Вернусь до темноты

*** Они все вместе пересекли широкую улицу, прежде чем привычно разойтись на светофоре возле маленькой лапшичной. Растянувшиеся на всю ширину тротуара друзья продолжали громко хихикать, не смущаясь тишины спального района. Минхо спиной ощущал их кривляния и сдерживался, чтобы не повернуться к ним в отместку со страшным лицом. Вместо этого он гордо продефилировал по пешеходному переходу на ту сторону, едва не врезавшись лбом в промчавшегося мимо скейтбордиста. Не стал смотреть, как они в истерике катаются по асфальту и, махнув рукой на прощание своей преданной публике. Он достаточно развлёк её за этот день своими нелепыми историями с временной работы, потому направился в сторону своего дома. Тёплый южный ветер всё ещё приносил ему эхо знакомых голосов. Погода и вечер были чудесными, как и лёгкое, летнее одиночество после встречи с друзьями. Минхо дышал полной грудью. Он устал, и было так хорошо от мысли, что уставшему ему есть где отдохнуть. Уличные фонари не горели, и углубившийся вниз по улице сумрак будто звал его к родной кровати. Прохлада наступающей ночи приятно проникала сквозь одежду; Минхо вытерпел целый день работы на ногах и встречу в душном вечернем баре с громкой музыкой и теперь не мог надышаться свежим воздухом. Он отработал три ночные смены на этой неделе, пропах едой и усталостью, где-то на периферии сознания волновался о вопросах на предстоящих экзаменах. Он ведь только собирался взять выходные на работе и восстановить нормальный режим сна… Время неумолимо близилось к полуночи; вечер спокойный, прохладный, и у Минхо по затылку скребли мурашки. Он вдохнул свежий запах тьмы. Никакой спешки, спокойный шаг мелодично отзывался по асфальту. Чуть впереди — удар крышки мусорного бака. Мимо него из переулка пронеслась кошка. Чужая, заблудившаяся — такую Минхо здесь раньше не видел, наверняка её спугнули местные хвостатые завсегдатаи, наглые и неголодающие его стараниями. Он достал из кармана пакетик с кормом. Обычно маленькая кошачья стая сбивалась в грязный, шерстяной и глазастый клубок в начале проулка, едва услышав шелестящий звук упаковки. Когда Минхо останавливался, рядом с ним вился чуть ли не крысиный король, только не тонко пищащий, а по-кошачьи дурно орущий. Сегодня коты его не встречали. Минхо взглянул вглубь проулка и застрял как есть, с влажным кошачьим кормом в руках и вытянутой шеей. Холодок, царапнувший ему затылок, быстро расползался вниз, затапливая тело целиком; руки заледенели мгновенно. Вдалеке за спиной на движение автоматически включился уличный фонарь на стене. Разглядев переулок на свету, Минхо не вздрогнул от увиденного, нет. Он вообще шевельнуться не мог. Свет за его спиной погас. Загорелся и погас. Вновь загорелся. И погас. Он влип взглядом в распахнутые маслянистые глаза мёртвой девушки на асфальте и не мог отвести взгляд; две чернильные кляксы на белой бумаге. Клякс много, точнее, много бумаги, то есть — тел. Переулок ими переполнен, числа не складывались в уме, Минхо не мог сосчитать сколько их, ему нужно записать чернилами на бумаге… В глубине двигалось что-то маленькое, крошечное; он подумал — наконец-то, кот, он ведь просто пришёл покормить кота, но свет за его спиной вновь загорелся и вновь погас. Увиденное проникло прямо Минхо в голову, намертво отпечаталась в памяти с мельчайшими деталями. Он в своих любимых очках с тонкой металлической оправой, без диоптрий, повезлое ему, что снял контактные линзы в туалете бара… Когда Минхо убирал контактные линзы в контейнер у раковины в чистом туалете шумного бара, туда вошла розовощёкая девушка. Перепутав двери, она неловко ойкнула, и ладонь её метнулась к лицу. Ладонь перед ним очень похожа на первую — изящная, красивая. Рука безрезультатно пыталась ухватиться за что-нибудь. Минхо любовался тонким запястьем, серебряными браслетами по сгибу локтя мазнул взглядом вверх, по напряжённым мышцам, по плечу, ключице… Смуглая кожа потеряла цветность, стала пыльно-белой, как несъедобные лесные грибы. Самую плавную линию — изгиб шеи — мешало рассмотреть тёмное, лохматое темя, которое Минхо игнорировал. Всё, что он видел — широко открытые ясные очи девушки, в них расплескалась ночь и одиночество. Минхо проглотил её немое отчаяние как своё, и его тело остро разорвало болью, а через мгновение стало тепло. Он оказался на асфальте, вокруг приглушённые звуки, нет возможности их точно характеризовать. Минхо знал, что они оба, он и девушка, упали параллельно друг другу, она продолжала смотреть ему в глаза даже после своей смерти. Боль отступала. Где-то за домами пронеслась вереница машин, из открытых окон гремела музыка и приглушённый смех; когда шум шин и громкие басы растворились вдалеке, все звуки исчезли полностью. В горле было сухо. Минхо так хотелось пить, что влага мерещилась ему под ладонями, но он не мог пошевелиться — тело такое тяжёлое, такое хрупкое. Асфальт под ним приятно тёплый, как родное одеяло. Зрение медленно теряло чёткость, а время переставало иметь значение — только что вокруг сгущался сумрак, а теперь небо посветлело. Его нашли уже наутро. Онемевший, он не мог ни подать голос, ни моргнуть. Взгляд у Минхо был такой же, как у той девушки, — две чёрные кляксы на белой бумаге. Бесповоротный и спокойный шаг, сделанный им ночью августа, там и остался, рядом с тем переулком; его поглотила ясная и ласковая полночь. Имя Минхо в некрологе не написали. Он жив, потому что обьевшееся существо обратилось бегством. А может быть, существо просто не захотело его десерт. *** Чану потребовалось восемь лет, чтобы переехать и попытаться привыкнуть к другой жизни. Или привыкнуть к себе — в других обстоятельствах. Впрочем, не было нужды знакомиться с самим собой заново, его привычки и предпочтения практически прежние. И всё же он начал заново. Сначала он наблюдал за движением остальных; за тем, как они развивались, становились старше, просто шли — куда бы то ни было. Он молод, а его жизнь остановлена. Нет… чувства завершения. Наверное, ему до трясучки требовалось перебеситься, чтобы смириться и успокоиться, или завершить жизнь самостоятельно, но ничего не получалось. Глупо. Спокойнее ему не стало, больнее — тоже. Только обеспокоил родителей ещё больше, чем они заслуживали. Он помнил, как оборвался его последний прижизненный вздох, какими сладкими и короткими, оказывается, были все предыдущие. Не было больше ощущения силы в лёгких, не дышалось с тех пор глубоко. Крис действительно больше в дыхании не нуждался, но иногда пытался, чтобы не забыть, как это было приятно. Все остальное смешалось в одно невнятное, скомканное, пережёванное воспоминание. Всё не шло не так — всё просто аварийно остановилось. Это удручало сильнее, чем обидное второе место по плаванию, полученное на юношеском чемпионате. Недостаточно работал, недостаточно старался, недостаточно боролся. Родителей никогда не бросало из крайности в крайность. Они были такими же любящими, как всегда. Даже сестра засыпала как прежде — на его коленях, крепко обнимала прямо во сне. Мать взъерошила Крису волосы, проходя мимо. Жгло глаза, он хотел разрыдаться под приятной тяжестью сестры и лаской матери, а слёзы не лились. Его тошнило. Сначала внутренности судорожно скручивало от тревоги, а после стало всё равно и бездушно. Он сдался. Его рвало на части в любимом теплом доме, хотелось что-нибудь сломать, схватить стул и швырнуть в стену или разбить стекло и пройтись по осколкам. Крис бережно переложил сестру на кровать, укрыл одеялом. А потом съехал по стеночке вниз на кухне, где мама мокрой от воды и средства для мытья посуды рукой покупала ему билет на самолёт, лишь бы он не плакал. Слёз, правда, не было по техническим причинам. Всё произошло словно в мгновение ока: ему плохо, родители провожали его в аэропорт, он клялся им заботиться о себе и не теряться. В объятиях отца Крис как всегда чувствовал себя маленьким. В объятиях матери было тепло и неловко, — ощущал, как в её округлившемся животе пинался ещё крошечный брат. Он хотел подержать его на руках, как держал сестру, и хотел, чтобы они были в безопасности. Крис решил уехать. Словно адаптироваться в чужом незнакомом городе в другой части света проще, чем смириться с новым собой. В каком-то смысле так и было. Привыкание к новому месту и стремление заняться тем, что ему всегда нравилось, избавили его от риска с кем-то сближаться или стать совсем нелюдимым. Иллюзия контроля. Чуть легче представиться кому-то впервые в новом статусе, чем оставаться дома, словно ничего не произошло. Это состязание с самим собой. Спустя годы, когда появился проект для таких как он, вроде бы полегчало. Так или иначе, Чан ухватился за возможность и втянулся в работу. *** Чан как глубоко замурованный и всеми забытый корень в старой земле, как старое дерево в долине, одинокий и некрасивый, иссушенными ветвями скрипящий на ветру. Вокруг ни травы, ни ветров, ни дождя, ни снега, ни птиц, что свили бы в его скудной кроне гнездо. Ни-че-го. Вот так он себя ощущает. Чан похож на человека и всё же таковым не является. Грустное, на его взгляд, зрелище. Интересно, грызут ли дерево в долине хоть какие-нибудь звери? Иногда Чан склонен драматизировать, его психотерапевт говорит, что это один из механизмов преодоления стресса и это нормально. Чан не согласен. По крайней мере, у него официальный паспорт с пометкой «вампир». Он может ходить по улицам, магазинам, больницам; вообще где угодно — только не жри никого, господин Дракула. *** На стене в аудитории тикают часы, стрелки отрабатывают свою постоянную повинность; сейчас двенадцать дня и сколько-то секунд спустя. За дверью слышны приветствия; это к нему, они заходят внутрь и Чан здоровается с людьми. Разумеется, они не близки с ним, и всё равно эта группа немного ему нравится. Кто-то каждый раз упорно опускает плотные рулонные шторы перед его приходом; и в темноте глаза наверняка сверкают ярче, непроизвольно. Так себе приветствие. Впрочем, получше его клыкастой улыбки. Взгляд, по крайней мере, их больше не пугает или пугает не так сильно, как раньше. Люди чувствуют себя более защищёнными в больнице, под наблюдением многочисленных камер и медперсонала, и наверняка где-то здесь есть тяжёлые транквилизаторы, которые подействуют даже на вампира. Чан понятия не имеет, правда ли это. В любом случае, эти люди находятся в одном помещении с ним по доброй воле. Приходят, несмотря на страх, неодобрение родственников, косые взгляды. Чан ими гордится за это, хотя его заслуги здесь совсем немного. Он здесь чуть больше двух лет как пациент, в каком-то смысле, и чуть менее полугода как внештатный сотрудник. Две субботние встречи, где Чан и люди обсуждают всякое — связанное с тем, как пациенты оказались на терапии, или, на первых порах, с новичками, почему Чан здесь, а не где-то за решёткой. Или где ещё ему положено быть по их мнению. Третья консультация его личная, между ним и его психотерапевтом. Обычно они встречаются на пороге его кабинета, иногда беседуют в ординаторской. Их свел вместе тот самый госпроект, благодаря которому в статусе вампира Чан живёт легально со всеми вытекающими — свободой передвижения и обязательной общественной деятельностью вроде консультаций в реабилитационном центре с людьми, подвергшимися нападению вампиров. Что-то типа лёгкого садомазохизма, которое зовётся групповой терапией. Идти к терапевту не хотелось, но со временем Чан втянулся в рутину, хотя большую часть времени он заговаривает зубы доктору, который все это видит и почему-то позволяет. Не все вампиры опасны — в этом убеждён доктор Пак. Жаль, общество не успевает за его прогрессивными убеждениями. Не все вампиры опасны. Не все вампиры опасны. Не все вампиры опасны. Не все вампиры… *** Незнакомая девушка заходит в кабинет, видимо, случайно, и её громкий вскрик пронзает пространство. Чан отворачивается, чтобы не провоцировать чужой страх. У него в ушах ещё стоит звон. Присутствующие вокруг люди переглядываются между собой — с испугом, но без перегибов. Все как один бросают аккуратные взгляды на Чана, он их игнорирует. Ситуацию быстро разруливают. В больнице всё заточено под быстрое реагирование. Боковым зрением он видит взметнувшийся от быстрого шага белый халат доктора Пака и симпатичный бледно-розовый комбинезон медсестры, которая всегда приветствует Чана при встрече. Вдвоём они мягко уводят пациентку за собой и закрывают дверь. Хорошо. Крики ужаса и шокированные лица не входят в список приятных вещей для Чана. Но всё же интересно, что именно она увидела: его глаза или зубы? Неважно. — Наверное, мне лучше сесть спиной к двери. Его комментарий разряжает обстановку, как по цепочке возникают ещё неловкие смешки, открыто смеётся лишь пара человек. Чану нравится смех, пусть и немного неровный от всплеска адреналина, зато не истерический. Он знает, как звучал смех одного из этих людей три месяца назад, когда тот увидел его лицом к лицу впервые. Прогресс налицо. — Надеюсь, сегодня внезапных гостей больше не будет для их же блага, — говорит Чан и жестом предлагает поменяться местами. — Но я всё равно пересяду. — Терапия-то пользуется спросом, — хихикает парень, с которым он поменялся стульями. — Вампир в реабилитационном центре, на встрече людей, подвергшихся насилию со стороны вампиров. Кто бы мог подумать? — Вообще-то, я мог бы, — возражает Чан, поднимая руку в воздух, — я тоже подвергся насилию со стороны вампиров, только у меня немного другие последствия. — Да? И что же вы чувствуете, расскажите нам? — Чувствует, что чертовски голоден! — заявляют вместо Чана, кто-то прыскает. Наверное, такие шутки про вампиризм и желание пообедать пациентами — уже перебор для реабилитации. Впрочем, не худший механизм защиты. Это ли не признак того, что они все идут на поправку? Пошути так Чан в начале их совместных встреч, пациентов бы как ветром сдуло. — Давайте всё же вернёмся к сегодняшней теме, — говорит Чан. — Я знаю, что кое-кто вернулся к себе домой. Как ощущения? — Приятные! В какой-то момент здесь я устал здороваться с соседями по комнате, — начинает один мужчина. Чан впервые увидел его, когда он уговаривал медсестру дать ему с собой на встречу металлический штырь от капельницы. — Пять дней как дома, прогулялся по району, сходил на работу, по магазинам. И не встретил ни одного вампира, кроме тебя, Чан! — слегка возмущается он. — Разве можно понять, что терапия работает? — Ты ещё по ночам по всяким малолюдным местам походи с табличкой «еда», — качает головой Чан. — Вам не напишут в карте, что вы стабильны, если для этого не будет оснований. Чего ты ожидал? Мы здесь для того, чтобы вернуться в прежнее русло жизни с новым опытом и знаниями. И вам не обязательно подвергать себя дополнительному стрессу, чтобы их закрепить. Не нарывайтесь, о’кей? — Нет, просто, ну… Все знают, что в нашей стране одна пятая часть — вампиры. Встретить кого-то в супермаркете или на улице очень просто, а я никого не увидел. Куда вы все деваетесь, блин?! — Зарегистрированных вампиров всего около десятка на всю страну, а остальные отсиживаются в тени. Вряд ли это из-за стремления уйти от налогов, — пожимает плечами Чан. — Вампиры тоже не очень-то хотят социализироваться, если творят всякие мерзкие штучки. Или если не хотят излишнего внимания. — Если бы я встретил такого же вампира, как ты… Хм. Ты выглядишь вполне безопасно, несмотря на клыкастый антураж. Что ж, у всего есть свои плюсы и минусы, в том числе и у вечной жизни. С минусами всё ясно, какие плюсы? Очевидная экономия на продуктах питания, обязательные медицинские обследования, визит к психотерапевту и определённая доза крови в неделю… Всё тщательно контролируется. Подумаешь, с угасшим взглядом, чуть осунувшийся, как от длительного стресса, бледный; глаза побаливают от недостатка естественного увлажнения… Честно говоря, внешне один в один как вечные переработки. — Вы же знаете, людьми я не питаюсь, — Чан отмахивается. Зато он может официально трудоустроиться и продолжать… существовать в обществе, а не изолироваться на отшибе леса и медленно сходить с ума от одиночества. Чан не хочет есть. Он не испытывает ни голода, ни жадности; и объёма питания, которое ему положено официально, хватает. Забавно, как получается: он знает, что ест мало, намного меньше, чем он любил раньше, и, скорее всего, для обычного человека его нынешние приёмы пищи как нельзя точно отражали бы словосочетание «дефицит калорий». О каких физических изменениях от питания идёт речь, если организм, в целом, полумёртв? Чан не хочет свернуть горы, но и долго лежать без дела не получается. Возможно, он выпил бы больше, а может быть, нет. Насыщение не приносит чувство сытости, и кровь точно ведёт к сверхбодрости, в отличие от кофеина. Он бы, скорее всего, уменьшил свою порцию самостоятельно, чтобы не быть расточительным. Баланс. И нет нужды есть больше. Чан не знает, как госслужащие так метко рассчитали необходимое ему количество питания. Это тоже неважно. *** Мысли витают где-то не совсем рядом, состояние странно-привычное. Сон наяву. Впрочем, внешние звуки он различает отчётливо. За дверью чьи-то шаги, Чан безошибочно распознаёт ровный стук каблуков доктора Пака и поскрипывание чьих-то кроссовок. Кабинет не в самом проходном месте, сюда либо нужно прийти намеренно, либо изрядно заплутать. Видимо, к нему гости. Дверь открывается, и весенний ветер взметает волосы. В сквере под окнами не умолкает птица, тихо накрапывает дождь. Его не окликают, и Чан не оборачивается. Тёплый сквозняк течёт по полу, легонько прикасается лодыжек, едва-едва щекочет колени через рваные джинсы. Они почему-то вновь обсуждают еду. — Чёрт, как жаль, что ты не можешь съесть бургер новой сети кафе! — стонет в искреннем возмущении девушка. — Я думаю, тебе бы понравилось, настолько это вкусно. — Мы далековато ушли от сегодняшней темы. Но ладно, продолжай. Неужели бургер настолько хорош, что ты дразнишь им меня и всех присутствующих? — Да! Чан отмечает для себя её активную позицию и смелость в выражении эмоций. Она присоединилась к группе последней, ей потребовался месяц, чтобы не впадать в ступор при взгляде на него. Ещё месяц, чтобы впервые заговорить с ним более-менее связно. Плюс два месяца, чтобы полностью открыться и начать шутить. И новый месяц — чтобы не обращать внимания на количество стульев между ними. Впрочем, напротив него она еще не садится. Однажды кто-то на первом, то есть, пробном, занятии попытался сесть к нему на колени. Присутствовавший в аудитории доктор Пак до сих пор считает, что случай был травмирующим в первую очередь для Чана. Девушка осмеливается улыбнуться. Определённо хороший прогресс. Раньше она каждый раз замирала, как мышь, заметившая кошку, если Чан случайно показывал зубы. Он обычно старался следить за этим с новичками, но получалось не всегда, живая мимика и всё такое. Иронично. Доктор Пак за спиной что-то едва слышно шепчет гостю. Чан хочет обернуться и посмотреть, кто именно зашёл и остался на пороге, но не отвлекается. Ему ещё отчёт писать. Девушка улыбается, Чан зеркалит жест. Она зависает, задумчиво разглядывает клыки, а потом всё же ненадолго смотрит ему в глаза. Ямочки, к счастью, делают лицо Чана более приятным. Решающий, нет, отвлекающий фактор. Наверное, на контрасте с острыми клыками выглядит слегка диковато. Кое-кто из пациентов бросает ему за спину взгляды. Гость всё ещё стоит на пороге и не присоединяется. Ну и ладно. Вообще-то, Чан тоже давно не ел бургеры, о чём он и сообщает ребятам. Они смеются над ним и воспринимают его признание как вызов, чтобы закидать его самыми яркими эпитетами о вкусе еды. Чан дразнит их в ответ, разжигая спор о природе такого гастрономического явления как веджимайт. В конце встречи Чан приводит помещение в порядок и выходит последним. С собой рюкзак с ноутбуком и папка с заметками о встрече. Он закрывает на ключ дверь, когда слышит мягкий голос и приятный слуху звонкий смех. Как переливающийся звон колокольчиков над безмятежно покачивающейся на ветру травой. Красивая разнотональность в привычно глухой среде. Чан зависает на звуке и прихватывает зубами папку. Интересно. Ручка потерялась глубоко в рюкзаке, ноутбук ближе, привычнее и всегда включен; заметки для текста и нот ложатся на строки редактора всплошную. Держать ноутбук одной ладонью неудобно, но вдоль коридора плещется ритм, Чан ловит его и пропускает через себя. Мелодия сырая, но привлекательная, основанная на звоне чужого смеха, внезапно найденном и освежающем. Есть в этом что-то храброе и беззащитное. Чан стремится угнаться за этим звуком и своей мыслью. Упоенно, как давно не случалось. Удивительно: лишь осколок реальности, а вдохновлённые им мысли уже несутся дальше; необъяснимые, невнятные, они вдруг приобретают