. Закрепить в Ваших густых волосах". И вновь меня пронзило каким-то копьём. Будто неведомая рука схватила мою душу, крепко сжала в своих когтях, отпускать никак не хотела и притягивала к этому загадочному человеку. Я даже и не заметил, как оказался стоящим позади него в нескольких сантиметрах. Как же странно... Фарамис оказался чуть выше меня, а потому его взгляд, направленный сверху вниз, заставил меня немного смутиться. Только теперь, скажем так, интонация этого самого взгляда была другой: кокетливой и загадочной. Лунный свет отражался в этих глазах и озарял собою элегантную ухмылку. Я чувствовал, как горели мои уши, как стало тепло в груди, как в целом стало очень неловко. – Давайте я отведу Вас в палату. Вам очень нежелательно прогуливаться долго с таким-то переломом. – Очень жаль. – Фарамис вздыхает. – Хотелось бы побольше посмотреть на Вас. – Зачем? – Я должен запомнить своего ангела-спасителя. Тогда всё было настолько мутно, будто я смотрел через воду. Я могу это назвать моим самым первым свиданием в своей жизни. Да, его трудно так назвать, но... Я позволю себе так сделать. Я не знаю, как он достал мой номер. То ли я дал его и забыл, то ли вычислил у других дежурных – непонятно. Я узнал о выписке Фарамиса только через пару дней после этого события от самого же Фарамиса. Утром, ближе к обеду, он позвонил мне. Просил о встрече через пару часов. Я совершенно не был готов к разговорам сегодня, прогулкам. Но я знал, что это было необходимо. Я слишком долго сидел дома. Только Мие удавалось вытащить меня на свежий воздух ради своего же блага. Может быть, и Фарамису удастся это сделать? Я сначала думал, что это будет обыкновенная и ничем не примечательная прогулка. До одного момента. Пока он не повел меня на городское кладбище. "Я знаю, это место нравится не всем, – оправдывался Фарамис, – но поверь, ты поймёшь, в чём дело, но чуть позже". Если честно, меня эти слова совершенно не обнадёживали, а только сильнее вгоняли в панику. Этот миловидный молодой человек, ещё чутка похрамывая, ведёт меня к свежевырытой могиле, чтобы столкнуть меня туда и закопать? Но за что и зачем? Ответов я так и не нашел. Мы шли мимо могил достаточно долго. Такое ощущение, будто прошёл час. Может быть, целых два. Мне стало уже больно смотреть на вечные заминки своего спутника, а потому я позволил ему опираться на меня. Кажется, он не был против. В один момент мы наткнулись на большую площадь посреди кладбища. Она была, скорее, не площадью, а аллеей. Фарамис расположился на одной из скамеек под большим деревом. Я сел рядом. "Я просто люблю тишину. – Признался Фарамис. – А нет места тише, чем кладбище". Я понимающе кивнул. Тревога внутри меня всё бурлила и бурлила. Мне было как-то неуютно находиться среди мертвецов. Моя врачебная натура билась в конвульсиях, винила себя в смерти всех похороненных тут людей. Фарамис заметил панику в моих глазах. Он положил свою руку мне на плечо. "Не бойся меня, пожалуйста. Я очень не хочу, чтобы ты боялся меня. – Голос его звучал как-то слишком опечаленно, да так, что у меня кошки начали царапать на душе. – Просто расслабься. Я понимаю, что не всем легко влиться в это, а особенно тебе, врачу. Но почувствуй, как тут спокойно и ты успокоишься сам". Уходить, почему-то, не хотелось. Голос Фарамиса успокаивал. Он продолжать поливать меня речами. Он умел красиво, нет, вычурно говорить. Каждый оборот его речи пленил, кажется, немного вдохновлял меня. Я, как привороженный, всё слушал его и слушал. Оказывается, он давно посещает кладбище, как мы, например, городской парк. Ему нравится быть в компании мёртвых, но, как признался он мне, моя