форму. И идея в сознании становится такой громкой, яркой, что не умещается внутри и рвётся наружу — тяжёлая и трепещущая, как штормовое море, которое кто-то пытается удержать на ладони. Словно раскачаться на качели высоко над бездной — страшно и восхитительно, риск и смелость. Звук стих. — Вау, — вылетает у Чана, когда его импульс слегка отпускает. Оглядывается по сторонам: кто источник звука, кто так заряжен, что отозвалось внутри него и до сих пор пульсирует, неровным музыкальным ритмом? Это же чей-то смех. Чан озирается по сторонам и находит то, что искал. Человек не выглядит необычно или ярко, внешностью не сильно выделяется среди атмосферы центра, но больше некому так чисто здесь смеяться. Его лёгкий смех разнёсся переливчатой мелодией среди выученных до каждой трещинки стен. Приятель доктора Пака, судя по их разговору? До Чана долетают лишь обрывки, он не разбирает речь целиком, лишь угадывает некоторые слова, и улавливает тембр его голоса, совсем отличный от смеха — мягкий, плавный, негромкий. Он что-то рассказывает, раскрепощённо и свободно — в жестикуляции, мимике, эмоциях. Человек-весна. Такие люди как ветер — неприручаемые и желанные; как почва — добрая, благодатная, посей в ней последнее зерно и непременно взойдёт. Доктор Пак что-то ему говорит, и он снова смеётся. Чан так долго смотрит на него, что они встречаются взглядами. Человек машет ему ладонью и улыбается безмятежно. В пойманных движением солнечных бликах на запястье переливаются разноцветные каменные бусинки. Глаза такие живые, ясные, без предубеждения, в них чистый интерес и любопытство; их искры оседают внутри Чана теплом. Это сбивает с мысли, с последовательности действий — Чан всё ещё стоит истуканом с ноутбуком в руке и папкой меж зубов. Кровь в нём не циркулирует, и кожа не краснеет; но он смущён. Светое любопытство в его сторону непривычно и приятно. Чан не в своей тарелке, когда приветственно поднимает ладонь вверх. Доктор Пак, заметив его, тоже машет ему и вновь обращается к незнакомцу, они снова увлекаются разговором. Чан, наконец, уходит. Ему ещё нужно сделать запись о групповой встрече и успеть систематизировать всё то, что он обсессивно записал в ноутбуке. Странное начало дня. Будто кто-то намеренно сдвигает фигурки на полке в не идеальном на взгляд Чана порядке. Слегка позабытое ощущение — лёгкое раздражение. Щекотно. *** С колокольчиком он больше не пересечётся. Вопреки этой мысли происходит ровно наоборот. Пациенты, как старательные студенты перед закрытым лекционным залом университета, нетерпеливо дёргают за ручку двери. Группа этого часа меньше, и иногда приходят те, кто уже был часом ранее, всего пять человек. Чан прикрывает следом за собой дверь, но закрыть полностью не получается — внезапно возникает препятствие в виде чужого носка в проёме. Он всё ещё держит ручку двери, когда её подталкивают с другой стороны. Туда-сюда. Перед ним возникает знакомо-незнакомое лицо колокольчика. — Тебе точно сюда? — уточняет Чан, не двигаясь с места ни на миллиметр. Из вредности. Он физически ощущает, когда в его собственных глазах мелькает отсвет, и ничего не может с этим поделать. Вампирский взгляд столь же непроизвольный и естественный, как движение зрачков на свету у нормальных людей. — Ты вампир? — вопрос без вопросительной интонации, словно мысль, сказанная вслух самому себе. Когда идёшь куда-то впервые и рассуждаешь налево тебе или направо, то бормочешь себе под нос примерно так же. Чан изучает его черты. Вблизи у него привлекательное лицо и глубокий взгляд, посмотри подольше и обязательно провалишься; не напряжённое, но сильное тело даже в силуэте оверсайза. Он не выглядит взволнованным или застигнутым врасплох, или хоть сколько-нибудь испуганным расстоянием, не равным и полуметру между ними. Вряд ли он зашёл сюда случайно и с таким спокойным лицом он задаёт подобный вопрос. Это не «что здесь делает вампир», заданное в широком экзистенциальном смысле или в прямом, мол, что он забыл здесь, в этой точке их пересечения, даже не уточнение. Колокольчику комфортно, как комфортно человеку, который каждый день открывает одну и ту же дверь, проходит внутрь и здоровается с Чаном. Ему комфортно, словно он и есть физическое воплощение значения этого слова. Колокольчик, в свою очередь, делает то же самое, что и Чан. Изучает. — Мне сюда. — Да, — выходит невпопад, но Чан двигается с прохода и складывает свои вещи на стул. Кто-то опять задвинул шторы. — Прикрой дверь. — Ок, — кивает колокольчик и садится на соседний с занятым вещами стул, пока Чан перемещается по комнате и поднимает роликовые шторы вверх. Первым, не считая Чана и колокольчика, заговорил присутствовавший на первой сегодняшней встрече парень. — Слушай, и всё же он был неправ, — загадочно произнёс он. — Кто? Ты о чём? — О твоей физической форме. И чего он? Очень даже ничего. Получше, чем у многих. Чан впервые без любимой худи. Снял, когда сидел в парке. Он не мёрзнет и не испытывает жару. Его тело воспринимает температуру воздуха скорее как бутылка воды в рюкзаке, нежели нормальный живой организм. Достаёшь из холодильника ледяную воду, и со временем она теплеет. Или, наоборот, берёшь теплую воду с собой на улицу в холодное время года. Самой воде от этого… Никак. До тех пор, пока перепады температуры не меняют её агрегатное состояние. Чану это не грозит, но прикосновение солнца к коже всё ещё приятно; это прогревает его на долгое время. Особенно, если одеться потеплее и сохранить в себе накопленное тепло. Теперь, с приходом жаркого лета, одеваться тепло нет необходимости. Он просто снова выйдет на солнце и согреется. Он вешает кофту на через плечо без задней мысли и забывает о ней до этого самого момента. — А, — Чан пожимает плечами и мельком осматривает свои открытые руки, привлекший всеобщее внимание как минимум недостаточно темным оттенком. Настойчивее всех смотрит колокольчик, который так и не представился. — Меня зовут Чан. Кто ты? Или, хочешь, сперва мы все представимся? — Нет нужды, — отвечает он и за секунду осматривает присутствующих. Вместо них ему явно интересен Чан. — Я здесь ненадолго. Чан, будучи профессионалом в коммуникациях, делает то, что умел раньше делать просто превосходно. Дерзит. — Как скажешь, мистер Я Здесь Ненадолго, — когда бровь человека причудливо поднимается вверх, Чан практически против воли улыбается. Возможно, некоторые черты так глубоко укоренились в его характере, что всё ещё остаются неизменными. Например, упорство и здоровый дух соперничества. Так что Чан азартно затачивает язык на всякий случай. — Со мной ты познакомился, слева от тебя- — Зачем же так официально, — перебивает он и паскудно мило улыбается, — можно просто Минхо. Он ещё и раздражающий. Восхитительно. Хоть какое-то разнообразие. — Как иначе? Если продолжительность твоего пребывания с нами в точности совпадает с твоим полным именем, у меня нет выбора. — Выбор есть всегда, Чан. Ты не спросишь, почему я здесь? Нихрена себе у него разгон, у Чана беззастенчиво изгибается и поднимается выше бровь. — Здесь так не принято, — объясняет он, — я за язык не тяну, — особенно тех, у кого он совсем без костей. — Ты хочешь рассказать нам? — Я зашёл навестить своего бывшего, доктора Пака, — говорит Минхо, заставляя кого-то из присутствующих поперхнуться. — Если пациенты выздоравливают и уходят от психотерапевтов, то мы — бывшие, верно? Теперь он мой хороший знакомый. — Это взаимно? — уточняет Чан. Взгляды свидетелей метаются между ними, словно мячик между теннисными ракетками. Чану даже не совестно, что они своей взаимоиронией отнимают их общее время. — А ты сомневаешься? — у них состязание «чья бровь выше» или что? — Он посоветовал мне познакомиться с тобой. — Кто именно из вас ему насолил в данной ситуации не очень понятно, — подаёт голос пациент и быстро замолкает, наткнувшись на осуждающие взгляды. — Если бы Чан не был таким приятным, миролюбивым вампиром… — Да, об этом подробнее, пожалуйста, — вдруг соглашается Минхо и оборачивается к Чану. — Ты всегда был таким? — У меня что, интервью? — Тест-драйв, ну? Колокольчик? Ёбаная ударная установка за стенкой, а Чан — бедняга, что пытается заснуть. Лёгкий азарт начинает превращаться в покалывающее раздражение. Нет, Чану не показалось тогда в коридоре, голос у него правда приятный — словно укутывает тебя в мягкое, пушистое облачко. Но когда до мозга доходит смысл слов, сказанных этим теплым голосом… Вот же задира. К сожалению, присутствие пациентов с более тонкой душевной организацией, нежели у Минхо, вынуждает его сбавить их обороты. — Начинаю думать, что это я насолил доктору Паку, — Чан поднимает руки в воздух. — Мы все здесь для общения, обсуждения ситуаций, принятия себя и чувств других людей, поддержки. У тебя один вопрос, будь предельно точным. Хватит саботировать нашу групповую встречу, Минхо. — Да разве я пытаюсь? — Нет, — отвечает Чан и улыбается. Собственная детская выходка тешит, когда он видит гневно нахмуренные брови. — Это выходит у тебя совершенно естественно, — почему это звучит как похвала из его уст, а не примирительное признание? — Так кто начнёт? О чем бы вы хотели поговорить сегодня? — Я хочу поговорить об острой необходимости начать ходить в спортзал, — говорит тот же самый парень, который заговорил о форме Чана ранее. — Глядя на тебя я чувствую давление. Как часто ты в качалке? — Никакого давления. На самом деле, я не ходил очень давно, и я действительно имею это ввиду, — признаётся Чан. — В моём случае, довольно бессмысленно тратить время на зал, зная, что это никак не повлияет на рост мышц. Но спорт — это классно и весело, всем советую. Плюс, в зале можно с кем-нибудь познакомиться и заниматься вдвое эффективнее. Или… — Да ты шутишь, — удивляется он. — Хочешь сказать, что все стереотипы реальны и вампиры всегда хорошо выглядят? — Абсолютно нет, — заявляет Минхо, для которого противоречить остальным удаётся так же легко, как дышать. — Я лично не разглядел всех особенностей телосложения напавшего на меня вампира, но этим делом активно занималась полиция, и по расчётам экспертов его вес был около пятидесяти килограмм, а изображение с камер это подтвердило. Так себе картина. Значит, Минхо действительно бывший пациент. Новость не удивительна. В их реальности шансы оказаться жертвой обычного уличного нападения и нападения вампира одинаково высоки. Внимание Чана цепляет другое. Поведение Минхо не выглядит пустой бравадой, он не излучает нервозность, — глядя на таких людей понимаешь, что такое успешная терапия. Создаётся впечатление, словно его спокойствие, незаметно действует и на окружение. — Так сколько именно десятилетий ты не занимаешься спортом? — … до тех пор, пока он не открывает рот, и в любой, самой безобидной фразе, сквозит ирония. Чан игнорирует Минхо. Любая достойная и колкая ответка в его сторону ознаменует начало турнира за первенство в словесном фехтовании, а у них нет времени вдоволь посостязаться в данном ремесле. — Ты немного заблуждаешься. Я был очень атлетичным до того, как стать вампиром, так что застыл в том состоянии. И я чертовски уверен — мой мышечный белок разрушается, но существенно медленнее, чем будь я человеком. Так что даже если и есть вампиры-спортсмены, их мышцы не выросли сами по себе от факта становления вампиром. — Что ж, меня радует тот факт, что вампиры не обладают особой сверхсилой, помимо своей живучести. Давайте все вместе запишемся в зал? Оставшееся время они проводят выясняя значение и смысл словосочетания «двойные отношения». Минхо предсказуемо проверяет на прочность границы его терпимости, перечисляя плюсы. Но когда у Чана не остаётся ни козырей для спора, ни вышеназванной терпимости, Минхо легко и звонко смеётся и быстро переобувается. В крах разносит свои же аргументы личным примером и делится, почему бесконечное обсуждение произошедшего только с семьёй или друзьями не имело для него смысла и больше раздражало — в отличие от занятий с психотерапевтом, который строго и профессионально помог ему разложить месиво в голове по полочкам. Минхо харизматичен, откровенен и спокоен, когда отвечает на вопросы и с пониманием комментирует чужие истории, при этом не перестаёт быть самым язвительным созданием из всех знакомых Чану. Наверняка у него есть опыт публичных выступлений, групповых встреч или типа того. Он ведёт себя очень располагающе. Чан не был на взводе, но становится более расслаблен, чем был. Он впервые делегирует часть своих обязанностей кому-то и внимательно наблюдает за групповой встречей. Несколько раз Минхо привлекает его внимание звуком имени или едва ощутимым прикосновением к плечу. Это не кажется неудобным, ведь он уже расположил Чана к себе. К нему давно не прикасался кто-то кроме медицинских работников. Настаёт конец встречи, и они задерживаются ещё на несколько минут. Чан вынужденно их поторапливает, потому что кабинет не только их, но предлагает навести порядок всем вместе и плавно подвести разговор к завершению. На пороге вновь гуляет тёплый, почти летний ветер, просочившийся в открытое окно. Кажется, все уходят в приподнятом настроении и с лёгкостью. Возможно, он транслирует. Когда Чан ставит последний стул на место, солнечный свет уже раскалился докрасна и ослепительной полосой стелется по всему, что попадает под его прямые лучи. Минхо стоит, прислонившись к стене у выхода, залитый светом пополам с тенью, но даже в этой тени гуляют яркие оранжевые блики. У него забавный солнечный ореол в волосах и совсем не забавный огонь в глазах. — Ещё увидимся? — спрашивает Чан. По внутренним ощущениям он успел пройти все стадии принятия неизбежного. Минхо смеётся и зажмуривается, глаза на секунду исчезают, а потом вновь появляются, ещё более черные, чем казались сначала. — Ага, мечтай! — и, не прощаясь, уходит. Его заливистый смех вновь звенит по коридору и плавно, как солнце на закате, исчезает. — Сукин ты сын, — бормочет Чан и гневно надевает худи. Следом у него ещё одна личная встреча, последняя на сегодня. Чан не жалуется доктору Паку на Минхо ровно до тех пор, пока тот сам не упоминает его в разговоре. Чан хочет немного повозмущаться и вываливает все как на духу. Психотерапевт смотрит на него чересчур ласково. Ничего особенного. Почему Чана всё ещё преследует этот смех — грёбаная загадка. *** Парадокс заключается в том, что будучи лишённым базовых потребностей организма типа нормальной еды и продолжительного сна, Чану всё ещё необходимы услуги сантехника, так как подтекающий на кухне кран потихоньку сводит его с ума в безупречной ночной тишине. Он проводит время с полуночи до двух в поисках инструкции для крана и за просмотром видео в низком качестве, снятых на старые смартфоны, где умельцы показывают, как разобрать, починить, прочистить и поставить обратно непослушную кухонную сантехнику. У Чана нет ни одного инструмента для того, чтобы воспользоваться самым лёгким из советов. В порыве мести или вроде того он идёт в ванную и залипает под душем целый час, подставляя лицо и плечи под поток горячей воды. Выкручивает вентиль на максимум и стоит практически под кипятком. Ему не так уж и нужно дыхание, так что он долго стоит запрокинув голову навстречу воде. Капли ощутимо бьют на уставшие веки, это так приятно. Когда он вытирается, всё ещё ощущает биение воды на коже и даже в мутном, запотевшем зеркале видит исходящий от его тела пар. Из ванной Чан выходит довольным и хорошо согретым. Это мелочно с его стороны, но проходя мимо кухни он радуется, что вылил воды больше, чем из сломанного крана накапает за целую неделю, если забить на его починку. Интересно, чинил ли его отец краны в семейном доме сам или он звонил мастеру? *** Раннее утро, время, в человеческом сообществе считающимся неприличным для каких-либо дел, он проводит в небольшой звукозаписывающей студии. Она существует уже лет тридцать и принадлежит не гигантам музыкальной индустрии, а одному престарелому мужчине, который в конце восьмидесятых читал рэп-партию в группе одного хита. После успеха он купил помещение, обставил его необходимой техникой и записывал здесь никому кроме него и его жены неизвестные песни в жанре инди. Потом его голос совсем сел, а жены не стало, и теперь он сдаёт это место молодому поколению в аренду круглосуточно. Несмотря на её компактность, студия явно пользуется спросом. Чан приходит в ночное время и на рассвете, прекрасно осознавая, что среди всех его здешних коллег его режим сна самый нерегулярный. Каким-то образом у всех негласно выработывается определённый график. Никто не ни с кем не договаривается и практически не пересекается. Чан знает, что этим местом стабильно пользуется человек семь или восемь, некоторые — одновременно. Иногда он находит чьи-то вещи, вроде забытых тетрадей и наушников. Спустя какое-то время другие арендаторы постепенно обретают подобие узнавания в глазах Чана. Как-то раз он недоуменно пялится вместо коврика для мышки на учебник по алгебре за одиннадцатый класс, формулы на обложке почти заставляют его нервничать. В другой раз Чан находит под столом бутылочку соджу и две пары офисной обуви разного размера, несколько минут он всерьёз задаётся вопросом, как можно идти по улице босиком осенью, но переставленные им к выходу в коридоре ботинки пропадают за время, что он просидел в наушниках. Один раз он поправляет диванные подушки и находит косметичку, содержимое которой наполовину вывалилось, Чан аккуратно складывает все коробочки и тюбики обратно внутрь и оставляет на этажерке сбоку, чтобы никто её не раздавил. Когда он приходит в студию в следующий раз, на месте косметички неоновым пятном выделяется стикер с благодарностью и просьбой помочь найти потерянный блеск для губ. Чан, отодвинув диван, находит и его. Через сутки он натыкается на целую стикер-переписку: спасибо за блеск, банка энергетика в ящике для того, кто нашёл; я выпил чужой энергетик, было невмоготу, с меня целый ящик; я не пил энергетик, мне не понадобился свой, дарю; кто-то разбирается в интегральных уравнениях? — уступи один час твоего студийного времени, и я дам час репетиторства; никакой математики в этой студии, изуверы! Чана это так забавляет, что он тоже вносит свою лепту и пишет послание: «пожалуйста! :) энергетик жертвую самому нуждающемуся». Такая вот рутина у них. Впрочем, Чан ни с кем из них не знаком лично. И он очень удивляется, когда в этот день случайно сталкивается с кем-то в закрепившееся за ним время. На часах три ноль-ноль, вокруг валяется несколько развороченных коробок от новых микрофонов, шумоподавителей, куча проводов, один новый монитор и местный ящик инструментов. В кресле, закинув мощные татуированные руки за голову, прокрастинирует человек. Чан недоуменно моргает. Он узнаёт его. — Привет? Человек отмирает и поднимается с кресла. — Здарова, — на ленивом английском отзывается он, сонно трёт глаза и протягивает ему руку, — Джей, — исправляется на корейский, — Джебом. Я щас уйду, задержался случайно. Чан даже не сразу отражает, что отвечает не на привычном корейском, а на располагающем к быстрому сближению втором родном языке. — Крис, — он жмёт ему руку, — извини, но разве у тебя нет своей студии? Если Джебом и удивляется его речи или сущности, вида не подаёт. Расслабленно валится на диван, уступая главное рабочее место, и жмёт плечами. — Да вот же блядство, здесь будто пишется лучше, прикинь? Хотя аппаратура у старика… Короче, Джебом оказывается очень старым пользователем студии и, видимо, очень преданным: он нечасто пишет здесь звук, но иногда зависает над лирикой, постоянно ругается с владельцем из-за стремления обновить кое-что из аппаратуры, но старик шлёт его ко всем чертям, Джебом делает то же самое и меняет технику без спроса, и именно он выпивает предназначенный Чану энергетик. Чан сохраняет его открытые в программе данные в папку с нужными инициалами, и они целиком уходят в разговор. Джебом, свободный от выматывающих правил корейской субординации, никак не реагирует на отсутствие почтительных суффиксов и жестов, шутит про свежее мясо, и Чан посылает его, потому что по фактам свежее мясо здесь как раз-таки Джебом, которого очевидный факт вампиризма его ночного собеседника не колышет. Оказывается, он заранее застолбил аренду почти на целые сутки, до и после времени Чана, так что они зависают в студии ещё на день, ночь и утро, обсуждая индустрию в целом и некоторые сырые треки друг друга, хотя их предпочтения сильно отличаются. Чан балуется в программе с битами в уже созданных им ранее дорожках. Джебом пьёт безалкогольное пиво, жуёт пиццу, много матерится и убеждает его в том, что Чан обязан вылезти из подвала и начать раскручиваться всерьёз, потому что иначе этот подвал бомбанёт. Профессионального взгляда со стороны и энтузиазма Чану не хватает, так что это подбадривает его, и он соглашается. Они внезапно записывают вместе очень дурацкий, приставучий летний трек за три часа. Чан смеётся и спрашивает, что ему скажут его менеджеры. Джебом флегматично обновляет свой спотифай со словами: — Я сам себе директор или кто? Преимущества своего агенства, мотай на ус. В кредитах стоит имя Чана, и его телефон очень быстро сыплется уведомлениями. Приятно заёбанные работой они вдвоём выползают из студии на свет божий, Джебому надо нормально пожрать и поспать, а Чану на работу. Спустя сутки после знакомства Джебом жмёт ему руку и по-братски хлопает спине во время объятия. — Мы ещё, бля, на концерте выступим. Только попробуй съебаться с горизонта, — салютует он напоследок и, надев солнцезащитные очки, уезжает с подземной парковки. *** Когда Чан выступает желающим официально зафиксировать своё физическое состояние через госпрограмму, созданную чтобы хоть как-то создать иллюзию контроля вампиров в обществе, ему предлагают работу в администрации, и он соглашается. Они могли бы просто начать уничтожать их или сажать за решётку, но численность вампиров лишь растёт, так что политика ущемления вызвала бы больше беспорядка среди тех, кто вчера был человеком, а сегодня — нет. Лучший выход — придумать что-нибудь среднее. Хотя у государства определенно свой резон в его согласии, Чан считает это предложение достаточно щедрым и выгодным. Он ожидает, что будет стоять в достаточно длинной очереди, но в итоге оказывается единственным, кто пришёл. Нет ни охраны, ни очереди, ни толпы журналистов. Его встретили двое: врач, совершивший беглый осмотр и выдавший справочку, и депутат, кому принадлежит идея этой инициативы. Он тоже вампир — только с достаточно высоким положением, чтобы не позволить себя незаметно задвинуть. — Вот печать в ваш паспорт, медицинская страховка. А что делать дальше нам ещё только предстоит узнать, — сказал депутат по имени Чонин, испытывая к Чану, видимо, явную видовую солидарность, — но умирать ещё раз не очень хочется, не так ли? Позже подошёл фотограф и сделал несколько фотографий, которые потом Чан увидел на сайте министерства здравоохранения, пока заполнял анкету на выдачу положенного ему количества пропитания. Чонин связывается с ним в тот же день с предложением трудоустройства. Честно говорит, что их попытки будут в лучшем случае выслушаны на заседании, но вряд ли к чему-то приведут. Правда, появляется все больше вампиров, и вскоре им выделяют постоянный кабинет. Чан не ощущает, что их деятельность действительно приносит результат. Но однажды депутат приводит его посмотреть на настоящее заседание парламента, и Чан понимает, что любой инициативе в принципе непросто преодолеть бюрократический ад, народный скептицизм и жадность министерства финансов. Иным словом, работа не пыльная, но иногда чересчур невнятная. Не так уж и хотят вампиры легализоваться. По крайней мере, они пытаются хоть как-то информировать человеческое сообщество о том, что не все вампиры опасны, и часть из них действительно хочет работать, чтобы существовать в адекватных условиях вроде хорошего жилья или красивого, удобного дивана. Но и люди не так уж хотят внимать этим новшествам. Нападения происходят, но они такие частые, как уличные грабежи со смертельным исходом. Это медленно назревающая проблема, к которой никто не знает, как подступиться. Каждый вампир — чей-то знакомый или родственник. Даже многомиллионный город становится на удивление тесным, когда двое случайно познакомившихся людей обнаруживают друг с другом больше связей, чем могли бы подумать. «Мы жили в одном подъезде, он был хорошим парнем, жаль его». «Да, но он напал на одного преподавателя в университете, где учится мой друг, и тот скончался до приезда скорой. Его тебе не жаль?». Зато нет открытых уличных беспорядков с требованиями искоренить всех вампиров до одного. Сделать это непросто. Чан не то чтобы хочет об этом размышлять. Он ручается за свою адекватность и не хочет умирать так рано из-за того, что его бы усреднили по уровню агрессии со всеми остальными собратьями. Несколько раз в неделю у них подходят планерки с Чонином. Обычно они обсуждают, как привлечь вампиров к массовому учёту, но так и не приходят к какому-либо мнению. Он специалист в области здравоохранения и работает в министерстве. Чан знает про его работу только то, что он следит за качеством лекарств, обеспечением больниц и что у депутата-вампира всё равно не хватает времени. — У меня как будто появился двадцать пятый час в сутках, — говорит он, — и вместо отдыха я трачу его на работу. Тем не менее, именно благодаря его деятельности появляется идея с банком крови для тех вампиров, кто встал на учёт с отслеживанием их ментального состояния у психотерапевтов. Конечно, на основе связей Чонина с некоторыми больницами. Официально по стране их четыре, но в реальности действительно посещаются вампирами только две из них, включая реабилитационный центр Чана. Когда есть этот самый двадцать пятый час, несложно потратить его на довольно хорошую терапию, тем более, когда это позволяет официально получать фасованную кровь. Чан сначала перебивается магазинным мясом — в одной вакуумной упаковке достаточно сосудистой крови, чтобы он мог утолить голод на день. Он совсем перестал тратить деньги на еду в целом, и ежедневная покупка стейков не бьёт по его бюджету. Потом Чонин делится с ним своим способом и приводит на загородную ферму, мясо с которой поставляется на рынки, там работает его дядя, и несколько забойщиков по знакомству и за небольшую плату услужливо ставят вёдра рядом с животными перед тем, как взмахнуть топором. Это, пожалуй, был самый странный опыт в жизни Чана: он и депутат в костюме-двойке неуклюже переливают кровь из ведра в пластиковые литровые бутылки, пока однажды уборщица издалека не кидает в них воронку. Чан помнит, как его каждый раз выворачивало после первых глотков, потому что он видел всех тех вполне симпатичных и ещё живых свинюшек перед тем, как их уводили на убой. А потом они с Чонином на пару отравляются и несколько недель пытаются избавиться от паразитов внутри, так что тема с фермой быстро угасает. В этот день они обсуждают скромное прибавление в их — легализованных и нет — рядах за эту неделю, количество нападений без летальных исходов и возможные стратегии осветления облика вампиров в интернете. Половину собрания телефон Чана сходит с ума из-за упоминаний в твиттере, так что он отключает его, когда это привлекает внимание Чонина. — Какие-то особенные новости? — Нет, просто занимаюсь музыкой, и песня набирает популярность. Может быть, мне самому стать влиятельной фигурой в интернете, поддерживать вампиров, а через пару лет раскрыть личность? — Боюсь, тогда у тебя на концерте никогда не будет солд-аута. Но выпустить дисс-трек на вампиров-нелегалов было бы неплохо. — Уже работаю, господин продюсер, — шутит Чан. Впрочем, им бы пригодились свои люди среди блогеров с аудиторией. Они распределяют между собой и секретарём платформы и проводят несколько часов в интернете. Разочарованно пыхтят: в эпоху интереса к тру-крайму им придётся несладко. *** В перерыве Чан прочитывает новость, что близится празднование в честь медицинских работников, впервые выпадающий на день, когда он посещает реабилитационный центр, и решает угостить знакомых сотрудников сладостями. Он вслух размышляет, где может купить действительно хороший шоколад, и неожиданно ему приходит на помощь обычно довольно молчаливый секретарь. Он воодушевлённо делится адресом фирменного магазина в паре улиц отсюда и нахваливает качество. Впечатления секретаря такие яркие, что Чан малость примеряет на себя его энтузиазм и решает воспользоваться рекомендацией. Он нечасто посещает магазины, так как не испытывает присущей людям необходимости в привычных продуктах. Он без каких-либо усилий привлечёт ненужное к себе внимание. Это краеугольный камень: чем активнее он избегает большую часть общества за ненадобностью, тем сложнее ему и этому обществу в принципе идти на контакт. Может быть, если остальные вампиры станут чаще выходить из дома в люди с целью просто выйти из дома, как Чан, а не испугать и покалечить кого-нибудь под покровом ночи, то им всем будет проще. Но пока сущность Чана чаще вызывает у большинства встречных как минимум настороженность, а не привычное среди людей безразличие. К нему привыкают сотрудники центра, работающие там с тех пор, как Чана к ним распределили; некоторые госслужащие, считающие Чана и его начальника неизбежной необходимостью; консьерж в доме, с которым они видятся и вполне приветливо здороваются несколько раз в день с тех пор, как Чан переехал. Даже два разновозрастных, меняющих друг друга по сменам кассира в ближайшем круглосуточном магазине более менее привыкли, что он иногда заходит. Ему требуется чистая, питьевая вода, потому что во рту и горле часто пересыхает, и он не хочет, чтобы внутри оседали известь или ржавчина водопровода. Или в их доме отключают свет, и ему недостаточно света для чтения книги, поэтому Чан ищет свечи или фонарик на батарейках. Как-то ночью у него перестаёт заряжаться телефон, так что он придирчиво выбирает новый usb-провод возле кассы. Часть людей так или иначе знает о его существовании достаточно, чтобы не испытывать страха или привыкнуть к факту его существования где-то поблизости. И позволить ему самому привыкнуть — к ним. Он не прячется, но и не ощущает себя действительно расслабленным, если рядом кто-то есть. Пусть некоторые действия или места Чану недостаточно комфортны, например, поездки в переполненном метро, он уверенно чувствует себя в продуктовых магазинах. Он тянет на себя стеклянную дверь, яркий запах шоколада слегка щекочет его рецепторы. Чан старается вспомнить каково это — иметь зависимость от сахара. Над входом нет ни музыки ветра, ни автоматизированного звонка, уведомляющем о посетителях. Сотрудник магазина не сразу обращает внимание на него и продолжает пересчитывать деньги в кассовом аппарате. Чана это устраивает. Магазин достаточно большой, здесь истинно огромное количество сладостей — глаза разбегутся у любого, кто сюда зайдёт, ребёнок он или нет. Он изучает одну из витрин от верхней полки до самой нижней, прежде чем ему приходится обратиться за помощью, — состав разнообразный и конфет слишком много, чтобы он смог выбрать что-то одно. — Не могли бы вы мне помочь? — спрашивает Чан, привлекая внимание, и приветливо улыбается. Человек у кассы смотрит на него, и Чан ловит каждую из его быстро сменяющихся эмоций: удивление, приветливость, узнавание, отвращение. На мгновение промелькнувшую профессиональную вежливость с его лица как рукой снимает. В эту же секунду Чан понимает, что купить что-либо в этом магазине будет настоящим испытанием. — Столько шоколада. У вас слишком большой ассортимент, чтобы я мог выбрать самостоятельно, — он безрезультатно пытается ещё раз. Неприкрытая неприязнь в его сторону раздражает, и Чан подумывает не убраться ли отсюда. Обычно его нелегко вывести из себя, но он хмурится, когда сотрудник демонстративно возвращается к монетам в кассовом аппарате, и сверлит его взглядом его темя из вредности. Чан без проблем бы воспользовался доставкой, как и всегда, столкнись с искренним испугом. Намеренно грубое игнорирование бесит. Он пялится на сотрудника и знает, что собирается заставить его либо нагрубить ему прямо, либо задеть и вынудить выполнить свою работу. Вряд ли это прибавит хороших впечатлений о нём и определённо не изменит мнение об уровне агрессии. Любое поведение имеет свои причины, и ему не стоит принимать это на свой счёт напрямую. Он пропустит мимо редкую неприязнь на улице со стороны обычных прохожих, но игнорирование рабочих обязанностей действительно злит его. — В зале есть сотрудник, который поможет покупателю? — Мы не обслуживаем таких, как ты, — бросают ему. Ни в одной фирме этой страны нет ни одного пункта про отказ в обслуживании из-за сущности. Чан знает, потому что это было чуть ли не первым, что они с Чонином внесли на рассмотрение и получили не только согласие, но официальные распоряжения. В их противостоянии так неожиданно появляется третья переменная, что от громкости чужого голоса сотрудник крупно вздрагивает. — Это разве прописано в политике компании? Чан находит тембр голоса знакомым и оборачивается. Разумеется. Кто ещё со столь явным удовольствием перечит людям? — Вам следует поторопиться, чтобы успеть продать всего лишь двум покупателям товар до закрытия, — говорит Минхо с наимилейшей улыбкой на губах и поистине бесячим взглядом. Не дожидаясь ответа, он обращается к Чану. — Ты здесь впервые? — Да. Ты, видимо, нет? Посоветуешь мне что-нибудь? — Конечно, — легко соглашается Минхо. — Здесь всё вкусное. Но мне больше всего нравится горький шоколад с апельсином или солью. А вот конфеты со смородиновым суфле ещё и красивые, правда? Чан послушно смотрит на конфеты, на которые он ему показывает пальцем, и заслушивается. Кивает. — В меру сладкие, но с приятной кислинкой. Надкусываешь тонкий слой горького шоколада, и мягкое суфле тает прямо на губах, — произносит Минхо, — не хочешь попробовать? Он не уверен, что получит такое же удовольствие, как рассказывает об этом Минхо, но описание всё равно звучит соблазнительно. Чан, как заколдованный, снова кивает. Минхо переключает своё внимание на консультанта. — Вы не предложите дегустацию? Чан совершенно уверен, что Минхо намеренно истязает его вопросами. Теперь у консультанта нет ни единой причины, по которой он может ему отказать. Так что он нехотя подходит к ним, когда Минхо просит его. Он берёт маленькую дегустационную вилочку, прокалывает конфету и протягивает Минхо. С совершенно невинным выражением лица он отказывается: — Не мне. Я пробовал, — и заставляет его передать вилку в руки Чана. Чан не ожидает такого хода и реагирует не сразу, но берёт крошечную вилочку из чужих рук. Сотрудник прилагает великие усилия, чтобы сохранить социально-приемлемое выражение лица. Дальше-то что? — В рот, — подсказывает Минхо. Когда Чан подносит вилку ближе, кусочек почти срывается вниз, но он успевает поймать его губами. У треснувшего шоколада приятный тихий звук, а суфле действительно начинает таять. Он не замечает, как пробует полдюжины конфет прежде, чем его внезапно засахаренные рецепторы совершенно отказывают ему во вкусе. Минхо уговаривает съесть ещё несколько и сам протягивает пару кусочков прямо ко рту. Чан почему-то соглашается, хотя внутри всё пересохло после третьего укуса. Почему он вообще ест с его рук? — Не могу больше, — натурально хнычет Чан, отворачиваясь от очередного предложенного кусочка. Минхо смеётся и съедает его сам, а потом достаёт запечатанную бутылку воды из своей сумки и протягивает ему. Чан пьёт с такой жадностью, будто именно он сорок лет ходил по пустыне вместо Моисея. — Итак, ты определился, — лукаво спрашивает Минхо, — или второй заход? — Нет! — в два голоса возражают Чан и консультант, в первый и последний раз соглашаясь друг с другом. Минхо заливисто смеётся именно тем смехом, которым впервые обратил на себя внимание Чана. Колокольчик. — Кажется, они все вкусные? — Ты их все перепробовал, — фыркает Минхо, — и спрашиваешь меня? — Никакой поддержки, — вздыхает Чан. — Ладно, первые пять и два последних. По одной коробке. — Ого, — Минхо присвистывает и обращается к консультанту. — А вы его обслуживать не хотели, едва не упустили такой хорошенький процент от продажи, — и легонько подталкивает локтем бок Чана. — Может быть, ещё одну дегустацию? — Пожалуйста, пощади меня, — просит Чан и подходит к кассовой стойке, чтобы оплатить покупки. Сотрудник быстро и чётко пробивает каждую упаковку шоколада, складывает в пакет и впервые действительно искренне улыбается Чану: — Всего вам доброго. Рядом с кассой стоит аппарат, собирающий данные о качестве обслуживания. Чан раздумывает, не вознаградить ли его за старание и преодоление себя. Его опережают, разумеется. — И вам, — стелет Минхо, — я не злопамятный, — но с явно садистским наслаждением жмёт на «ниже среднего». Не «совсем плохо». Какая щедрость. Они вдвоём выходят из магазина, и Чан начинает смеяться. — Поверить не могу, что ты заставил меня что-то съесть. — Ты поэтому смеёшься? Сладкого переел? Или потому что я заставил сотрудника накормить тебя? — Нет, в том, что ты выбесишь его, никаких сомнений не было. Спасибо, — вздыхает Чан, отсмеявшись. Он достаёт из пакета две коробочки и отдаёт Минхо. — И тебе, — чуть растерянно благодарит Минхо, принимая сладости. — Не знал, что ты купишь столько шоколада под моим предводительством. Ты свой кошелёк не разорил? — Самую малость, — признаёт Чан. — Тебя не удивляет, что я вообще ел? — Да нет, — жмёт плечами Минхо. — Я знаю, что у вампиров есть рецепторы, хотя в них нет надобности. Думал, что они чуть более отбитые. Хотел проверить, сколько ты выдержишь. — То есть, ты там эксперименты на мне ставил? — Я же не яд тестировал! Разве ему возразишь? Вместо этого Чан немного рассказывает о себе: рецепторы его работают как прежде, но нет голода в привычном понимании, а пищеварение не работает вовсе и если в него попадёт еда, то просто провалится, не переварившись, или, чего доброго, застрянет в выключенном желудке. — Ты ведь не умрёшь от количества конфет, которые съел? — хмурится Минхо. — Выпей ещё воды. — Ещё раз? Да нет, не умру. Конфеты для дегустации размером с фисташку, — хихикает Чан, но воду пьёт. — То есть, хоть маленькие гвозди попробовать можешь? Чисто теоретически? — Теоретически — могу, но потом кое-кому придётся попробовать на себе роль доктора. Справишься? — подкатывает Чан и внезапно почти останавливается. — Постой, ты ведь ушёл оттуда без покупок. Вернёмся? — Улов есть, вот он, — Минхо трясёт немилосердно встряхивает коробки, которые дал ему Чан. — Я не собирался ничего покупать, но увидел тебя и пошёл следом. А там этот невежественный сотрудник. Хотел его немного проучить. — Мило, — хихикает Чан. — Ты что же, преследуешь меня? — Нет, — с ледяным спокойствием отвечает Минхо. — Ты шёл по улице, на которой я гулял. Ты преследуешь меня? И вот даже сейчас? Чан сбит с толку, но не притормаживает. Ведь действительно идёт за ним не глядя. Чан остановился бы и пошёл другой дорогой, будь рядом кто-то другой. — Выходит, так? — и улыбается. Минхо снова фыркает и прячет своё довольное лицо. Закатное солнце снова окрашивает всё в ярко-оранжевый, особенно Минхо, и на контрасте его глаза кажутся такими тёмными. Они идут медленнее основного потока людей, и иногда кто-то так и норовит в них врезаться. Минхо, не стесняясь, легко лавирует в толпе и держится ближе к Чану. Наверное, они могут стать друзьями. — У тебя есть знакомый сантехник? — Сантехник? — переспрашивает Минхо. — Дома кран на кухне сломался, — уточняет Чан. — Совершенно обычный кран. — А что с ним? — Подтекает. И напор чуть хуже. — Хорошо, я починю. Пошли? У Минхо звонит телефон и его просят вернуться на работу, потому что произошёл какой-то форс-мажор. Он говорит по телефону с самым утомлённым выражением лица, которое когда-либо видел Чан. — Подменю, но опоздаю на сорок минут. Я давно уехал. Видимо, кран продолжит подтекать до тех пор, пока Чан не перекроет водоснабжение в квартире. Но, вопреки ожиданиям, Минхо и не думает прощаться. — Не хочешь немного прогуляться? — Разве ты не торопишься? — удивляется Чан. — Нет, не очень. Вместо короткой прогулки до нужной станции метро Минхо беззастенчиво предлагает Чану проводить его прямо до дома. Нонсенс. Приглашает ненадолго зайти, пока собирает рюкзак с вещами. Чан, ради собственного спокойствия, ждёт его у подъезда. Минхо вызывает такси, потому сорок минут почти истекли, и уезжает в одиночестве, так как Чан говорит ему, что не нагулялся. Насчёт крана он не беспокоится. Перед тем, как умчаться на работу, Минхо лично внёс свой номер в контакты Чана и сделал звонок с его номера. «Кран за мной». Чан возвращается домой по разбавленной уличным освещением темноте. *** Полдень несносно выжигает краски. Скучными, светло-серыми становятся раскрашенные ранее ярко улицы. Нависает над округой горькая, недоспелая печаль, крадётся ближе знакомая пустота. Оказывается так близко, что наступает прохожим на пятки. Краски бледнеют до тех пор, пока не наступает время заката. По пути домой поднимается ветер, сумасшедший и дерзкий, играет с тёплыми бликами в окнах наперегонки. Чан ещё не знает Минхо так хорошо, но он кажется, интересным, как этот ветер. Чан думает, что Минхо заберёт своё предложение о починке крана назад, а он и не подумает обидеться или типа того. Просто вызовет первого попавшегося в интернете сантехника, оставит ему ключ под ковриком или в почтовом ящике, даст выполнить свою работу