компания – компания живого человека – ничуть не хуже мертвецов. Странный комплимент, но я тогда был рад услышать то, что такому замкнутому человеку нравлюсь я. Он рассказал о себе не много, но мне хватало и этого. Мой пациент увлекается давно некромантией. Он много знает о религиях, в частности о представлении загробного царства, верит в паранормальное. Наши встречи так и продолжались на кладбище. С каждой прогулкой мне удавалось узнать об этом человеке всё больше и больше: о его вечных проблемах со здоровьем, слабым с малых лет иммунитете, о нелёгкой судьбе. В один день мне наконец удалось хоть немного разузнать о том злополучном вечере, когда случилась авария. Пришлось, конечно, использовать различные хитрости, чтобы выудить эту информацию, подходить с разных сторон. В итоге, правильным путем, ведущий меня к разгадке тайны, оказался вопрос о любимой марке машины. К слову, ответ – "Тойота". По крайней мере, мой собеседник обосновал это тем, что его машина была именно этой марки. Как оказалось, Фарамис, Леоморд и Вексана давние знакомые. Вроде как, даже со школы. И между ними случился любовный треугольник, в котором мой спасённый, к сожалению, оказался лишним. Мой спасённый был безответно влюблен в Вексану до беспамятства. Он часто дарил ей букеты из полевых цветов, а если повезёт, то пару купленных в цветочном магазине розочек, хранил все её сплетни, таскал то и дело её рюкзак. Наивный парнишка думал, что раз девочка защищает его от хулиганов, обращает на него внимание, то наверняка любовь будет взаимной. Но бедняжка не понимал, что это обычное человеческое сострадание. Вексана была влюблена в Леоморда – парня, что на два года старше. Спортивный и подтянутый, высокий и серьезный старшеклассник прекрасно выделялся из толпы своим мрачным видом, но, кажется, совершенно этого не хотел. Дурочка-восьмиклассница всюду следовала за Леомордом, всячески пыталась привлечь к себе внимание, напрашивалась на совместные прогулки и встречи. А позади влюблённой по уши Вексаны, весь опечаленный стоял Фарамис, сжимая в руках тетрадный листочек с плохо нарисованным, но со вложенной любовью к девочке её портретом. К счастью или нет, подружились все они трое. На удивление самому Леоморду, эти миловидные восьмиклассники куда более симпатизировали, чем сверстники. Несмотря на более-менее хорошие отношения между всеми тремя, в Фарамисе с каждым днём росла ревность. И чувство, словно чёрная дыра, отравляло всю его последующую жизнь, не давая спокойно существовать. Итак хрупкое здоровье бедняги пострадало ещё сильнее. Успеваемость упала. Вечная усталость, боли в голове, нежелание ничего делать. Единственным энергетиком для Фарамиса, зарядом к жизни было проявление Вексаны внимания к нему. Неважно что это: будь то недолгий разговор или поцелуй в щёчку. Весь следующий день Фарамиса приобретал краски, но достаточно быстро становился серым. С каждым днём Вексана начинала всё больше и больше игнорировать Фарамиса, проявлять к нему холод, отдавая все своё женское обаяние Леоморду, сердце которого девушка очень долго пыталась растопить. Вексане не нужен был наивный романтик, который стелился под неё, боготворил её, выполнял все её поручения. Ей нужен был холодный, таинственный Леоморд, который только спустя много лет ухаживаний смог наконец открыть свои чувства настойчивой Вексане. Так эта троица распадалась день за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем и год за годом. Пока, в конечном счёте, Фарамис для них не стал просто знакомым, о котором вспоминают только в случае крайней необходимости или по праздникам, чтобы отправить ради приличия