и переведёт деньги на карту. Просто, быстро, эффективно; и присутствие Чана, в принципе, необязательно. Так будет лучше. Чану стоит ему написать на случай, если Минхо размышляет, как тактично отказаться от своего предложения и оставить его один на один с подтекающим краном, что постепенно сводит с ума. Он не обязан лично чинить кран на чужой кухне и контакта знакомого сантехника было бы достаточно. Минхо опережает его. «Вторник, 8 утра. Ты, я и кран на кухне. Не опаздывай». Как будто кран находится не в его квартире, а где-то посредине города… Впрочем, с графиком Чана это более чем своевременное предупреждение. *** Чувство, когда стоишь на краю бассейна и в мгновение слышишь свисток. Немного щекотно. Немного страшно. Немного радостно. Ты всё ещё не погрузился в воду, но твоё тело уже ощущает её на себе и хочет совершить движение. Чувство полёта прекрасно, но правильнее — оказаться в воде, сделать глубокий вдох и оттолкнуться от стенки бассейна что есть силы. Плыть, зная как работает твое тело; плыть, получая удовольствие от каждой побеждённой волны; плыть, и на пределе сил наконец-то ухватиться за противоположный борт. Преодоление. Каждый взмах и вздох — оправдан, это не преодоление сопротивления; это преодоление себя в непривычных условиях. Хочется зайти в воду и проплыть дистанцию снова. Это необходимо. Страх и смелость. Прикосновение ветра к колокольчикам над дверью, их мягкий мелодичный звон. Приятно после приевшихся мест и действий внезапно изменить маршрут. Приятно познакомиться с кем-то, чьи мысли и дух не похожи на твои. Ветер треплет Чану волосы, проясняет взгляд и немного кружит голову. Он надевает бини и мысленно готовится открыть дверь Минхо, чтобы впервые пустить человека к себе домой. *** Минхо в его квартире. Он — первый, кто приходит к Чану в гости. Чан не знает, как выглядят мастера сантехники и действительно ли их так легко распознать на улице, как ему кажется. Минхо не выглядит как человек, выбравший делом всей своей жизни подобную работу. Наверное, у них есть какая-то униформа, которую не жалко испачкать, и ящик с инструментами. На Минхо красивая серая футболка и белые джинсы; когда он разувается, они волочатся по полу, и Чан пытается вспомнить, мыл он полы вчера или позавчера и достаточное ли количество шампуня добавил в воду. Вместо ящика инструментов у него маленькая сумочка через плечо; туда вряд ли уберётся по длине хотя бы отвёртка или гаечный ключ, или любой предмет, что может пригодиться при ремонте кранов. Он мягкий и милый, как облачко, но твёрдый как скала под всем этим образом; оверсайз хорошо сидит на нём, и даже так заметно, что его тело крепкое. Чан отводит взгляд и теснится в коридоре, чтобы пропустить Минхо вперёд. Пожалуй, именно лёгкая мускулатура соответствует образу сантехника, но откуда Чану знать? Минхо стоит у раковины и возится с краном, между ними едва ли метр. Кухня маленькая, Чан старается не лезть под руку, но очень хочется встать рядом и наблюдать за каждым действием. Всего-то сделать шаг и выглянуть из-за плеча. — Хочешь взглянуть? Это просто, — говорит Минхо и оборачивается. На него падают прямые солнечные лучи; его пушистые, взъерошенные волосы вспыхивают бликами. — Конечно, почему нет? Он подходит ближе и встаёт слева, чтобы не загораживать Минхо падающий из окна свет. В контражуре его профиль удивительно красивый. Они сталкиваются взглядами. Глаза Чана мерцают, он чувствует; их маленький отсвет на мгновение прикасается скулы Минхо; как трепетный солнечный поцелуй, что исчезает, едва дотронувшись. Минхо ловит его на подглядывании, но ничего не говорит ни об этом, ни о том, что на него сейчас явственно взглянул вампир, находящийся в считанных сантиметрах от него и его шеи. Чан переводит свой взгляд чуть ниже, ловит взглядом чуть красноватое ухо Минхо. Кожа под ним… Живая. Там наверняка суматошно скачет пульс и циркулирует горячая кровь. Это не навязчивая мысль и не инстинкт, просто созерцание — красиво. Минхо обращает всё своё внимание на кран. Оказывается, в его сумке кроме телефона и карт все же лежит кое-что ещё. Он достаёт маленький складной набор инструментов, включает и выключает кран несколько раз. На блестящей поверхности появляется несколько отпечатков пальцев Минхо. — Тебя действительно ничего не напрягает в этой ситуации? — спрашивает Чан. Откуда берётся спокойствие, раз он знает, кто стоит за спиной? — Никаких проблем быть не должно, — отзывается Минхо и поддевает колпачок с обозначением горячей и холодной воды. Оказывается, это не наклейка, и под ней есть винт. Он отворачивает его и кладёт на видное место. Остальные детали лёгким движением его руки разбираются за минуту. — Я не сантехник, но знаю, как починить шаровой кран, потому что у меня ломался, и мне показывали. Переустановить кран — вряд ли сумею, но заменить детали механизма просто. Хах, и правда. Чего Чан ожидает в ответ на вопрос, вырванный из контекста его неозвученных мыслей? — Я не об этом, — вздыхает Чан, набираясь смелости, чтобы спросить прямо. — Я о логове вампира и всё такое. Это вызывает у Минхо усмешку. — О, — он пожимает плечами и бросает на него взгляд. — А твоё логово имеет какие-то вампирские секретики? — Да нет, наверное, — зависает Чан. — Я не знаю? — Просто хотел тебя подразнить. Моё присутствие здесь тебя волнует? Чёрт, как же сложно говорить о том, что он предпочитает умалчивать. Это бесит. И восхищает. Приходится отвечать. — Да, — признаёт. — Не знаю, как ты отреагируешь. — А ты боишься моей реакции или что? — Видимо, да. Он первый человек, который находится у него в гостях спустя столько лет, что страшно думать; он первый человек, что чинит кран на его кухне; он первый, кто проявляет свой интерес без какой-либо причины. Он не связан ни с наукой, ни политикой, ни даже музыкой. Он первый человек, кто в таких обстоятельствах не делает из его сущности невесть что. — Я думаю, ты боишься своей реакции, — Минхо складывает последнюю деталь рядом с раковиной. Их не так много, как предполагает изначально Чан, он осматривает каждую — ни одна ему ничего не говорит, кроме части с носиком, из которой льётся вода, и выкладывает их в одну идеально ровную линию. Чан так давно не говорил с людьми или общение всегда такое затруднительное? Ещё утром всё было в порядке. Или дело в том, что они говорят о его задетых чувствах? — Посмотри, — просит Минхо, и Чан смотрит на старые, протёртые резиновые кольца на его ладони. — Это уплотнители. Выглядит не очень, да? Я взял новые, достань. Он двигается ближе, приподнимает локоть. Мог бы сделать достать их сам — это не такая чёрная работа, его руки чистые. Но Чан послушно лезет в его сумочку, висящую сбоку, и достаёт пакетик с новыми уплотнителями. Застёгивает его сумочку, поправляет ремень на плече, достаёт из пакетика новые резинки и кладёт их на ладонь Минхо. — Крем для рук у тебя есть? — Есть, - зачем-то поясняет, - не люблю излишнюю сухость. Неприятно. — Принеси. За короткую пробежку до спальни и обратно Чан находит в себе силы, чтобы ответить на предыдущий вопрос. — Ты так легко идёшь со мной на контакт. Или я отвык от общения? Я… Не в себе. Большая часть людей меня избегает. Делают вид, что вампиров не существует. Буквально. Ты знаешь об этом, но не придаёшь значения. — Я не… Не придаю значения? — Минхо задумчиво наклоняет голову вбок. — Я знаю, что ты вампир, но меня это волнует меньше, чем тебя. Думаешь, ты так опасен? Ты входишь в едва ли дюжину вампиров, зарегистрированных официально. Добровольно работаешь в реабилитационном центре и делаешь это хорошо и искренне. Я наблюдал за тобой. Кого ты хочешь наебать? — Я не хочу никого… Обманывать. У меня не укладывается в голове то, как ты об этом рассуждаешь. Минхо открывает крем, выдавливает чуть-чуть на указательный палец и распределяет по кольцу. Пахнет цветущей вишней или типа того. Чан не понимает. — Крем для того, чтобы всё сидело плотно и герметично, — объясняет Минхо и начинает ставить каждую деталь на своё место. Они прыгают с темы на тему. — Я рассуждаю об этом проще, чем ты. Нападали ли на тебя когда-то прежде люди? — Нет, — без раздумий отвечает Чан. — Бывало, друзьями мы дрались между собой, но никогда… Без причины? Мне было нельзя влипать в такие ситуации. Нападать открыто, с ничего — нет, не было. — Почему нельзя? — Я занимался плаванием профессионально, меня могли бы снять с соревнований, да и в целом… Так себе развлечение, — он пожимает плечами и вдруг доходит. — А на тебя — нападали? Не вампиры. — Да, впервые — в средних классах, просто кто-то налетел и выхватил кошелёк, когда я покупал поесть в автомате. Рассёк бровь об угол, и всю мою школьную форму залило кровью к моменту, пока я добрался до дома. Мама была в ужасе. Минхо закручивает единственный в кране винт. Он откладывает свою отвёртку, зато отворачивает рассеиватель у крана и промывает его губкой для посуды. На ней остаются следы ржавчины от воды. Продолжает: — Затем в старших классах уличная банда избила моего друга и сломала ему ребро. А однажды мы выходили из клуба, пьяный мужик лапал плачущую девушку, вжимая её в стену, и мы притворились, что она ждала нас, чтобы он отвалил. Не было ещё и двенадцати ночи. Каждый раз — это нормальное время, не слишком раннее, ни слишком позднее, хороший, развитый район. Сколько случаев знаю я, сколько — другие. Это статистика: люди опаснее. То, что на меня напал вампир — скорее исключение. Да, я испугался до состояния шока, не мог заснуть и несколько месяцев не выходил из дома не из-за повреждений, а из-за страха. Но потом я вспомнил весь просмотренный мной тру-крайм и понял, что обычные, съехавшие люди творят вещи хуже, чем увиденное мной. Парадоксально, но это меня успокоило. Я продолжил терапию. Ты думаешь, что ты жестокий просто потому что есть, а я думаю, что жестокость — это выбор. Что в тебе жестокого? Конфеты на день медработника для знакомых в реабилитационном центре? Это была самая длинная речь Минхо. И самая откровенная. У Чана в груди будто немного развязывается узел. Они молчат. — Смотри, готово. Минхо заворачивает рассеиватель обратно. Включает кран — вода течёт лучше и ровнее, чем до этого. Выключает — и из него не вытекает ни одной лишней капли, даже спустя несколько минут пристального наблюдения. — Сработало, — моргает Чан. — Ага. — Итак… Твой отец случайно не сантехник?.. Минхо удивлённо оборачивается и причудливо хмурится. — Ты не посмеешь!.. Чану смешно. Какое баловство, а. Он приближается к Минхо. Обнять целиком его не решается, но обхватывает его руку и заканчивает фразу: — …Потому что из-за тебя у меня подтекает кран. Минхо никак не реагирует. Не замирает, а именно не реагирует — продолжает делать то, что делал. Пялится на него. Чан начинает улыбаться и сжимает пленённую руку крепче. — Спасибо. — Мой отец не сантехник, — наконец говорит Минхо и тянется за отвёрткой. — Но ты, кажется, совершенно не в своём уме. Я обязан тебе помочь. У меня есть набор отвёрток и лейкопластырь. Слышал про лоботомию? Чан отпускает его руку и, не прекращая улыбаться, пытается уйти от него в крошечной кухне, тесной и для половины человека. Минхо предпочитает действия словам и движется к нему навстречу. Преследует. Чан ударяется о стол, пытается закрыть глаза руками и почти стекает от смеха на пол. Минхо не позволяет ему спрятаться, тянет на себя, хватает так, что похоже на объятие и не даёт выбраться до тех пор, пока не бьёт легонько Чана по заднице. — Какого чёрта вообще… — бурчит Минхо. Чан упирается поясницей в край стола и наблюдает за ним, вытирающим кран до блеска. Здорово видеть кого-то у себя дома. Приятно в принципе контактировать с тем, кто нравится. Хочется побыть с ним ещё немного. — Что меня действительно напрягает, — задумчиво тянет Минхо, когда моет руки, — не помню, поливал ли я комнатные растения… Не хочешь сходить в бассейн? Блять. Он настолько абстрактно мыслит или только что реально пошутил про Чана? Собственно, Чан не отказывается. *** Минхо приводит его в открытый ночью бассейн. Вновь оказаться возле воды — странно. Из раздевалки они поднимаются несколько пролётов по лестнице. По пути им не попадается ни одного человека. Из посторонних звуков — только их шаги по металлической лестнице и скрип двери, когда они выходят к бассейну. Минхо выбирает шезлонг, снимает полотенце с плеча и подталкивает Чана вперёд. Просторно. Неяркое вспомогательное освещение создаёт причудливые тени; они рисуют какой-то непонятный узор в пространстве. Нескончаемой лентой тянется гладь воды, словно пытается вырваться из стен и стать безграничной, как океан; но её пределы угадываются по недвижимым белым поплавкам на разделительных тросах. Запах хлорки. Он не глядя кидает полотенце, забывает про сланцы; перед глазами вода, его тянет к краю бортика. Отсутствуют звуки; нет ни всплеска создаваемых пловцами волн, ни наставлений тренера, ни свистка. Чан делает лишь вдох в минуту; просто так, хотя ему не нужно беспокоиться об этом всерьёз; и погружается. Вода пускает его в своё пространство и холодеет; первый гребок вдоль тела, второй, третий; он плывет. Чан, оказывается, скучает по этому ощущению. Он плывёт, не задумываясь ни о чём; тяжесть воды вокруг тела приятна; это то, чего ему не хватает. Рассекает воду он на одном дыхании. Чан проплывает две дистанции, пятьдесят метров, за минуту. Быстро, но не так хорошо, как раньше. Сейчас его не волнует результат, плыть просто физически приятно. Он выныривает, на руках поднимается на бортик, выходит из воды. И оказывается к Минхо почти вплотную; глаза в глаза, его — тёмные и непроницаемые, в слабом освещении в них пропадаёт объём и они кажутся пропастью; на нём только те капли воды, которые достались ему от Чана; от него ведёт теплом. — Почему ты не купаешься? — Я не умею плавать. Никого, кроме них и воды, нет. Минхо толкает его обратно в бассейн и падает следом. Всплеск воды изнутри тише, чем над поверхностью; редкий звуковой эффект. Это напоминает ему о том, как Чан плавал у друзей в бассейне во дворе дома в разгар вечеринок. Некоторые девушки не умели, он предлагал научить, они соглашались. Поздний летний вечер, доносящаяся из дома музыка, тёмная вода без освещения. Они заходили в воду иногда прямо в одежде и притворялись, будто плавают, если кто-то проходил мимо. Это перерастало в неудобный мокрый петтинг. Чан вжимал их бортик бассейна, и они двигались. Дыхания не хватало, вода громко плескалась вокруг. Быстро, грубо, неряшливо. Их наверняка было очень хорошо слышно. Чан тянет его вверх. Минхо выглядит умиротворенно, даже когда делает громкий вдох, находясь в его руках. Он смело цепляется к нему; тело ещё неостывшее, грудная клетка ходит ходуном, мягко соприкасаясь с грудью Чана. Кажется, он чувствует, как бьётся сердце. Чан подхватывает его за бёдра и талию. Приятно касаться кожа к коже. Он держит их на плаву, вес Минхо едва ощутим. Чан не отпускает его, и Минхо расслабляется, болтает ногами, держась за шею. Господи, блять. Как же они близко. Волосы Минхо мокрые и тяжёлые, лезут ему прямо в глаза. Чан игнорирует желание убрать их, и Минхо делает это сам, чуть откидывая пряди движением головы. Он выглядит довольным, находясь в невесомости воды. Чан наверняка теперь с ней одинаково холодный, и он задаётся вопросом, чувствует ли Минхо то же самое, что и он: не нужно прикладывать усилия, вода сама приятно держит его, укачивая мягкими волнами. Наверное, да. Чан просит Минхо перехватиться, и они несколько раз проплывают брасом. — Ты как черепаха, — комментирует между гребками Минхо. — А ты тогда кто, типа мой домик? — Попахивает созависимостью. — Да? — Чан хватает его руки на своих плечах. — Давай я тебя сейчас скину и поплыву дальше, а ты лично узнаешь, о чем говоришь. — Нет-нет-нет, — Минхо смеётся и ещё крепче обхватывает его шею так, что не-вампир испытал бы проблемы с дыханием. — Ты большая, сильная акула, а я просто пытаюсь выжить в твоём океане. «Или я — в твоём». Они не флиртуют, но Чан ощущает натянутую между ними нить. Они передвигаются туда, где глубина меньше и можно легко упереться ногами о дно. Чан немного учит его держаться на воде. Ни один из них не предлагает пойти и взять для Минхо что-нибудь вроде доски. Когда он замерзает, они греются в горячем бассейне с выключенным гидромассажем и выходят из воды. Минхо ленится сушить волосы, Чан беспокоится, что он простудится, и поэтому начинает баловаться. В битве маломощными фенами он вырывает победу и, взяв Минхо полусерьёзно в захват, сам сушит ему волосы. Он выглядит как человек, засыпающий на ходу, и не вырывается. Чан придерживает его на всякий случай. Их отражение в зеркале напротив выглядит забавно. Чан не хочет его отпускать. Он не знает, чем руководствуется, приглашая сонного Минхо в гости. — Хочешь зайти, а потом я закажу такси или провожу тебя? Наверное, это банальная вежливость: его квартира ближе, и Минхо тоже приглашал его к себе заскочить на минутку. Чан думает, что возьмёт тёплую кофту для Минхо и проводит его домой. Наверное, ему интересно, насколько бдительным будет Минхо и согласится ли пойти с вампиром в его логово безлюдной ночью. Он не знает, чем руководствуется Минхо, соглашаясь. За те несколько минут, пока Чан ищет подходящую вещь, Минхо засыпает на его диване. Он не решается разбудить его. Минхо человек, и усталость на его лице нетрудно заметить. Чан возвращает кофту в шкаф на вешалку и достаёт тёплый плед. Он не знает, способен ли Минхо ощутить во сне его присутствие или изучающий взгляд. Наверное, внезапно проснуться и увидеть люминесцирующие в темноте глаза Чана не очень здорово, и вряд ли это поспособствует быстрому возвращению ко сну. Он уходит в другую комнату. *** Ещё темно, когда Чан решает сделать глоток воды и идёт на кухню. Просидев несколько часов за ноутбуком, он забывает обо всём. А потом видит крепко спящего Минхо на его диване и пугается. Почему человек здесь? Почему заснул у вампира под боком? Чан уходит в студию, чтобы успокоиться, и не следит за временем. Когда возвращается домой, Минхо уже нет. Чан злится на себя. На диване неровно сложенный плед. Он предпочитает сунуть его в шкаф как есть и забыть, иначе рискует его лишиться если не разодрав в клочья, то растянув ткань до безобразия. Телефон он не проверяет, потому что боится увидеть там гневное сообщение. Или не увидеть ничего. Чан возвращается в студию, но она уже кем-то занята, и он ходит как неприкаянный по городу до девяти утра, пока не настаёт время пойти на работу. Чан расстроен и продолжает злиться. *** Они переписываются. Не так много, но всё же они периодически обмениваются короткими, ничего не значащими сообщениями. Минхо рассказывает ему кое-что о своей размеренной жизни дома, делится рецептами своих кулинарных изысканий или внезапно присылает фотографию лежащих на полу буханок хлеба совершенно вне контекста, чем вызывает у Чана самое искреннее недоумение. «??? Почему ты хранишь хлеб на полу?» «Ты спятил? Хлеб я храню в хлебнице, а мои коты лежат там, где хотят» Минхо и не думает его избегать после того, как проснулся один в абсолютно пустой, чужой квартире, не спрашивает о причинах и разговаривает с ним без капли агрессии. Минхо не заставляет чувствовать его себя хоть сколько-нибудь плохо. И всё же разум Чана неприятно обдумывает эту ситуацию снова и снова. Он знает, что погрузился бы в чувство вины глубже, если бы не их переписка. Неторопливый, размеренный разговор и отсутствие обиды у Минхо немного отрезвляют его. Часть тяжести сваливается с плеч, но Чан чувствует себя встревоженным. Он пытается справиться с этим самостоятельно и впервые сидит в студии безвылазно целые сутки. Его злит подобное эмоциональное состояние. Сначала он думает о том, чтобы обсудить это с Минхо, но не хочет выливать все свои неприятные самоощущения на едва знакомого человека, который начинает ему нравиться. Да и греть у себя в груди то, что может вырасти из сомнений в ядовитую змею, ему не кажется хорошей идеей. Он решается на обсуждение со своим психотерапевтом, в ожидании сеанса пролетает ещё несколько дней, и первым делом Чан спрашивает: — Разве я не должен был бы это предусмотреть? — Свои эмоции и реакцию — нет. У нас нет единого шаблона с определённым набором эмоций и их интенсивности. Ты не будешь знать в точности, какие эмоции начнут преобладать в тебе в тот или иной момент. Разобраться в них тяжело, так как мы редко испытываем эмоции поштучно. Обычно их куда больше, и не всегда получается распознать каждую. Скажи, ты на самом деле испугался его? — Я не боюсь его, конечно, нет. Чувствовал себя с ним непривычно, но безопасно. До того, как вышел к нему утром, я немного был рад, что он там. Именно это и странно: я мог бы встревожиться, занервничать. Для столь явного испуга просто не было причин. Такая мелочь, безобидно спящий человек на диване, а я буквально спасал себя бегством и прятался за работой несколько дней. — Мы не живём в непроницаемом буфере, Чан. Сломался чайник — досада, кошка дорогу перебежала — тревога, плохой день на работе — неуверенность. Незаметно наши эмоции накапливаются, как осадок, из-за самых незначительных вещей и событий. Достигают апогея напряжения и иногда выходят наружу. Кто-то впервые остался ночевать у тебя дома — уже испуг, а не недоумение. Твои реакции естественны, а бегство — относительно усреднённая среди них. Ты не выбираешь агрессию в ответ на стресс и не замираешь в страхе. Бегство — это не гипертрофированная реакция, и ты не находишься в этом состоянии больше необходимого, раз мы сейчас с тобой об этом беседуем. Спрятаться, взять передышку и прийти в норму после энергозатратной попытки спасти жизнь и здоровье — алгоритм, который с нами с незапамятных времён. Но давай вернёмся к человеку на диване. Чан, сколько времени ты обходился без близких, дружеских отношений? — Не считая семьи? Лет… Семь? — Очень длительный срок. — То есть, я отвык? Это — причина, которая меня так… Спровоцировала? Типа как отвыкают вставать по утрам и потом засыпают на ходу? — Да, в некотором смысле. Это позабытые ощущения. Не бывает ненужных чувств, бывают — непривычные, неприятные, но испытывать весь их спектр — естественно. Так что испугаться, найдя на диване человека, хотя ты сам его туда и уложил, нормально. В тот момент это было логично. — Я так перенервничал, — удивляется Чан. — Начать сближаться с кем-то, кто мне нравится, и сделать подобную глупость… Когда я вернулся домой утром и не увидел его, я испытал такой стыд от осознания своих действий. Но, кажется, чем больше я думал об этом, тем сильнее беспокоился. — Да, ты сильно переживаешь. Но чем сильнее мы преувеличиваем масштаб событий и наших промахов, тем сильнее наши напрасные мучения. Ты не изменишь свою уже случившуюся ситуацию. Тебе не нужно её менять. Ты сделал так, как сделал. — И мне надо идти дальше? — Конечно. Ты ведь не стал от этого лучше или хуже. — Я так и не извинился и испытываю вину перед ним, а ведь он ничего мне не сказал о моем поступке. Просто… Я не знаю, почему. Разве я не причинил ему дискомфорт? — Спроси его. Он сознательно мог дать тебе время или всерьёз не придать значения. Мы будем строить предположения всю неделю, а правда окажется намного проще. Помни, жизненный опыт у вас разный и реакции тоже разные. Ты совершил обидный поступок, причинил ему ущерб и извиниться перед ним — справедливо. Если этого действия тебе недостаточно, сделай первый шаг и позови его куда-нибудь? Это звучит хорошо, как думаешь? — Немного страшно, но хорошо, — вздыхает с улыбкой Чан. — Кажется, сам себе раздул промах в проблему. А в итоге самое оптимальное решение — это успокоиться и действовать в соответствии с родительским «обидел? извинись» и принять происходящее. Но это был хороший разговор. Меня правда отпустило. — Чан, я рад, что ты наконец-то сказал мне что-то кроме фраз «всё хорошо» и «я справляюсь». Приходи снова, если что-то забеспокоит тебя. *** Он звонит ему этим же вечером. Минхо сбрасывает и перезванивает через секунду по видеосвязи. Чан рад слышать его голос, к звучанию которого успел привыкнуть, видеть его ещё приятнее. Он хочет извиниться прямо сейчас и сразу столкнуться с реакцией. — О, — удивляется Минхо. — Я забыл об этом. — Серьёзно? Как ты мог забыть об этом? Я наверняка расстроил тебя. — Чан, всё в порядке. Я очень торопился, так что мне повезло, что я проснулся одетым для выхода, а не в пижаме. Меня не расстроило твоё отсутствие, а лишь слегка удивило. Мало ли, куда тебе надо было с утра? Ты предложил вызвать такси, я согласился, потому что хотел заснуть у себя дома из-за планов утром. Но из-за своей усталости заснул на твоём диване и чуть не опоздал на поезд. А ты ведь даже не стал будить меня, позволил спать до утра. Ты сам веришь в то, что мог убежать и не вернуться? Во сколько ты вернулся обратно? — Около шести. — Не будь у меня поезда, я дождался бы. Точнее, я бы продолжил спать. Или встал, заказал себе поесть и бродил по твоей квартире, ища всякие секретики по шкафам. Так что расслабься, извинения приняты. Но если вдруг я засну у тебя и снова проснусь один в квартире… — таинственно произносит Минхо. — Я тебя ограблю в назидание. — Там нечего брать, кроме некоторой техники, — смеётся Чан. — Ты мог бы просто украсть мою самую удобную, любимую одежду. — Хорошо. Какая твоя любимая одежда? — Та, что сейчас на мне, — он вытягивает руку с телефоном, чтобы Минхо лучше разглядел, во что он одет. Это не флирт. Но: — Ладно, просто сниму её с тебя. — Разумеется, это ведь проще и приятнее, чем обыскать один единственный шкаф целиком, — подыгрывает Чан. Это не флирт?! О боже. — М, — согласно тянет Минхо и подносит экран телефона ближе к лицу. Чан так близко видит его красивый, сосредоточенный взгляд. — Вижу центр у тебя за спиной. Куда ты идёшь? Домой? — Нет, в студию. — В студию, — повторяет Минхо и недоуменно моргает. — На маникюр? На танцы? На керамику? — А, — понимает Чан. Они ведь ни разу не обсуждали работу и хобби. — Музыкальная студия. Пишу музыку. — О! Музыкальный продюсер? Ничего себе, амбициозно. — Вроде того, — кивает Чан, — и сонграйтер. — Какой-то определенный жанр? — спрашивает Минхо с интонацией детектива на допросе. — Не особо, — он пожимает плечами и ему приходит в голову идея. — Хочешь пойти со мной? Запишем тебе какой-нибудь трек. — Сейчас? Давай. Знай, записывать меня — плохая идея. — Ты сомневаешься во мне? — притворно возмущается Чан. — Музыка — то, в чем я хорош. — М, ладно. У меня есть знакомый, которому я бы хотел посвятить дисс. Нет, забудь, целый дисс — это много для него. Мы можем просто записать одну строчку под бит? Чан искренне над ним смеётся. — Конечно. Надеюсь, этот знакомый не я? — Нет, хотя постой… Было бы забавно заставить тебя писать дисс на самого себя от моего лица. Ты перепутал моих котов с батонами. Всё, я передумал. Отличная идея. Куда мне подъехать? *** Чану немного боязливо. Ничего страшного в Минхо нет; но ощущается так, будто при мысли о нём Чан делает шаг во сне, оступается и просыпается в своей кровати, с чувством падения наяву. Непривычно. Чан хочет спросить, не кажется ли Минхо, что в тот раз в полночь он разговаривал с погибшей душой. И всё же… Внутри будто зреет песня, откликнувшаяся на зов птицы, притаившейся в облике Минхо. Выйдет ли она наружу, если её позовёт Чан? *** Чем он цепляет Минхо? Вероятно, сперва это было обыкновенное любопытство, и это нормально. Минхо не заглянул на их встречу беспричинно, доктор Пак упомянул ему о Чане, и ему захотелось посмотреть на него своими глазами. Впрочем, это уже много — не ужаснуться, не возмутиться и уйти, а наоборот зайти в одну с ним дверь. Почему Минхо не избегает его? Почему он следует за ним на улице или зовёт прогуляться, без паники заходит в его дом, находится так близко в бассейне? Почему их самых очевидных отличий недостаточно, чтобы Минхо стал избегать его и удаляться? Чем Минхо цепляет его? Непривычные мысли. Совсем несложно отозваться его голосу, смеху, странному сочетанию умиротворения и дерзости. Минхо удивителен, особенно, в своей нелогичности: спокойное лицо и искристый взгляд, громкий смех и мягкий голос, раздражительность и философский подход к жизни, лёгкость на подъём и утомляемость, мягкое сердце и твёрдый, гибкий ум; и ни одно из его состояний не противоречит другому. Минхо не склоняет его к активности, но его пример действует положительно; Чан не заражается его привычками, но вспоминает свои, и ему тоже хочется куда-то идти. Его присутствие в жизни Чана — лёгкое потрясение. Не даёт стать автоматически существующим снова. Он не вырывает Чана из его реальности, а расширяет её, как калейдоскоп, показывающий новые и новые узоры при небольшом повороте; ты успеваешь соскучиться, но впереди тебя ждёт ещё. Они снова идут в бассейн. Разум очищается. Безмятежность и циркуляция силы внутри. Он держит себя на поверхности воды; он чувствует ладонь Минхо в своей; он наизусть знает музыку, ещё им не написанную; он хочет бороться за жизнь по-своему. Заряд такой силы, что она выплёскивается через край. Он хочет писать больше музыки и чаще показывать её; он хочет добиться успеха и не бояться себя; Чан хочет делать то, что нравится так искренне, как не мог раньше. С Минхо хочется: прикасаться к нему, видеть его, говорить. Почему Чан просто хочет быть с ним? Происходящее между ними — не лекарство от всех болезней и не причина. Но это правда — тёплое ощущение заботы Минхо пробуждает в нём отголоски заботы о самом себе. Он будто приобретает постепенно целостность, потому что принимает те части себя, которым не позволял быть. Он хочет впустить Минхо в своё сердце. Веских причин для этого нет. Просто грудь Чана наполняется теплом при мысли о нём. Этого достаточно? *** Чан понимает, что с ним происходит, и поначалу это сильно пугает его. Не Минхо на диване, а именно происходящие с Чаном изменения. Начались ли эти изменения из-за Минхо? Нет. Он — притягательная сила, но ни в коем случае не причина и не последствие. Просто он прикоснулся к жизни Чана в нужное время, и это побудило энергию, которой он сам не давал свободы прежде, высвободиться. *** Испытывает ли сомнения камень, лежащий на берегу у моря? Ни один человек не существует без конфликта с самим собой. Сомнения — неотъемлемая часть бытия. И если в нас возникают конфликты, то именно они определяют величину личности. Нет правильной и неправильной дороги. Есть нечто большее, определяющее судьбу или нет, каждый сам выбирает своё направление. Возможно, кто-то измучен поиском неведомой тропы к Цели, мнимо ждущей в конце. Но Ты идёшь, потому что тебе интересен сам путь, каким бы он ни был. И до тех пор, пока ты честен с самим собой, количество поворотов не имеет значения. Чан не умер по-настоящему. Может быть, именно это знание влияет на его глубокое чувство отчуждения с тех самых пор. Может быть, Чан сам позволяет этому чувству расти, чтобы не горевать по самому себе. Он не умер. Если всё, что происходит, должно происходить, Чан хочет позволить себе попробовать существовать иначе. Хочет позволить себе жить. *** Джебом присылает Чану контракт в обычном сообщении, и количество страниц в нём намного меньше, чем ожидалось. Всё коротко и по делу. Чан может работать над тем, чем хочет. Чан может работать один, с продюсерами и исполнителями его агентства или любых других, фрилансерами. Чан может писать всё, что хочет, и ранжировать треки для собственных альбомов с руководством только в том случае, если ему самому требуется мнение со стороны. Чан может выпускать музыку, когда хочет, нет строгих правил, но лучше смотреть в календарь агентства — у них не принято выпускать релизы в одну и ту же неделю, но если такое случится, не страшно. Чан может свободно использовать свои социальные сети, а может дать пароли менеджерам и попросить составить контент-план. Чан может запросить выступление или организацию концерта, может сам составить сет-лист. Чан может, при возникновении скандала, ответить на него сам или от лица агентства, но учитывать последствия своего выбора и своих слов. Чан может писать на заказ для исполнителей и получать роялти; может сосредоточиться на собственной деятельности, дебютировать как исполнитель агентства и получать зарплату соответствующую успеху. Может, может, может. Не может Чан всего три вещи — грязно поносить агентство (диссить отдельных исполнителей может), подписывать рекламные контракты и участвовать в шоу-программах или концертах без согласования. В контракте нет ни слова о личной жизни. Он подписывает. *** Чан зовёт в новую студию Минхо без всякой на то причины, и он соглашается. Комната полупуста, предыдущий артист съехал и забрал свою технику с собой; так что теперь здесь приятные тёмно-серые стены, пустой стол и стенка из новой, ещё неустановленной аппаратуры. Минхо с интересом осматривает пространство. — Здесь просторнее, чем в прежней студии, не так ли? — Да, значительно, — говорит Чан, первым делом подключая ноутбук к ближайшей колонке. — Рассмотрел её, когда мы созванивались? — М, — задумчиво соглашается Минхо. — Я думал, ты позвал меня таскать всякие коробки, а у тебя всего лишь один рюкзак? — О, — Чан смущается. — По большей части, просто ради компании, но если тебе наскучит здесь сидеть… — Всё в порядке, мне интересно понаблюдать, как ты возишься с этим. Не думаю, что хочу случайно сломать твоё оборудование. Ты планируешь делать что-то с интерьером? — Не думал об этом. Зачем мне? — Ха, — забавляется над его сбитым с толку лицом Минхо. — Ты знаешь, есть такое понятия, как комфорт и уют. Могу я добавить сюда кое-что от себя? Чан удивляется и пожимает плечами, но в целом он не против оживления интерьера. Минхо дарит ему стильный торшер и красивое растение с вытянутыми фиолетово-зелёными листьями. Зная, что практичность для него преобладает над дизайном, Минхо ставит торшер в угол так, что изогнутая широкой дугой стойка не мешается в пространстве, а светильник свисает над табуреткой с растением. Видеть его, критически осматривающего стену, Чану нравится. — Потом можем повесить обложки твоих альбомов, — информирует Минхо и переводит на него взгляд. — Тебе помочь с ними? Ты сидишь так минуты три. Чан переводит взгляд со своих рук на Минхо и не может вспомнить, когда вообще хотел быть в чьей-то компании так долго и чье внимание ему было столь приятно. Чан вспоминает о перепутанных проводах в руках; они огромным, чёрным пауком лежат на его коленях и тянутся к полу. Он отвлёкся, наблюдая за Минхо. У него нет в планах озадачить Минхо, и его слова о причинах приглашения — чистая правда. Наверное, лёгкий заряд электричества, который Чан ощущает в этот момент, и есть частичка растущего напряжения между ними. Не в плохом смысле, но… Напряжение приятно. Сначала всё спокойно, а потом он ощущает лёгкий ток, когда замечает что-нибудь: некоторые движения, совершенно будничные, без подтекста, настолько изящны и естественны, что Чан подвисает, просто вспоминая их. Чан знает, что Минхо держит палочки в правой руке, когда ест, и его внезапное умение писать левой почему-то приводит в восторг. Знает, какого оттенка тончайшая полоса кожи внизу живота Минхо, когда уставший после рабочего дня он полулежит на диване, и футболка чуть-чуть задирается. Знает, что у Минхо рядом с щиколоткой несколько родинок, потому что он попал под дождь и ходил босиком по квартире Чана, пока носки и обувь сохли. Минхо возвращает его в реальность прикосновением — ладони к ладони, Чан залипает на разнице их рук и не может отвести взгляд: у него самого не крупные руки, со скульптурно яркими венами, а пальцы музыкальные, но у Минхо ладони совершенно другие, в длину они меньше на полфаланги, и вены не так отчетливы. А еще — очень горячие. — Ну? — спрашивает Минхо. — Давай, — кивает он. — Моё терпение на исходе, а мне рановато портить имущество компании. Справишься? — В первый-то день? Да, подожди хотя бы до завтра, — серьёзно говорит Минхо и устраивается прямо на полу, хлопая себя по ногам, провода будто сами переползают из рук Чана к нему. — Давай сюда, доверь это мне и занимайся другими делами. Его пальцы тоже путаются в проводах, но Минхо побеждает их не в пример быстрее. Чан погружается в работу и расставляет технику по удобным ему местам. Он критически относится к симметрии и порядку в своём пространстве, иногда даже незначительный градус наклона настольной лампы или экрана ноутбука имеет влияние на его внутреннюю гармонию и эффективность. Погружённый в эту монотонность, он возвращается в реальность, лишь когда чувство перфекционизма удовлетворено, но некоторое время притворяется занятым количеством карандашей на столе. Минхо тоже поглядывает на него, нет, не так — вглядывается. Ощутив на себе его внимание, сложно не обращать на это внимание и просто сбросить с себя. Что-то необъяснимое, что уже доводилось ощущать мельком прежде. Когда Минхо отворачивается, моргает или отвлекается, Чан всё ещё носит на себе присутствие его взгляда. Разве не должно быть наоборот? Почему Чана этот не читаемый взгляд эмоционально встряхивает, пригвождает к месту? И обволакивает, как уютное, лёгкое, чуть-чуть прохладное одеяло? Температура тела Чана сейчас - градусов двадцать, как в комнате, нет ни малейшей причины испытывать жар, но он знает, что раскраснелся бы, будучи человеком. Минхо внимателен к нему. Чан сомневается в силе своего воображения, в отличие от силы чужого взгляда, когда он чувствует его на лице, на руках и, потянувшись за проводами, — на пояснице. Ох. Когда Чан чувствует себя перед ним как на ладони, Минхо отпускает его. Тянется за протеиновым батончиком, найденным в сумке. Чан молча скачивает на телефон приложение доставки еды и ждёт. Они провели здесь два часа; а Минхо после работы. Вдвоём они укладывают оставшиеся провода так, чтобы они не мешались визуально; когда они заканчивают, Чан отлучается за доставкой на несколько минут. Он берёт для Минхо упаковку суши из хорошего японского ресторана и стакан кофе. Минхо принимает еду, растерянно хлопая глазами, в момент озарения… Его уши вдруг наливаются цветом, будто зреющая на грядке сочная клубника. Чан на мгновение представляет, что берёт эту клубнику в рот. — Как ты узнал об этом ресторане? Я был в нём, он совершенно крошечный, случайно не наткнёшься, надо знать, куда идти. Чудо, что у них есть доставка, — отмирает Минхо, разламывает бамбуковые палочки пополам, пробует нигиридзуси с рыбой и стонет. — Очень вкусно. Чан в секунде от того, чтобы начать начать краснеть самому. — Хорошо, — говорит он, — тогда ешь. Надо было сразу тебя накормить, я забыл. Ты же после работы. Заметил у тебя их упаковку и запомнил случайно. — М, — тянет Минхо. — У них самая свежая рыба и вкусный рис. Ты сам не будешь? Чан отмахивается. — Не переварится. Я не получу никакого насыщения, и совершенно точно мне будет не так вкусно, как тебе. — Нет, я о крови. Ни разу не видел, чтобы ты ел. Ты питаешься? — О? Да, я ем дома. Пакет донорской крови лежит в холодильнике. — Вот как, — кивает Минхо. — Я знаю, четыреста пятьдесят миллилитров на неделю. Этого мало. Ты питаешься от людей? — Нет! Минхо, пожалуйста… Я не… Я не ем от людей, ясно? Ни за что, — вздыхает Чан и, проведя языком по своим бесполезным клыкам, объясняет. — Это не какая-то травма или что-то в этом роде. Просто это неэтично и отвратительно. Я… Однажды пробовал, окей? Мне было очень плохо, и мой друг предложил мне. Я не знал, как кусать, чтобы не навредить ему сильно, так что… Никаких крупных артерий или типа того. Я укусил его ниже локтя, вот здесь, — Чан показывает на внутреннюю часть своего локтя. — Даже не задел вену, крови было не так много, но… Она так быстро наполнила мой рот, тёплая, железная… Я сглотнул, и через секунду меня вывернуло наизнанку. Как это может нравиться? Блять, я не… Не понимаю. — Ох, — растерянно говорит Минхо. — Извини, я не… Не хотел заставлять тебя нервничать или вспоминать. Мне было интересно, но не более того. Мне уйти? — Нет, всё в порядке, — откидывается на стуле Чан. — Я хотел рассказать. Питание не заставляет меня нервничать сейчас, я привык пить столько, сколько мне положено. Просто не люблю. Как доза ледяного сока по утрам. Выпил залпом и забыл. На самом деле, я даже не ощущаю голод, но как и любому другому организму мне полагается питаться, так что… — Хорошо, — мягко говорит Минхо, глядя на него. — Что было после? — С другом? Я перепугался и заставил его поехать в медпункт. Он сказал, что его укусила собака, чтобы мне не досталось. Он был полностью здоров, всё хорошо. Как-то так, — он пожимает плечами, ловя на себе мягкий и внимательный взгляд. Рука Минхо с палочками зависла над блюдом. — Я испортил твой аппетит? — Вовсе нет. Минхо подхватывает нигиридзуси, кладёт в рот и зажмуривается от удовольствия. Его реакция вызывает у Чана улыбку, он светит клыками и отворачивается. Хочется просто смотреть, как аппетитно поглощает пищу Минхо, но намеренно отвлекает себя от созерцания и долго возится с настройками ноутбука, подключает свою midi-клавиатуру, проверяет чувствительность клавиш. Наконец сосредотачивается и наигрывает не всякую ерунду, как обычно, а что-то другое, добавь ещё несколько слоёв и сложится в музыку. Чан слышит шорох совсем рядом. На кресло ложится рука Минхо, он незаметно подкрадывается к нему и теперь совсем рядом — его вздох оседает на коже. Чан смотрит на время, просто так. Даже под веским, внимательным взглядом Минхо позади он увлекается и сидит полчаса. Или из-за этого