поздравления. Подкормки, тех самых энергетиков для жизни у моего спасённого больше не осталось. Каждый день становился всё бесцветнее и бессмысленнее. Только увлечение любимым делом: сборами трав, созданий различных настоек, прогулки по кладбищам хоть как-то помогали сгладить обстановку. Парень даже делал привороты самостоятельно, но никакого результата они не приносили. Либо это всё брехня, либо любовь Вексаны настолько чиста и сильна, что никакая магия не может её убрать. Так Фарамис вновь вернулся к затворничеству, в котором он пребывал всё своё детство до близкого общения с Вексаной. Единственными его собеседниками стали вороны и редко мелькающие на кладбище крысы, которых бедняга не прочь был подкармливать. За это, он, кстати, получал по шапке от смотрителей, если попадался на их глаза. Так он жил... Нет, он не жил. Существовал почти шесть лет. Окончательно Фарамис был раздавлен тогда, когда узнал о помолвке между Вексаной и Леомордом. Ему пришло приглашение на свадьбу. Кажется, в этот момент своего бренного бытия бедняга мой потерял рассудок. Тот день, когда Фарамис получил приглашение, с самого его утра называл для себя последним: он потратил все свои деньги и сбережения, чтобы хорошо провести время. Как сказал мне сам пациент: "Я устроил самому себе пышные проводы в мир иной, потому что никто другой мне бы их никогда не устроил". Он сходил в свое любимое кафе, где часто по выходным сидел со своими "друзьями", взял свои самые любимые блюда и ел неторопливо, наслаждаясь каждым кусочком. Он сходил в цветочный магазин, курил три розы, которые обычно в школьные годы он брал для Вексаны, и подарил первой встречной девушке. (Ей, кстати, оказалась Рафаэль. Она мне рассказала в тот вечер, когда мы Фарамиса забирали, почему же у нас в комнате отдыха розы стоят. Надо будет ей сказать, что это наш пациент, оказывается). На этом деньги, к сожалению, закончились, а потому до позднего вечера Фарамис прогуливался по кладбищу, гадая, где же его тело захоронят. Наступило одиннадцать вечера. Фарамис отключил свет в своей комнате, вынул всю электрику из сети, заправил постель. На кухне, на столе, он оставил предсмертную записку. (Содержание он уже не помнит. Что удивительно, по словам самого пациента, как только он вернулся домой, записка пропала. Будто её кто-то забрал. Хотя окна и двери были закрыты, ключей ни у кого, кроме, понятное дело, хозяина квартиры, не было). Сев в свою слегка старенькую, но родную "Тайоту", он разогнался по ночным дорогам почти до максимума. Фарамис стремился к мосту, чтобы свернуть в сторону и принять смертельные объятия воды вместе со своей ласточкой. Но этому не суждено было случиться: слёзы закрыли собой взор, а потому бедняга не заметил, что перед ним ехала машина. "А дальше темнота... Непроглядная. Я только слышал отдаленно гул, звон в ушах, потом сирены. Скорой и полиции. А потом и тихо стало. Но позже я смог видеть. Но мало совсем. – Мой собеседник ненадолго затих. Он сцепил пальцы своих рук между собой. Волнуется. Затем он посмотрел на меня. – Я увидел перед собой силуэт. Белый, яркий ангел. Это был ты". Сложно описать все эмоции, что я испытал в этот момент. Честно, я и сам не знал, как реагировать. Если меня можно сравнить с компьютером, то я тогда поймал так называемый синий экран или просто завис настолько сильно, что это можно было бы считать серьезной поломкой. Фарамис, кажется, прочуял, что я в отключке, если можно так выразиться, и воспользовался этим. Он прижался ко мне, уткнулся носом в мою шею и просто неторопливо дышал в неё. Но именно это и помогло мне прийти в себя. Наше свидание прервалось в тот