взгляда. Какой-то специфический гипноз. — Такое крошечное пианино, — голос Минхо над самым ухом, повернись — и поймаешь губами. — И ты умеешь на нём играть. Чан знает, что поймает себя в ловушку, если повернётся к нему. Ближе — только прикосновение. Он всё равно поворачивается, взгляд Минхо уже направлен на него. И правда гипноз. Главное, не смотреть на его губы. — Умею, — в горле пересыхает, но как же плевать, когда перед ним такой чудный ракурс, сократить бы расстояние к чёрту, притянуть к себе, стать ближе. Нельзя. — Но это не пианино, а контроллер. — Вот как. Что он говорит? Чан не слушает, потому что тёплое дыхание и взгляд Минхо мажут по губам, еще мгновение — и ощутишь. Чан приоткрывает рот, хочет поглотить вздох, попробовать его губы на вкус и… Он резко отшатывается. Кружится голова, сворачивая картинку перед глазами в тошнотворный водоворот. Что Чан творит! Он не должен флиртовать с человеком и целоваться с ним. Чан старается не замечать застывшее выражение лица Минхо. Но, конечно, замечает — хмурость, лёгкая обида, отсутствие смущения. Они оба хотят этого. Чан поджимает губы и молчит, пялясь в экран ноутбука. — Сыграешь мне как-нибудь на пианино? — говорит Минхо и отходит от него. — Не сегодня, уже поздно, мне пора идти. — Сыграю. Проводить тебя? — Нет, я вызову такси. Устал, лень добираться на метро. Минхо спокойно собирается и, не дожидаясь ничего сверх кивка, уходит — прежде, чем Чан зацелует его до растёртых губ, закрывая глаза на все обстоятельства. Дверь закрывается с тихим щелчком замка. Он ещё долго чувствует взгляд Минхо на себе. Чан снова уходит в созидание. Что ему ещё остаётся? «Между нами нет стен, между нами что-то большее, например — мой собственный страх». Неплохая строчка для песни. Чан открывает музыкальную дорожку, состоящую из звуков воды и плеска тел в ней, и накидывает сверху остальной текст. Когда запястья начинают затекать от долгой работы, закрывает ноутбук с такой силой, что слышит треск матрицы экрана. *** В раннее утро Минхо пишет, что ему вновь нужно уехать домой, чтобы присмотреть за бабушкой и котами, пока родители в отъезде. Время в пути всего минут сорок, он уезжает не на другой конец страны, а в пригород, но будет отсутствовать две недели. Чан сам предлагает проводить его на поезд, даже после ситуации с не-поцелуем. Их частые встречи, разговоры, видеозвонки, во время которых они молчат и каждый занят своим делом, мысли друг о друге — всё это называется сближением. Чан входит во вкус общения с ним, ему нравится ненавязчивое присутствие кого-то в его жизни. Именно Минхо. Один человек вызывает в нём столько сомнений и стремлений одновременно. Всё ещё волнительно. Чан думает, что это время пролетит незаметно за всем тем объёмом работы, который у него запланирован. Это верно лишь наполовину — дел действительно много и дни стремительно сменяют друг друга; работа, студия, центр. Но Чан на периферии ощущает кое-что важное — лёгкую тоску. Он скучает по нему. Он спрашивает себя, зачем так ждёт его. Чтобы держать рядом, наслаждаться компанией, любоваться им, но не подпускать ближе? Чтобы снова задеть его и делать вид, что всё в порядке? Чтобы каждый раз провожать его на поезд, надеясь, что он зайдёт к нему, когда вернётся? Чтобы отстраниться от поцелуя, когда они оба явно этого хотят? Блять. Его голова — настоящая катастрофа. Минхо так увлекает его. Чан осознаёт это, наверное, сразу же, как только оборачивается в его сторону в реабилитационном центре в тот день. Почему? Минхо проявляет рядом с ним то, что Чан не находил с тех самых пор, как перестал быть человеком: доверие. Минхо приходит к нему на работу и плавно манит домой, подкрепиться и заняться отдыхом, когда думает, что он перенапрягается. Приоткрывает ему дверь в свою жизнь и знакомит с его собственным миром, когда Чан начинает чувствовать себя слишком открытым. Наверное, он знает, как было бы легко растоптать Чана теперь, когда они хорошо знакомы, и вместо предательства Минхо хочет поцеловать его, когда они сидят вдвоём в студии, запутавшись в проводах от аппаратуры. Минхо ему доверяет. Самое страшное — то, что это взаимно. Вот и весь ответ. Доверие накапливается по крупицам, проникает в Чана и начинает взрастать внутри. Зёрнышко находит нужную для роста почву так глубоко в нём — не вырвать, если не лишить Чана жизни окончательно, будь такое возможно. Он не придавал значения важности взаимного доверия всё это время: было не нужно, страшно, ненадёжно. С Минхо всё иначе. Это такая ценность и щедрость, с которой теперь невозможно расстаться по доброй воле, впрочем, по злой — тоже. Чан вопьётся зубами в того, кто попытается у него отнять оказанное ему доверие Минхо. Минхо. Одно лишь имя так влияет на него: словно после наполненного душной пустотой дня окунуться в приятный, обласканный ветром вечер; словно солнце, которое восходит и не заходит; звезда, которая никогда не гаснет; и прекрасная песня птицы, которая не умолкает. Кто-нибудь чувствует на себе этот яркий взгляд, кто-нибудь засыпает, убаюканный мягким голосом? Они такие разные. Чан отчётливее ощущает их различия, когда вновь остаётся наедине с собой. Минхо пресветлый, Чан — тёмный. Они стоят рядом, и ничто не отталкивает их друг от друга, кроме навязчивых сомнений. Они такие разные. Им бы обособиться друг от друга, разделиться, и всё же искренние желания — совершенно иные. В душе Чана словно вспорхнули соловьи и запели; внутри плещутся беспокойные волны, взращивая маленькое зерно света. Они такие разные. Чан существует, пока существует тьма ночи; в нём клубятся мрак и тишина; непроницаемый к свету. Стоит ему подумать о Минхо, в нём загораются полночные огни. Тьма дышит цветком. *** Чан звонит ему. Минхо жалуется, что проигрывает собственной бабушке в покер. С той стороны доносится старческий хохот, лицо Минхо на экране кривится, он передразнивает бабушкин смех и устанавливает телефон так, чтобы было видно и его, и многочисленные тарелки домашней еды, и несколько бутылочек соджу. Чан спрашивает, что он будет делать с проигрышем, и Минхо пододвигает к себе пустую стопку в качестве ответа. — Ничего, что не разрешила бы мне мама, — шутит он и сначала наливает соджу в рюмку бабушки, которая сидит где-то за телефоном, затем наполняет свою. Чану неловко, ведь она, теоретически, смотрит ему в затылок. — Забей, — говорит Минхо, когда Чан здоровается и представляется его бабушке, — она думает, что я разговариваю с кастрюлей кимчи напротив меня. Пусть радуется, что выиграла всухую у нездорового человека. Чан ухахатывается так, что телефон Минхо съезжает по столу и падает навзничь. Он слышит реплику бабушки: — Вот твой дед так же на лопатки лёг, когда я проиграла все наши похоронные деньги… Я вот, как видишь, на свои до сих пор коплю… Чан стесняется смеяться вслух над этим, но Минхо бесстыдно откидывается назад и смеётся за них двоих, красиво прикрывая рот ладонью. Чан не может отвести от него взгляд. Свободный в движениях, расслабленный; он представляет его с темнеющим пятном страсти на красивой шее. Чан проводит вечер, наблюдая за слегка выпившим Минхо. Он уплетает еду, прихватывая губами палочки, и Чан думает, что не видел никого, кто ел бы так же вкусно. Чан перестаёт так часто искать между ними отличия, теперь ему интереснее узнать, что есть у них общего. Он хочет побыть с ним рядом. *** Вечером следующего дня они снова на видеозвонке. Чан собирается в студию, а Минхо спрашивает, не хочет ли он присоединиться к его пробежке. Не согласиться причин нет. Они оба переодеваются: ища свою спортивную форму, Чан слышит шорохи одежды Минхо. Подключают наушники и выключают видео, пользуясь обычным звонком. — Побежали до парка? — спрашивает Минхо. Он не рядом, но рядом. Невидимый, но ощущаемый: с Чаном словно не ночная пустота идёт под руку, а душа или астральная проекция Минхо. Он слышит его речь, музыку промелькнувший машины, шаги по ступенькам — идёт, подпрыгивая. Вот-вот и налетит на Чана сзади, требуя нести на спине; но среди нескольких незнакомцев на улице Минхо нет. — Давай, — соглашается Чан и принимается бежать трусцой. Парк хорошо освещён, прохожих совсем нет, только они вдвоём, бегущие в разных местах, но соединённые телефонной связью. Не разговаривают, и всё время Чан слушает дыхание и пение птиц в наушниках — в большом городе их совсем не слышно, но с Минхо рядом они заливисто поют. Ровный, монотонный разминочный темп; бежать легко и приятно, он не чувствует усталости. Как и прежде, физическая активность приводит голову в порядок, избавляет от лишних, навязчивых мыслей. — Сто метров на пределе? — предлагает Чан. — Насчёт два, — с азартом отзывается Минхо и командует. — Раз, два! Они срываются на быстрый бег. Чан не слышит ничего, кроме топота их ног; не видит ничего, кроме проносящихся мимо огней в темноте. Им хватает секунд одиннадцать, чтобы достигнуть конца дистанции. Минхо утомлённо вздыхает и хихикает: — У меня один наушник выпал на бегу. Он легко находит его, светящийся в темноте; всё это время Чан ждёт его, прислонившись к парапету у паркового прудика, и они вместе идут неспешным шагом по домам. *** Дело в том, что у вампиров нет улучшенного слуха, обоняния или зрения. Ничто не становится лучше, когда организм умирает. Любая сверхспособность — домысел. Но Чан с самого утра неспокойный и неусидчивый. Он не может сосредоточиться из-за энергии, волнующейся в нём. Возможно, это интуиция — бессознательные выводы разума на основе известных фактов и предыдущего опыта. Он думает, что выходит из дома потому, что кончается питьевая вода. Всего лишь повод, чтобы переступить порог квартиры — и столкнуться нос к носу с Минхо. — Привет, — улыбается ему Минхо. Чуть мятая одежда, мягкий взгляд. Они стоят на пороге. Все невнятные ощущения вмиг унимаются. Напряжение, которое, оказывается, находилось в нём, исчезает. Бурная энергия, как освобождённый от ветра океан, вдруг успокаивается, и её волны словно ластятся к берегу. — Привет, — отвечает Чан, ключи из руки выпадают, звонко ударяясь об пол, но он не реагирует. Глаза в глаза. Он забывает обо всём, кроме стоящего напротив человека. Какая несущественная деталь! Вампир ли, человек ли. Чан не замечает, как собственная рука словно действует сама собой, а пальцы стискивают ткань одежды в районе предплечья. К чёрту ключи. Прикосновение к нему — вот, что действительно необходимо. Чудесно. Минхо поднимает ключи сам, но не отдаёт их. Пусть оставит себе, если его горячая ладонь останется лежать на груди Чана. Не просто лежит — совсем мягко подталкивает сделать шаг. Всё, что он захочет, Чан сейчас сделает. Это какое-то колдовство. Чан кладёт свою руку поверх его, сжимает, он не понимает, кто кого за собой тянет. Один шаг назад, второй… Минхо закрывает за ними дверь, укрывая от чужих, любопытных глаз. Они оказываются в полной темноте. — Я такой идиот, — вполголоса произносит Чан. — Хочу тебя поцеловать. Их руки по-прежнему сцеплены, и это вот-вот заставит его сердце биться вновь. Ему не нужно зрение, чтобы видеть Минхо, он его чувствует всем телом, и всё же глаза блистают, инстинктивно привлекая свет. Минхо целует его. Он чувствует, как у Минхо перехватывает дыхание внутри грудной клетки, но его руки нежно обхватывают шею. На губах Чана мокрый след от его губ или его короткий вздох. Посторонних мыслей ноль; Чан перестаёт анализировать и увлекается, целует со всем своим усердием, реакция Минхо пышным цветком раскрывается под губами. Они теряют равновесие, путаются в ногах. Чан впечатывает их в дверь для опоры и прикасается ртом там, где бьётся заполошно артерия на шее, но вкусить крови не хочется, лишь собрать языком сладкую соль. Расцепляет руки, свою ладонь кладёт ему на сердце; Минхо на грани стона прижимается к нему сильнее и стягивает с него кепку, царапает загривок и зарывается пальцами в кучерявые волосы на затылке. За дверью слышен стук каблуков, шарканье ботинок и детский топот; там в подъезде тоже кто-то возвращается домой после долгого дня. Чан не может перестать целовать его, и Минхо отводит голову в сторону, чтобы успеть сделать вздох. Местечко под ухом манит, Чан касается там губами — им невозможно надышаться, он нужнее и приятнее кислорода в лёгких. Обоих топит нежностью. Под ладонью Чана на груди бьётся чужое сильное сердце. Губы отчего-то такие чувствительные, что ловят его быстрый пульс поцелуями. Минхо мог не вернуться к нему, мог заблокировать номер и не появляться на пороге, мог сменить место жительства и забыть о нём. Но он наконец-то тут. Чан замечает, что улыбается, лишь когда появляется боль в щеках, и ничего не делает с этим. Только обнимает покрепче и прижимается к нему щекой, волосы Минхо лезут в глаза и щекочут губы. Так спокойно и радостно. Чан держит его в своих руках и просто дышит им. Всё, что взволновано прежде внутри, смягчается. Минхо ласково водит пальцами по шее. Чан отстраняется, чтобы глядя ему в глаза сказать признаться: — Рад тебя видеть. — Взаимно, — Минхо сияет. Они не могут наглядеться друг на друга, будто перипетиями судьбы разлучённые любовники. Чан тянет его вглубь квартиры. Удивительно, сколько лет он жил в одиночестве, а теперь не хочет отпускать его ладонь ни на секунду. Минхо на ходу разувается, наступая на пятки кроссовок, сумка с его плеча падает с глухим ударом, он идёт вслед за Чаном и хихикает. — Я наступлю на тебя, если ты не включишь свет, и мы упадём. — Мне всё равно, Минхо. Я поймаю тебя. — Ладно. Чан садится на кровать, притягивает его за собой. Они возятся, устраиваясь удобнее, и просто лежат вплотную. Чан наслаждается его весом на себе. Любуется. Минхо выглядит превосходно; взгляд блестит в темноте, ловя блик из окна, а губы припухли от поцелуев. Чан ведёт по ним пальцем и получает лёгкий укус. — Куда ты шёл? — За водой. — М, — тянет Минхо, — у меня в сумке есть. — Хорошо, — Чан решается. — Ты пытался меня поцеловать тогда. — Да, ты подался навстречу и отвернулся. Я едва не пришёл в бешенство. — Прости. Так хотел, но… Не смог решиться ответить тебе сразу. Не думал, что можно. — Хорошо, что сейчас ты подумал получше, да? — дразнится Минхо и в отместку нежно прикусывает мочку. Чан смеётся. — Ты голоден? — Нет, устал. Хочу поспать, — его силы кончаются, и он полностью расслабляется, укладывая голову Чану на плечо. — Тогда спи. Я останусь. Он едва разбирает, что бормочет Минхо в ответ: — Прямо здесь. — Ага, — Чан утыкается в его волосы и вдыхает его запах. Парфюм и ветер. *** Минхо снова спит у него. На этот раз Чан уступает ему спальню. Посреди ночи он приоткрывает дверь и заглядывает внутрь, чтобы увидеть его в своей кровати. Среди всех долгих бессонниц Чана, длящихся по ощущениям около тысячи лет, спящий крепко Минхо — настоящее чудо. Он двигается и бормочет во сне, простыня под ним сбилась, обнажая матрас. Что беспокоит Солнце во сне? Рой всех тех звёзд, что сейчас на небосклоне вместо него светят? Не нуждающийся в отдыхе Чан тихо прикрывает дверь и идёт работать в гостиную. На столике рядом с ноутбуком у Чана книга. Минхо искал шоколадный батончик в рюкзаке и вытряхнул из него всё, что находилось внутри. Он глядит на все следы, оставленные в его жизни Минхо, и ощущает, словно в этом человеке его ждёт что-то важное. Что-то прекрасное: ясность и соблазн, искушение и опасность, взаимопонимание и жаркий спор. То, к чему стоит прикоснуться сознательно и преодолеть. Чан провёл половину юношества в воде, гонясь за результатами, но как тяжело порой было идти на тренировку, и он прогуливал, хотя ему нравилось профессиональное плавание. Обида от поражения и злость надолго отложились в памяти, но теперь не осталось ничего, кроме осознания и принятия. Ходить на тренировки пять дней в неделю, укреплять тело и дух, улучшать свой результат, идти к победе; сбегать к друзьям и ходить на тренировки реже, не давать себе должной нагрузки, лишь надеяться на счастливый исход и победу; забыть про отдых вовсе и проводить каждый день в бассейне, изматывая организм, плохо спать и нервничать, позволяя победе достаться другому на финише. Вариантов много; тогда Чан не задумывался о каждом, он был слишком юн, чтобы ни разу не выбрать лёгкий путь и не натворить ошибок. Глупо. Несколько поражений стало логичным исходом. Он выбирал то, что больше нравилось здесь и сейчас, и, пару раз ужалившись последствиями, понял, что ему действительно нравится: стараться, работать, побеждать. Вечеринки в число побед не входили, прогулы тоже. Преодоление себя и своих страхов — да. Почему он об этом забыл? Он не задумывался раньше о выборе, но теперь приходит к таким размышлениям. Нет правильного выбора и не правильного; есть последствия, которые сейчас кажутся тебе лучше или хуже, но это не ограничивает твоё решение по-настоящему. Его ограничиваешь ты сам, находя себе противоречия: хорошо или плохо, победа или поражение, человек или нет, с или без. А то, что между: сколько в каждом «или» возможностей, эмоций, действий? Чан был так расстроен и опечален произошедшим, что попасться в ловушку не составило труда; и он покорно принимал этот факт, вместо того, чтобы её сломать и вырваться. Чан словно стёр всё, кроме смирения и горя, и выбрал это сам. Он хочет попробовать ещё раз. У Чана словно наконец развязаны руки, он чувствует себя воодушевлённым, думая о предстоящем осознанном выборе. Быть в ресурсе — это не ограничивать себя в выборе между двух зол, а находить столько вариантов, сколько возможно, и среди них выбирать один. Чан видит целое множество. Удивительно. Первое желание Чана при взгляде на Минхо — отвернуться и не смотреть, а ещё лучше убежать на безопасное расстояние. Подойти вплотную и стоять рядом с ним хочется тоже. Неизвестность пугает, противостоять ей — по-настоящему страшно. Но Бегство перестаёт нравиться. Чан больше не хочет довольствоваться малым, не хочет позволять страху расти, и вглядывается в эту темноту. В Минхо есть что-то, что взывает к неведомому голосу внутри, и Чан не хочет отвечать ему «нет». И страха больше нет, только предвкушение; то, что называется сознательным выбором. Он выбирает. Что-то загорается внутри, и круг колебаний остаётся позади. Чан берёт книгу в руки, у неё крафтовая обложка и написанное от руки пространное описание. Минхо взял её с полки, где книги выбирают не глядя на имя автора и название. Он понятия не имеет, что именно читает. Чан решает открыть ту страницу, на которой Минхо оставил закладку. Это восхитительно. «Не даем мы тебе, о Адам, ни своего места, ни определенного образа, ни особой обязанности, чтобы и место, и лицо, и обязанность ты имел по собственному желанию, согласно своей воле и своему решению […] Я не сделал тебя ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, который ты предпочтёшь. Ты можешь переродиться в низшие, неразумные существа, но можешь переродиться по велению своей души и в высшие, божественные». *** Кажется, ни один человек в этом агентстве не поддерживает концепцию закрытых дверей. Нарочно или нет, непонятно. Здесь царят чудные порядки. Если дверь закрыта, то студия пуста. Если дверь нараспашку, в ней активно кипит работа. Со стороны это выглядит несколько странно: кто-то один, максимум трое, увлечён в созданием музыки, а остальные просто тусуются рядом, но не отвлекают. Они даже не всегда наблюдают за процессом, а занимаются каждый своими делами: Чан своими глазами наблюдает, как получивший доставку ужина для любимого себя Джебом доходит до своей студии, а потом разворачивается и идёт в другую, откуда доносятся неготовые биты и громкие споры. Чан решает заглянуть, раз дверь для всех открыта, и незаметно для себя увлекается происходящим там диалогом. Джебом просто ест, на него не обращают внимания, а потом он выкидывает упаковку и так же молча уходит. Чан единственный, кто работает с закрытой дверью, и его никогда никто не беспокоит. Он удивляется, когда раздаётся стук в дверь. — Хочу тебя кое с кем познакомить, — сообщает ему Минхо вместо приветствия. Он с усталостью валится на диван. — Ладно, когда? — соглашается Чан, оценивая его вид. Более спортивная одежда, чем его излюбленный оверсайз, наушники на шее, телефон в креплении на бицепсе, взмокшие волосы. Когда он тыльной стороной ладони вытирает пот с висков, часы на его руке загораются, и Чану мерещатся там едва ли не марафонские значения. — Ты что, бежал сюда из дома? — Я не бежал сюда, а пробегал мимо, — подчёркивает Минхо. Невероятно то, что он наверняка говорит правду. — Завтра встретимся в десять у метро, сможешь? Минхо смешит его. Чан наполнен какой-то дурацкой, мало знакомой энергией. Хочет сделать какую-нибудь маленькую глупость так же свободно и легко, как Минхо. Когда, если не сейчас? Чан нападает на него с объятиями. — Смогу. Куда мы