миг, когда я тактично отодвинул в сторону Фарамиса. Дистанцию пока я держал, да и было щекотно от прикосновений к себе. Парень же, видимо, слишком строго это принял на свой счёт. Он встал со скамейки, извинился, назначил встречу на следующей неделе и ушел восвояси. Я шел за ним, даже, можно сказать, с ним, но на все мои слова он не отвечал, будто бы не слышал и не видел меня. Только руку не отпускал, которую я ему сам протянул. Держал, кстати, крепко, будто бы упадет вот-вот. Бедолага какой. Я попытался хоть как-то его приободрить, попробовал даже обнять за плечо, но он уворачивался от моих прикосновений, не смотрел в мою сторону, хотя я чувствовал, что ему очень хотелось. Мы много переписывались и созванивались. Фарамис оказался достаточно разговорчивым даже в виртуальном мире: он мне много чего поведал из своей жизни, рассказал множество всяких историй, уточнил про взаимоотношения с Вексаной и Леомордом. Мне стало очень жаль его. В такой похожей ситуации была моя сестра: её однокурсник Алукард оставил только всё на уровне дружбы, не давая обещаний на дальнейшее развитие отношений. "Может быть, мне нужно больше времени и тогда я полюблю тебя", – Сказал он так по словам Мии. Прошло года три или четыре. Ничего не изменилось. Никогда не забуду, как звёздочка моя, приходя по вечерам, садилась ко мне на колени, прижималась к моему плечу и горько-горько навзрыд плакала до такой степени, что ничего и не могла сказать. Так она и засыпала в моих объятиях: всё всхлипывая и дрожа, как осиновый лист. Сердце моё тогда сжималось до жутчайшей боли и печали от того, что я никак не могу улучшить ситуацию. Единственное, что я мог делать – не оставлять сестрёнку одну, а всегда быть рядом, быть на её стороне и успокаивать. Ах, любовь-любовь... Что же ты творишь с людьми? Кажется, я узнал о Фарамисе практически всё, что только мог знать: от возраста до неловкой ситуации, что произошла в пять лет, и о которой стыдно вспоминать до сих пор. Я чувствую, как парень доверяет мне. В его голосе при наших разговорах, будь то живых или телефонных, чувствуется настоящая радость. Я бы даже сказал, что счастье. Мы встречаемся достаточно часто, почти каждый день. Если у меня не ночная смена, он всё ждёт меня у дверей больницы или в её фойе. А если ночная, то поджидает иногда утром, в шесть часов, в том же месте. Это происходит очень редко, спать всё-таки утром хочется всем. Я заметил, как поменялась его внешность: кажется, и волосы стали более ухоженные, и кожа менее бледная, и глаза более яркие. Он исцелялся благодаря мне. Всё меньше и меньше я слышал про Вексану и Леоморда в его рассказах. Кажется, он и вовсе забыл о них, заполонив весь свой разум мной. Звучит немного пугающе, но это совершенно не беспокоит меня. Моя душа плясала за то, что мой пациент, мой уже друг идёт на поправку не только после той злополучной аварии, но и от травмирующего опыта в жизни в целом. Я наотрез отказывался идти на кладбище ночью, но Фарамис был настолько упрям, что ему удалось каким-то чудом вывести меня туда в такое время. Было страшно. Очень страшно, честно говоря. В его руках фонарь, сделанный под прототипы тех, в которых ещё ставили свечи. Светил он хорошо, тёплым светом, будто маленькое солнышко. Я уже привык к Фарамису. Я знал, что ничего плохого он мне не сделает. Уж слишком я важен для него. По его рассказам, кстати, он тоже врач, но не закончивший полное обучение. Причин он мне так и не раскрыл. Но нужны ли мне они? Учился на фармацевта, но не прижился в этой сфере. Это все, что мне известно. Всякие настойки, зелья и магические микстуры нравились Фарамису куда больше, чем