пойдём? Чан ловит себя на том, что хихикает. Минхо не раскрывает руки навстречу, но позволяет себя тискать, и Чан понимает, что он не против. Тело Минхо источает жар, кофта под ладонями чуть влажная. В какой-то момент Чан замирает как есть, обхватив руками поперёк туловища и греется. Обниматься приятно. — Почему ты улыбаешься? Ты ещё не знаешь, куда я тебя отведу. — Туда, куда я бы никогда не пошёл сам. — О, — удивлённо говорит Минхо, его голова забавно наклоняется вбок. Они так близко. Чан всё ещё прижимается к нему сбоку и не сразу замечает, как Минхо, стянув бини, мягко гладит его по голове, ерошит волосы. — Узнаем, когда придём. — Не скажешь куда? — Не скажу. Но тебе понравится, — интригующе заявляет Минхо и с трудом шевелится. Только что в нём было ноль процентов энергии, и вот вновь на ногах и тянет за собой Чана. Обнимает его нормально, вжимает в себя крепко, но мало, и отпускает. — Перерыв закончен, я побежал. Теперь ты тоже потный. Чао. — Это всё, зачем ты приходил? А просто написать ты не мог? — Зачем, если так быстрее? Да и ты не смог бы обнять меня, не так ли? Действительно. Чан моргает, а Минхо уже нет. Дверь остаётся открытой, он решает не закрывать её и возвращается к работе. Он позволяет своей заинтересованности в Минхо и его идеи быть; как травинка позволяет ветру её оживлять. Чан беспокоится о внезапной необходимости следить за временем и ставит будильник, чтобы не отвлечься и не забыть. Теперь, задав себе временной промежуток, он чувствует себя вытолкнутым в деятельную жизнь, и это словно наполняет его силой, которой ему не хватало. Чан выбирает дорожку, которую давно не может дописать, а теперь решение находится легко. Его не беспокоит открытая дверь, и через десять минут он боковым зрением видит чью-то лохматую голову, а потом и тело целиком. — Чё как? Чан молча поднимает палец вверх и продолжает работу. Когда он переключает звук из наушников на колонки, скрипит диван. Дописывается бит, он получается таким странным, непривычным и привлекательным. Звучание тяжеловато, колонки на столе дрожат, Чан решает разбавить постоянное напряжение мелодией легче и приятнее, чем тишина. Он слышит тихие голоса за своей спиной, размытые отражения людей в стекле. Его студия впервые становится центром притяжения. Чан прикидывает в заметках текст. Если слова нет, он его создаст. И оно будет настолько громким, что его услышат все. Голая комната окрашивается цветом, который он выбрал сам. *** Минхо действительно ведёт его… Куда-то. Чан знает, что Минхо ради этого пропускает свой обеденный перерыв, и по пути покупает ему кимпаб. У него набитый едой рот и довольный, игривый взгляд. Чан не подавляет свою улыбку. Они идут по тихому, обеспеченному спальному району, где Чан никогда не был. — И куда же ты меня привёл? — В гости к другу, — говорит Минхо, доедая последний кусочек, и головой указывает на нужное здание. Там одна единственная вывеска — частное медучреждение. — Он врач. — Тебе нужна его консультация? — Нет, я рассказал ему о тебе, и он сам предложил привести тебя. Не официальный приём, просто дружеский визит. Не стал бы записывать тебя без спроса. Всё ещё хочешь зайти? — Не уверен, какой в этом смысл, — пожимает плечами Чан, а потом думает о приложенных Минхо стараниях. — Мой последний опыт с врачами был не слишком впечатляющим. С другой стороны, раз уж мы здесь, почему бы не познакомиться с твоим другом? — Он хороший врач, — уже в дверях клиники говорит Минхо и вежливо здоровается с работниками на ресепшене, которые даже знают его по имени. — Доктор Ким в каком кабинете сейчас? — Он в морге, — отвечают ему. — Позовёте сами? — Да, — говорит Минхо и со знанием идёт к лифту. Чан ненадолго подвисает, и в итоге Минхо легонько тянет его за рукав. — Почему ты застыл? Если боишься врачей, то расслабься. Он патологоанатом, ты практически его прямая специализация. Чан тихо смеётся, чтобы не нарушить сложившуюся тишину медучреждения, и надеется, что это всё — местные шутки. И тем не менее они действительно оказываются на пороге морга, о чем гласит табличка над широкой дверью. Чан пялится на неё, она насмешливо смотрит на Чана в ответ. — Я, видимо, пропустил новость о том, что вампиры и трупы настолько смежные понятия, что оба состояния входят в сферу интересов одного врача-патологоанатома. Ты довёл меня до морга! — иронически возмущается Чан. Дело в том, что в эту самую секунду он действительно находит забавной глупую штуку, но Минхо подыгрывает: — Нет, пока только привёл к его порогу, — миленько улыбается он и решительно толкает дверь. Чан покорно идёт за ним, потому что… Не отпускать ведь его в морг одного, верно? Это не представляет из себя никакой опасности, но ситуация крайне странная. Он не знает, что ожидать от морга, он никогда здесь не был прежде, несмотря на свою смерть и последовавшее за ней посмертное существование. К счастью, они не заходят внутрь, а в самом деле стоят у порога. Наверное, им нельзя здесь находиться. Чан осматривается. Довольно обычно: ничем не пахнет, крови, тел, инструментов нет, стен с выдвижными полками, какие часто показывают в фильмах, тоже нет. Минималистичный, достаточно позитивный интерьер: симпатичный сине-зелёный оттенок плитки на стенах, чистый металлический стол у стены, белые шкафчики под инструменты, несколько таинственных дверей. В принципе, повесить гирлянду и сойдёт за модный лофт, если бы не температура — значительно ниже, чем в коридоре. Он не нервничает, но нервничает. Самую малость. Заглядывать сюда одному было бы некомфортно, если знаешь, для чего это всё. — А отзывы тут хорошие? — выдаёт Чан. — Никто не жалуется, как ты понимаешь, — отвечает Минхо и вопиюще громко для подобного места зовёт друга. — Сынмин-а, твой любимый хён здесь, а стол ещё не накрыт? Одна из дверей открывается, Чан не успевает разглядеть толком, что за ней. Наверное, это к лучшему. — Вас слышно за километр, — говорит Сынмин. — Разбудите кого-нибудь. — Не пугай его, — осаждает его Минхо и спокойно представляет их друг другу. Сынмин чуть кланяется. — Извини за шутку, Чан-щи. Здесь сегодня никого нет, не озирайся. В этом отделении довольно редко кто-то есть в принципе. Частная клиника ведь, дороговато. В последний путь можно и из госучреждения спокойно отправиться. Пойдёмте в терапевтическое отделение, там теплее и кофе можно попить. Сам тут чуть не окоченел, — бормочет Сынмин. Они забавным паровозиком возвращаются к лифту, Минхо и Сынмин по-дружески препираются из-за какого-то постороннего пустяка. Сынмин отводит их в уютное терапевтическое отделение, приглашает в один из кабинетов. Чан идёт следом за ним, но Минхо машет ему рукой и остаётся за дверью. Его спокойствие действует на Чана как седативное. Он жмёт плечами и заходит внутрь. В кабинете Чан присаживается на кушетку, Сынмин выводит компьютер из спящего режима, открывает какую-то программу и спрашивает у Чана базовые данные: как стал вампиром, в каком году выдан паспорт, ничего ли не болит, как у него с органами чувств. — Ну, у тебя же всё ещё работают нервные окончания, иначе ты бы даже прикосновений никаких не ощущал, — говорит Сынмин, надевает новые перчатки и достаёт из герметичной упаковки стоматологическое зеркало и зонд. — Рот открой. — Я думал, ты патологоанатом?.. — И это Минхо просит меня не пугать людей? — вопрошает он в воздух. — Изначально я терапевт, прошедший интернатуру по патологической анатомии, потому что здешний специалист скончался, а нового найти не смогли. Патологоанатомов дефицит в стране, ты знал? Но здесь реально низкий спрос на подобного рода услуги. Рот открой, мне осмотр клыков надо провести. Чан открывает рот, Сынмин со всех сторон внимательно осматривает его клыки, затем откладывает зеркало и даже ощупывает их пальцами, то и дело надавливая. — Сколько крови ты пьёшь? — Четыреста пятьдесят миллилитров в неделю, — отчитывается Чан, не отличаясь внятностью речи из-за пальцев, исследующих его зубы. — Ясно, — говорит Сынмин. — Ты сделаешь анализы, и я проверю результаты. Но я и так могу сказать, что этого питания недостаточно. Чан жмёт плечами. Сынмин светит фонариком в ротовую полость, ощупывает его язык. — Хорошо, хотя бы недостатка в жидкости нет, — заключает он и снова меняет перчатки. — Что происходило с твоими зубами после укуса? — Моими старыми зубами? — удивляется Чан. — Выпали на следующий день и полностью сменились менее, чем за ночь. — Нижние клыки развиваются в процессе пользования, у тебя они выступают над остальными зубами всего на три миллиметра. Значит, ты не пользовался ими полноценно. В один из первых дней, когда Чан ощутил голод, он попытался съесть мышь полёвку. Её крошечное тельце билось и дрожало в его ладони, шерсть была мягче, чем шерсть у кошек на подбородке. Чан расплакался. Погладив пальцем крошечную спинку, он отпустил полёвку. Про друга и говорить нечего. Странно, что тогда ему вообще пришло в голову попробовать. — Дело вот в чём, Чан. Исходя из моих данных, сменившиеся всего за одну ночь зубы — это очень хороший показатель. Видишь ли, новообращённый вампир отращивает клыки в среднем от десяти до двадцати часов. Знаешь, от чего это зависит? — Чан отрицательно мотает головой. — От здоровья укушенного. Если в его организме предостаточно питательных веществ, человек крепок и здоров, это не займёт много времени. — Я занимался спортом и готовился к соревнованиям, — рассказывает Чан. — Так что за здоровьем действительно следил и регулярно сдавал анализы, чтобы затем добирать дефицитные вещества витаминами. — Я заведу карту пациента, чтобы мне было легче отслеживать твоё состояние, — говорит Сынмин, заполняя данные в компьютере. — Как твоё самочувствие? Если сравнивать со временем до укуса. — Нормально?.. — Чан сбит с толку, пытаясь проанализировать состояние. — Хорошо, но… Без энтузиазма? Не знаю. Мы недавно бегали с Минхо, вышло километров десять? Я не устал и не вспотел, разумеется, но организм будто не понимал, зачем я это делаю? В конце дня ощутил, что хочу лечь и не двигаться некоторое время. — И зачем же ты это делал? — Минхо позвал меня за компанию? Я люблю энергию, которую привносит в тело спорт, но… — Но сейчас этой энергии неоткуда образоваться, — дополняет Сынмин, заполняя какой-то бумажный бланк. — Ты сможешь лучше себя чувствовать, если немного увеличить дозу питания и пить витаминный комплекс. Возьмёшь этот лист и дашь на регистратуре. Я выписал тебе рецепт на ещё два пакета крови, понял? Постепенно увеличим дозу до литра в день. Надо пить. — Я не уверен, — сомневается Чан. Он еле впихивает в себя стандартную дозу, а теперь надо пить чаще и больше? — Моей уверенности в этом более чем достаточно. Слушай, я понимаю примерно, какие мысли на этот счёт в твоей голове. Тебя привёл сюда беспокоящийся Минхо и, на самом деле, не зря. Я хороший врач и не заставляю тебя никого кусать, эта кровь — официально сертифицированных доноров, им за это платят. И ты тоже заплатишь нужную сумму в кассе. Ты ешь, они богатеют, никто не в минусе. Странно, что ещё никто не открыл подобный бизнес вне стен клиник. — Ладно, — решает Чан. — Хорошо. — А теперь ляг на пол и сделай двадцать отжиманий. Мне надо взять у тебя часть скудных запасов крови, которые всё ещё есть в твоих венах, а нагнетатель для тонометра будет бесполезен. Сынмин кладёт ему полутораметровую салфетку под ладони, и Чан отжимается. Он всё ещё не чувствует должного напряжения в мышцах, несмотря на их активную работу, но помнит, какое удовольствие это приносило раньше, особенно, в конце тренировки. Он считает до двадцати и возвращается на кушетку. Дыхание и пульс и в тот раз не заходятся в бешеном ритме. Сынмин делает всё в чётком алгоритме, как и с человеком: жгут, спиртовая салфетка, двусторонняя игла. Кровь течёт неохотно, медленно, хотя у неё вполне нормальный цвет и густота, насколько может судить Чан. — Думал, будет хуже. Или не будет вообще. — Да, это неплохо, — говорит Сынмин, спустя две минуты меняя вакуумную пробирку. — Я встречал кровь, как патока, тяжёлый случай. Пришлось постараться, чтобы сделать её пригодной для анализов. Минхо сказал мне, что ты постоянно пьёшь воду. Хорошее решение. — Минхо — твой пациент? — Мой друг, — исправляет Сынмин. — Мы познакомились ещё в школе. Он часто приходит в этот центр либо утащить меня на обед, либо сдать кровь. — Он донор? Даже после того, как на него напал вампир? — А какая разница? Он сдаёт кровь, чтобы помочь. — Разве у него нет страха касательно чего-либо, связанного с кровью? — Нет, он быстро реабилитировался. Минхо наверняка начал бы сдавать кровь и без того случая. У него всегда был свой взгляд на вещи, и ещё школы был волонтёром в приюте для животных. Так что донорство полностью осознанный шаг. Ему несложно сдать пять раз в год кровь, чтобы кому-то анонимно помочь. Он знает, что несколько вампиров покупают здесь дополнительную кровь для питания, и ему всё равно. Тем более, его организм очень крепкий. Чан смотрит, как наполняется третья пробирка, кровь сочится с трудом, Сынмин спустя минуту достаёт иглу и клеит ему пластырь. — Мне понадобится два-три дня на анализ данных крови, приходи в четверг в это же время. Я обдумаю план лечения, — и протягивает ему рецепт на кровь. — Спасибо, — говорит Чан. — Подождать тебя? — Нет, ко мне сейчас пойдут пациенты. — Ладно. Он выходит в коридор. Минхо сидит на прежнем месте и бурчит на какую-то игру в беззвучном режиме. Чан решает дождаться конца раунда и садится рядом, но Минхо оглядывается и сразу убирает телефон в карман. — Всё нормально? — Странный опыт, — хихикает Чан, сбитый с толку заботой Минхо. — Даже перед регистрацией нового статуса в паспорте мне не проводили проверку. Но спасибо, что привёл к нему. Не знаю, что из этого выйдет. — Ага, — отмахивается он и встаёт. — Пойдём? — Да, только… Мне надо кровь купить. Минхо не выглядит ни удивлённым, ни насторожённым. Он говорит «окей» и идёт в нужную сторону. — Он сказал, что ты тоже сдаёшь кровь здесь. Это было тайной? — Нет. Я сдаю каждые два с половиной месяца. Это беспокоит тебя? — Не знаю. Просто… Не хочу пить твою кровь. Ничью не хочу, особенно — твою. — Вряд ли моя кровь тебе достанется, — рассуждает Минхо, спиной прислоняясь к стойке, его локоть задевает ручку, и она падает под стол. — Прошло много времени, наверняка её уже купили, здесь не так много доноров. Мне, например, каждый раз звонят и спрашивают, не хочу ли я снова пополнить банк крови. В любом случае… Их прерывает вернувшаяся девушка. Она возвращает рецепт и кладёт сверху два непрозрачных пакета крови. — Наличные или карта? Пока Чан расплачивается и получает чек, Минхо читает рецепт и сверяет с информацией на наклейках у пакетов. — Это даже не моя группа крови, ха. И последние несколько раз я сдавал исключительно на тромбоциты, а это, — он двигает рукой, в пакете булькает, — цельная. Не переживай. Сынмин, конечно, любит поиздеваться, но преимущественно надо мной и в шутку. Наша дружба основана на любви и ненависти. Он действительно хороший врач. Зная, что тебя привёл я, он бы не стал выписывать мою группу крови. Они выходят из клиники, и прежде чем разойтись у метро, Чан тянет Минхо на себя и обнимает. Дело не только в благодарности. Он спокойно бы продолжил существовать так, как прежде; но Минхо заботится о нём, и это приятно. *** Сынмин сообщает ему, что у Чана недостаток практически всех витаминов, особенно — железа. Все вещества и витамины разносит людям кровь, а так как вампиры по большей части мертвы и ничего другого есть не могут, именно кровь становится единственно возможным решением: люди уже получили все необходимые питательные вещества, всё впиталось в кровь. Так как функции организма Чана в режиме максимального сбережения энергии, он не может самостоятельно пить лекарства так, чтобы они усваивались сами, и Сынмин назначает ему пройти курс внутривенного питания. Он должен адаптироваться к введению лекарства. Пройдёт время, и Чан сможет принимать витамины в виде обычных таблеток. — Начнём с уменьшенной дозировки, — рассказывает он. — Я предпочту поставить первые несколько капельниц лично, а потом ты можешь ставить их сам или попросить Минхо. — Это занимает много времени? — Да, начнём с четырёх часов в день, потом сократим до двух. Если поставить венфлон вместо обычной иглы и использовать мобильную стойку, ты сможешь передвигаться по дому. Иначе — прикреплять пакет на скотч к стене и лежать без движения. — Где её взять? — спрашивает Чан, потому что он, разумеется, не собирается лежать без возможности двигаться. — Купить. Или спросить у Минхо, у его бабушки она есть, и я точно знаю, что в ближайшие два месяца она ей не потребуется. Привезти её из Кимпхо не составит труда, если ты попросишь его. Минхо привозит стойку в тот же день, как Сынмин разрешает ему начать капаться дома. Чан с удивлением обнаруживает, что во время укола у Минхо рука ощущается легче. Он шутит, что ставит капельницы чаще Сынмина. Видимо, в этом есть доля правды. *** Чан следует рекомендациям Сынмина две недели и обнаруживает, что быстро начинает ощущает в себе изменения. Малозаметные невооружённым взглядом, но Чан сразу улавливает их. Разумеется, витамины не запускают работу сердца и не заставляют волосы на голове расти быстрее, и всё же… Восстанавливают недостаток веществ, о котором Чан и не подозревает до тех пор, пока Сынмин не ставит ему примерно третью капельницу. Изменения незримые; он просто чувствует себя с каждым днём лучше, более здоровым, если возможно ощущать себя здоровым в посмертном состоянии. В редкие моменты вздоха даже глоток воздуха кажется вкуснее, чем обычно. Это благотворно влияет на организм, и мысли будто очищаются от ненужных переживаний. Спустя неделю Минхо дарит ему здоровенную таблетницу в виде Трансформера. *** У Минхо есть ключи от его квартиры, и всё же Чан всегда встречает его у порога — ему нравится это чувство, которое возникает при звуке поворота ключа в замке, нравится раскрыть руки ему навстречу и раздевать его нравится тоже. — Привет, Чани, — говорит Минхо. Он спортивном костюме с безразмерной толстовкой, волосы под капюшоном пушистые, растрёпанные, а на плече большая сумка. Чан сразу притягивает его к себе. — Передохнёшь у меня и на работу? — М, — тянет Минхо, не выпутываясь из объятий. — Ты пойдёшь после полудня сегодня? — Да, — Чан целует его в висок. — Как тренировка? — Утомительно, но приятно. Тренер-щи меня загонял. Наверное, по той причине, что мы давно знакомы. — Принесу тебе воды. В голове Чана что-то щёлкает. Он отправляет Минхо на диван, а сам идёт за бутылкой воды и обдумывает свою мысль. Почему бы не попробовать? — Как ты думаешь, я могу пойти с тобой в спортзал и позаниматься там, не наводя шума среди остальных посетителей? Минхо жадно пьёт, но прерывается. — О, — загорается он и ставит бутылку на пол. Чан с радостью падает вплотную к нему и тискает, как плюшевого мишку. — Я ждал, когда ты спросишь. И более чем уверен, что тебе там понравится. Особенно, мой тренер. И ты ему понравишься тоже. Послезавтра? — У меня работа с восьми, могу не успеть. Вечер подойдёт? — Ага. Ух, на следующий день у тебя все конечности отваливаться будут. — Я не могу поверить, если честно. Так скучал по спорту. Кажется, сейчас моему телу лучше, и я бы с удовольствием ощутил нагрузку. — По тебе видно, — говорит Минхо и смотрит лукаво. — Твой взгляд, когда я возвращаюсь с тренировки… Чан затыкает его своими губами. *** Спортзал находится в подвальном помещении, но внутри светло и красиво; и на его сущность не обращают абсолютно никакого внимания. Вежливо здороваются, выдают ключ-браслет и полотенце и желают приятной тренировки. Он спрашивает, где находятся раздевалки, и девушка с ресепшена смело и бодро ведёт его к нужной двери, параллельно показывая, где что находится. Чан несколько обескуражен их дружелюбным сервисом, так что оказавшись в раздевалке, несколько секунд стоит прямо на проходе, пока его покашливанием не просят подвинуться. Чан приходит несколько позже, чем они договорились, и не находит Минхо сразу. Вдобавок у него разбегаются глаза от технического оснащения зала, хотя он находится в довольно бедной части района. Может быть, позвонить ему? Чану придётся прогуляться обратно до раздевалки за телефоном. Неизвестно, берёт ли Минхо с свой на тренировку. Чана окликивает незнакомый голос, он оборачивается. Рядом с ним стоит парень, чье тело обтянуто черной спандексовой футболкой. Чан слезами зависти обливается при взгляде на его руки. — Хэй, — спрашивает парень. — Тебе подсказать что? — Привет, — здоровается Чан и улыбается, а когда поднимает взгляд, обнаруживает, что перед ним — вампир. Честно говоря, это буквально четвёртый вампир, которого он встречает за всю свою