однотипные таблетки и порошки. Это, к слову, и есть причина, по которой от парня вечно пахнет лесом: то хвоей, то полевыми цветами, то всякими травами. В ту самую ночь, в которую Фарамису удалось вытащить меня на кладбище, мы гуляли, по большей части в тишине. Он часто останавливался, чтобы смотреть, к моему удивлению, не на кресты и надгробия, а на небо, на звёзды, луну. Он почти что не опускал взгляд на землю. Для него в поле зрения были только небо я. "Я в детстве знал все созвездия наизусть. – Невзначай сказал Фарамис. – Но теперь я могу только медведиц вспомнить". Я усмехнулся. Я никогда, честно говоря, не был силен в астрономии. И Фарамис, кажется, это понял без слов. Как же он хорошо читает мимику... Улыбнулся мне. По-лисьи так, доминирующе. Он проводил меня до дома. Все в той же практически тишине. Только короткие разговоры прерывали её. Я не совсем понял, почему Фарамис сегодня такой молчаливый – это на него даже не похоже. Догадался я только после того, как он подарил мне брошь в виде полумесяца из белого камня, чем-то похожего на мрамор. Месяц был "дырявый", но "дырки" эти напоминали больше какие-то символы, руны, которые никак не расшифруешь. "Я сорвал для тебя луну", – Тихо сказал он и вручил мне эту диковинную вещицу. Я с восхищением разглядывал подарок, аккуратно ощупывая гладкий рельеф украшения. Видимо, всю нашу прогулку друг мой сильно волновался. Всё думал, как и когда преподнести мне такую чудесную вещицу. С тех пор эта брошь всегда на мне, рядом с сердцем, даже на работе. Мне с ним спокойнее почему-то. Легче становится, безопаснее. Чувствую, что Фарамис рядом. Чувствую его холодные руки на себе, слышу его хриповатый, вьющийся и гипнотизирующий голос. Но, несмотря на всё это, после той ночи я был опечален. Я абсолютно не знал, что мог бы подарить в ответ. Я бродил по книжным магазинам: ни одна книга, что более или менее схожа с любимым делом Фарамиса, напоминала больше фэнтези, чем что-либо серьезное. Понятное дело, в наше время некромантия и алхимия – лженауки, никто их не воспринимает как что-то достоверное. Но Фарамису все равно не хотелось такое дарить. Точно посчитает насмешкой над его увлечениями. Я посетил антикварную лавку, но и там ничего не привлекло меня. Мое настроение становилось хуже и хуже с каждым предметом, что попадался мне на глаза и не подходил под мои критерии. Тогда я решил спросить напрямую. Я человек прямолинейный, в конце концов медик. Я привык задавать вопросы напрямую, без намёков. И пускай мы сейчас не на медосмотре, а коленки мои трясутся, я готов сделать этот шаг. Это произошло у меня дома. Фарамис нередко ночевал у меня, когда провожал меня с дневной смены. Сделав большой глоток чая, я закинув одну ногу на другую, поправил волосы и, глубоко вздохнув, посмотрел на своего собеседника. Он, кажется, был в радостном предвкушении. "Слушай..., – Робко начал я. – Что бы ты хотел получить от меня?". Фарамис молчал. Каждая секунда длилась долго. Моё сердце то ли замерло, то ли билось настолько быстро, что я уже не ощущал пульс. Закрыв на мгновение свои глаза, друг мой вздёрнул головой, тем самым поправив свои волосы, улыбнулся и ответил: "Мне нужно лишь одно. Позволишь ли ты вовеки вечные быть в твоих объятиях, о мой ангел-спаситель?". Я обомлел. Я тут же выпрямился и расслабил свои руки, поставил обе ноги на пол. Я и не сразу заметил, как Фарамис уже стоял рядом со мной, крепко обнимал меня, уткнувшись лицом в мою шею. Прям как в тот раз, на скамейке, на кладбище. Я молча обнял его, поглаживал неторопливо по спине. И, кажется, я тоже захотел вовеки быть в его объятиях, как и он хотел быть в моих.