жизнь, не считая него самого, укусившего его вампира и Чонина, с которым работает. — Я ищу друга, но, думаю, просто позвоню ему. Ты в офигенной форме. Как тебе удаётся её поддерживать? — О’кей. Меня Чанбин зовут, — он протягивает ему руку, Чан представляется тоже. — Я занимаюсь силовыми каждый день и заодно работаю тренером. Ты и сам выглядишь неплохо, — Чанбин осматривает его с головы до ног профессиональным взглядом. Вот и становится объяснимым дружелюбие администратора, выдавшего ему ключ от раздевалки. Их коллега — вампир. Удивительное дело, но Чанбин, при всей своей внушительной массе, очень обаятельный, и Чану с ним приятно разговаривать. — Я занимался ещё когда был человеком, а это остатки былой формы, — отвечает Чан. — Набрать массу — моя несбыточная мечта теперь. Но мой друг ходит сюда постоянно, и, вспомнив, какое это удовольствие, захотел позаниматься тоже. — Вообще-то, я набрал форму уже после того, как стал вампиром, — трёт шею Чанбин. — Раз ты здесь впервые, могу показать где и что. У нас есть несколько совершенно новых тренажёров, например. Но, может, сначала найдём твоего друга? Как его зо- Он не успевает договорить, потому что откуда-то сбоку на него налетает Минхо, по-приятельски закидывая руку ему на плечо. — Зачем меня искать, я уже здесь. Хочешь бросить меня во время тренировки и уйти к другому, Чанбин-а? Я, вообще-то, официально плачу за твои услуги в кассу, — выдаёт Минхо и тыкает пальцем в чужую щёку. — А Чану может и не понравится пробное занятие с тобой! Несносный младший, а? — Несносный старший, — бурчит Чанбин, впрочем, из его хватки не выбирается. — Ты сколько по туалетам ходил! — С меня пот градом, штанга из рук выскальзывала, — жмёт плечами Минхо. Он поворачивает Чанбина боком к Чану и задирает рукав футболки повыше. — Ну-ка, напряги свои красивые мышцы. Чанбин ворчит, но выглядит смущенным и довольным одновременно, послушно демонстрируя мышцы. Чан думает, что в целом и без напряжения всё ясно. Интересно, как сколько крови он пьёт и влияет ли это на эффект? — И почему я не удивлён, что новый вампир, пришедший в наш спортзал и ищущий знакомого, по твою душу? — спрашивает Чанбин. — Потому что я тебе говорил, что однажды приведу его? — риторически спрашивает Минхо, склонив голову в сторону. — Потренируешь Чана оставшееся время? — Закончи свою тренировку, — отмахивается Чан. — Я найду, чем заняться, и подожду. — Всё спланировано заранее. На оставшиеся сорок минут я уйду на беговую, — возражает Минхо. — А вы с Чанбином идёте тягать железо или чем вы, начинающие бодибилдеры, будете заниматься? Уверен, вы уже нашли общий язык и чудесно проведёте время. — Пошли, — присоединяется Чанбин. — Он взял новый вес, так что на сегодня всё. Ждать нет смысла, у меня следом за ним сразу другая тренировка. — О’кей, — наконец соглашается Чан, раз ему предлагают персональную тренировку. — Поделишься информацией, как удаётся растить массу? Чанбин уводит его в сторону тренажёров. — Ага, разомнёмся на эллипсе? Расскажу попутно. Ты ведь уже знаком с Сынмином, да? Оказывается, они втроём дружат с тех времён, когда учились в одной школе. Минхо учился на третьем курсе университета, когда на него напали, а Чанбин — на втором, и его укусили несколько лет спустя. То, что они втроём были близкими до несчастных событий, помогло им не расстаться. Собственно, благодаря этому Минхо по-человечески относится к вампирам, а Сынмин столько знает об особенностях их организма. Чанбин пьёт целый список витаминов и микроэлементов, два литра воды, спортивные добавки — в частности, протеин, и почти полтора литра донорской крови в день. Он знает, что его пищеварение со скрипом запущено, но все равно не рискует переходить на другую пищу. — Но этого объёма крови даже много, — признаётся Чанбин. — Просто я сейчас снова набираю вес. Я и протеина больше пью. Но как же хочется острой курицы, ты бы знал! — О нет, не напоминай, — натурально стонет Чан. — Эта хрустящая панировка… В конце Чан чувствует лёгкую усталость в мышцах и если это чувствует даже его тело, не стоит и удивляться усталости Минхо после тренировки с Чанбином, хотя остаток времени он с невозмутимым лицом и без перерывов поддерживает высокий темп бега. Чан периодически поглядывает на него всю тренировку. Перед тем, как они с Минхо пойдут домой, Чан спрашивает, может ли Чанбин начать заниматься и с ним тоже. Он соглашается, и Чан сразу же вносит предоплату на месяц вперёд. — Тебе понравилось, — говорит довольный Минхо, мягко подталкивая его плечом. — Да, — признаёт Чан. — Спасибо. Минхо фыркает. — Чанбину потом скажешь. Я сначала предположил, что ты взвоешь через месяц, но судя по азартному блеску твоих глаз, ты теперь будешь ходить сюда чаще меня, и вы будете качаться наперегонки. Чан жмёт плечами и улыбается. Скорее всего, он прав. *** Как понять, что человек — твой? Чан никогда прежде не жил ни с одной из своих симпатий. Он помнит несколько неловких ночей в соседней от родительской спальне; вылазки поздней ночью, чтобы тайком пробраться в чужую комнату и таиться до тех пор, пока остальное семейство не уйдёт на утреннюю службу; двухдневный уик-энд в загородном доме, когда чьи-то мама и папа уезжают к родственникам и с оговорками оставляют ключи дочери. Никогда не было так, как сейчас. Минхо в кровати Чана, Чан на кухне Минхо; они оба в гостиных друг друга. Пространство соединяется и перестаёт иметь значение. Вещи, как заколдованные, перепутываются, естественно оседают в правильном, пусть и не на своём первоначальном месте. Зарядное устройство телефона Чана рядом с розеткой у Минхо, любимые шерстяные носки там вместо тапочек в прихожей. Мелочи, которые Чан не терял, но знает, где оставил, и теперь у каждой из них — новое своё место, не в его квартире. И наоборот. Спортивный свитшот Минхо, яркий и утеплённый, совершенно не в его монохромном стиле, теперь на спинке стула Чана, чтобы быстро надеть и согреться. Перекочевавшая на его кухню утварь, потому что плита и духовой шкаф Чана новее, а холодильник — больше; и вообще его квартира ближе к работе Минхо на целых полторы станции метро, поэтому в спальню Чана покупаются новые ортопедические подушки, а в ванной зубных щёток становится на одну больше. Они не съезжаются, но путешествуют по квартирам друг друга и часто остаются дольше, чем на несколько часов. Входят в какую-то эксцентричную синергию. Когда Чан покидает свою студию в три утра, он прокрадывается в спальню Минхо, потому что в этот конкретный день у него были длинные съёмки нового материала для личного блога, а фотостудия находится ближе именно к квартире Минхо. Когда у Минхо по расписанию ранние тренировки стажёров в агентстве, он после работы приходит к Чану с пакетом продуктов, предается своим амбициозным кулинарным изысканиям и мельком крадёт поцелуи, когда Чан читает книгу с красивыми картинками — она тоже появилась у него как по волшебству, — просто возникла на полке и вместе с другими вещами там осталась. Присутствие Минхо отмечено крайне необычным, но совершенно очаровательным образом. Полунамёк. Яркий солнечный зайчик на стене: яркий в тени, едва заметный на солнце — ты знаешь, что он там, потому что пристально наблюдаешь за его движением. Всё лежит на своём месте. И всё же чуть-чуть иначе. Как затейливая игра; кошки-мышки, где мышка исследует границы терпения кота. Впрочем, Минхо с лёгкостью замечает его любовь к определенному порядку среди вещей и не усердствует сильно. Чан однажды разгадывает, почему он это делает. Догадка приходит в голову неожиданно. Когда Минхо приходит уставший с работы или тренировки, у себя дома он иногда раскидывает вещи. По ним можно отследить его передвижения, вот небрежно снятая обувь у двери, оставленный у ванной рюкзак, потому что он сразу идёт мыть руки; незакрытая бутылка воды на столе и крышка неизвестно где; оставленная на полу в спальне кофта — поднять руки и повесить на вешалку совершенно невозможно; и он сам — наполовину на кровати без желания двигаться ближайший час. В его квартире Минхо редко оставляет за собой следы, как Гензель и Гретель, а кладёт все в одном месте сразу или убирает до возвращения Чана, когда усталость уходит, потому что знает, что ему неаккуратность не нравится. Иногда Минхо надевает его одежду. Это нечто иное от беспорядка. Не признаётся, хотя Чан прекрасно видит свою футболку под расстёгнутой зип-худи, когда спрашивает. Судя по его лицу в первый раз, он пойман врасплох, но каждый следующий он делает это намеренно. Чан знает, потому что ловит уникальную улыбку украдкой, едва заметную, озорную и ласковую. Чану нравится. Не по той причине, что это какая-то собственная отметка на Минхо. Ровно наоборот. Он находит свою футболку чистой, идеально выглаженной. У Минхо есть точно такие же маленькие личные привычки, например, использовать парфюм на одежде, пока она сохнет, и после глажения запах лёгкий-лёгкий. Чан думает о Минхо целый день; ощущать его запах в течение дня отрадно. Впрочем, осознавать, что Минхо любит надевать его одежду по той же причине, приятно — может быть, она греет его в течение дня так же, как запах — Чана. Это не беспорядок, который кипятит терпение перфекциониста; это маленький привет, напоминание, поддержка, намёк — я тут. Как крошечные кошачьи следы на капоте чистого автомобиля, — ты не можешь ничего с этим поделать, потому что горячий двигатель привлёк зверька своим теплом прохладной ночью. И неважно, что футболка Чана лежит среди более светлой одежды на полке Минхо. Он ведь тоже оставляет свои следы в его квартире. *** Вампиризм до поры до времени решает одну единственную проблему — его гиперсексуальность. Но Минхо придаёт ей новые краски. Чан думает о сексе. Очень много. Все процессы в организме Чана сведены к минимуму, включая работу кровеносных сосудов. В его теле всё ещё достаточное количество крови, но ничто не заставляет её двигаться в нём так, как она должна. Это значит, что он не может возбудиться физически и его член не встаёт. Вообще. Однако, отсутствие эрекции не означает отсутствие возбуждения в корне. Его мозг всё ещё активен, и условно-рефлекторные связи никуда не исчезли. Тело не может откликнуться на внешний раздражитель так, как умело откликнуться раньше. Но его мозг — на речь, на слово, на воспоминание, на мысли об образе — может. И это сильно провоцирует его разум. Возбуждение приобретает новую форму, болезненно-обречённую и приятную одновременно. Это сложно. Минхо — терпеливый человек большую часть времени. Он молчит из чувства такта, ни словом, ни жестом не упрекая Чана? Или действительно не испытывает недодачи и не требует додать? Изумительно то, насколько Минхо не волнуют их различия — в совершенной степени. Периодически он подшучивает над Чаном из-за питания, иногда серьёзно просит его поужинать вместе с ним, хотя их еда представляет собой разительный контраст. Чан отказывает, а он пожимает плечами и просит просто посидеть рядом, пока ест. Возможно, это представляет собой не менее смешную картину, чем разница их рационов. Чану интересно, догадывается ли Минхо о том, что его член бесполезен. Он так хочет с ним трахнуться. Чан решает игнорировать своё желание до тех пор, пока об этом не заговорит Минхо. И всё же создаёт искру именно он. Случайно. Это происходит быстрее, чем Чан ожидает. И, к удивлению, настолько естественно, насколько это возможно. Чан приходит к себе домой и сразу видит следы присутствия Минхо. Его обувь криво стоит на коврике сбоку, один ботинок опрокинут. Минхо ленится ставить её сразу ровно из-за своей накопленной за день усталости. Но через несколько часов она обязательно будет стоять ровно на той полке, на которую уличную обувь любит ставить Чан. Чан прислоняется к стене и просто наблюдает за ним, суетящимся на кухне. Лицо сияет чистотой; волосы всё ещё влажные после душа. Минхо любит нейтральные запахи шампуня и геля, потому что ему нравятся его духи. Он использует их тонко, и Чан понимает, что именно слышит лёгкие нотки его парфюма, нежели в полной мере чувствует запах. Чан улыбается. Минхо одет в его футболку. Что-то в Чане переполняется и выплёскивается наружу. Он подходит к нему, обнимая прямо поверх плеч, и кладёт ладони на солнечное сплетение. Стоит, держа в руках его дыхание. Минхо приветствует его, отзываясь мягким голосом внутри, Чан и это чувствует тоже. Целует его в загривок. Ещё и ещё. И ещё раз. Кожа под губами такая тёплая. Сейчас точно последний… Чан сильнее давит ладонями, водит вверх-вниз, совсем чуть-чуть. Минхо вздыхает, по нему пробегают мурашки, он сбрасывает с себя руки, разворачивается и отвечает жарче. Кажется, Чан будит в нём то, что теперь не сможет просто погаснуть. Ему это нравится. Изнутри Чана словно нечто доносится до его слуха, словно пробиться наверх жаждет снова и снова, как ледяной источник в глубоком колодце. Недоступное ему возбуждение. Но губы Минхо как глоток воды, мягкой, прохладной и желанной. Ощущать её во рту так приятно. Его горячие ладони гладят спину. Чан плавится, как металл. Блять. Как же прекрасно находиться в этих руках. И держать его — в своих. Хочется ещё и ещё. Вопреки мягкости Чана. Минхо возбуждён, он отрывается от него на секунду. Красивое, ясное лицо и пронзительный взгляд, которого можно было бы испугаться. Только Чан, скорее всего, смотрит на него точно так же. Они не станут останавливаться. Его обдаёт интуитивным жаром предвкушения. Минхо ведёт его в спальню. Он хочет сказать ему, но позволяет раздеть себя и увидеть лично. Чана обволакивает стыдом. Мягкий член лежит на бедре. Бесполезный. Это заставляет его жалко и сладко трепетать. Блять. Разве это должно возбуждать? Он на секунду закрывает лицо руками, его вздох рваный. Оставляет руки как есть, рядом с головой. Я сдаюсь тебе. Возьмёшь меня? Чан думает, что Минхо терпелив, и ошибается. Такой жестокий. Сам раздевается медленно, любуется Чаном. Смотрит на его член и бьёт словами. — Какая жалость, пропадаёт без дела. Но мы что-нибудь придумаем, да? — смотрит на лицо. Блять. — Будет приятно, просто ты не сможешь кончить. Его взгляд — взметнувшаяся чёрная молния. Вместо тяжёлого грома — красивый стон. Он срывается с губ Чана. Минхо не накрывает его собой целиком, но погребает ласковыми прикосновениями, мокрыми поцелуями вдоль тела. Каждый влажный след греет своим дыханием. — Минхо, — поспешно тормозит его Чан, — остановись, пожалуйста. Нам следует использовать презервативы. Минхо ужасно близок к члену, его горячее дыхание опаляет живот, но он не пытается двинуться и взять в рот. Забавно моргает: — У меня нет ВИЧ или других ЗППП, я регулярно проверяюсь, иначе не мог бы сдавать кровь. — Я не про- блять! — Чан сбивается с мысли, потому что пальцы на его коже всё ещё запредельно ласковы, а живот, оказывается, чувствителен даже по меркам полуотключенных нервных окончаний вампира. — Не про тебя. Я не сдавал анализы столько времени! Не помню, использовал ли презерватив семь лет назад, когда у меня был оральный секс. — Твой последний секс был семь лет назад? Чёрт, у нас впереди много работы, не так ли? И, кстати, ты сдавал кровь Сынмину, он обязательно сообщил бы тебе. А также Сынмин сказал мне, что у вампиров нет ВИЧ и ЗППП. Здорово, правда? — Сынмин тебе сказал? Блять, — скулит Чан. — Когда ты спросил его об этом? — Если тебя это успокоит, наш разговор об этом состоялся года три назад, так что напрямую не связан с нами. Не спросил тебя об этом раньше, потому что уже знал ответ. — Ладно. — Ладно. Минхо берёт его неэрегированный член в рот, он так удобно в нём умещается. Отсутствие физической реакции его совсем не смущает. Чана трясёт, он стискивает пальцы на руках Минхо, гладящих талию. Его эрогенные зоны не теряют чувствительности, пусть прикосновения к ним его не заводят так, как могли бы. — Позволишь мне войти в тебя пальцами? Чан кивает. Минхо мыслит иначе, чем большинство. Чан чувствует это на себе, когда он укладывается перед ним так, как Минхо угодно направить его. Минхо садится сбоку, вплотную к нему, сгибает свою ногу в колене и почти поджимает к себе, полу-возбуждённый член так трогательно ложится прямо на щиколотку и впервые оказывается так близко к Чану. Он хочет дотронуться. Взвесить тяжесть в ладони. Довести до грани и заставить кончить. Как угодно: прямо так, ладонью, взять в рот или пустить внутрь и позволить взять себя. Чан так много всего хочет сотворить с ним. Ему удаётся лишь сжать его член, прежде чем Минхо кладёт свою ладонь сверху. Сжимает себя через Чана ещё раз, позволяя ощутить лучше и дольше. А потом переплетает их пальцы и кладёт обе руки Чану на живот. Минхо ловко управляется с флаконом смазки одной рукой, выдавливает прямо на мышцы и мягко распределяет по кругу одним пальцем. О боже. Блять. Чана обдаёт смущением от подобного обещания. Минхо поудобнее для себя сдвигает его ногу, целует согнутое колено, прислоняется к нему щекой. Первый палец входит внутрь. Если бы мог, Чан бы задохнулся, но слышит лишь свой надломленный звук. Это слишком интимно. Боли, разумеется, нет; зато есть непривычные прикосновения там, где их никогда не было; мышцы поддаются легко, едва растягиваясь, это так странно и так сладко. Чан знает, его член обязательно встал бы от ощущений и натиска пальцев Минхо. Старания Минхо размазывают. Согревает его горячей ладонью, изучает каждый сантиметр, сжимает крепко и мягко, неторопливо и бережно трогает именно те места, ласка которых подстегнула бы его кончить. Чан благодарен своему осязанию, которое позволяет хоть сколько-нибудь ощутить то, что даёт ему Минхо. Пальцы одной руки легко-легко мажут под грудью, слегка задевают ногтями; пальцы другой разминают его внутри, ощущается как массаж, как бесконечная сладкая пытка. Нервные окончания реагируют еле-еле, по нему проносится всего несколько желанных мурашек, но это так приятно. Он даёт его телу столько внимания… Сколько Чан никогда не рассчитывал получить. Он не понимает, когда успел опустить веки. Поднимает их — и попадает в плен глаз Минхо, он усмехается и давит внутри сильнее. Знает, что его наблюдение возбуждает. — Мог бы делать это до утра, — признаёт Минхо. — Позавтракать. А потом продолжить снова. Можем пытаться до тех пор, пока мы не вынудим тебя действительно кончить. Его слова горячат разум Чана, он стонет, потому что невыносимо иначе. Свободной рукой Чан сжимает свой член; это бесполезно, бесполезно, бесполезно. — Греешься, хах? — совсем немилосердно отрезает Минхо, выливая все это прямо в кипящий мозг. Где так долго пряталась эта его часть… — Спорим, я справился бы лучше? Согрел бы тебя и твой неинициативный член. Его слова совсем не отрезвляют. Ни капли. Делают только хуже. Чан так чертовски этого хочет… — Чан, — Минхо гладит его шею, привлекает его внимание. Чан послушно поднимает взгляд. Его лицо поражает. — Посмотри, ты течёшь. Чан хнычет. Блять. Невозможно, невозможно. — Посмотри же, ну! Чан, дезориентированный, смотрит. Его мягкий член почти полностью убирается в ладони, Минхо заменяет его руку своей. Она меньше и… — Невозможно, — безутешно хрипит он, зажмуривается. Блеск прозрачной маленькой капли; не может быть, ему кажется, его разум играет с ним шутку, это не-воз-мож-но. — Чан. — Минхо сдвигается, приходится открыть глаза. Его пальцы всё ещё двигаются внутри, он не пытается делать поступающие движения, но так хорошо-сильно давит на простату… А потом Минхо забирает языком эту единственную каплю секреции как свой трофей. Он смотрит на него с такой сытостью. — Блять, — скулит Чан, — ты издеваешься? Зачем ты это съел? — «Мы даже толком не знаем, что это», — мысленно добавляет он. — Вдруг это яд? Минхо вынимает из него пальцы. — Ты ведь знаешь номер скорой? — Не шути так! — В тебе не может быть яда, Чан, — Минхо смеётся. — А это, скорее всего, не растраченная секреция из простаты. «Просто то, что бережно хранилось внутри меня для тебя». Минхо кладёт голову ему на бедро. Бессильный, мягкий член всё ещё бережно сжат в его руке. Чан чувствует, как у него блистают глаза. Он закрывает их. — Ты знаешь, что такое тапетум? — внезапно спрашивает Минхо. Чан мотает головой. — Это особенный слой, располагающийся на обратной стороне глазного яблока у некоторых животных. Глаза поглощают свет, а тапетум отражает его обратно на сетчатку. И поэтому они светятся, — Минхо склоняется над его лицом, бережно проводит пальцами по векам. — Глаза луны. — Как кошачий взгляд, случайно поймавший луч света направленного на него фонаря? — Верно, — Минхо целует его веки, и он наконец открывает глаза. — Свет в их отражении становится ярче, чтобы лучше видеть в темноте. Глядя на его лицо в полумраке, Чан понимает. — Хорошо? — интересуется Минхо. — Хочешь ещё раз? Чан мотает головой. Минхо выглядит довольным. — Хорошо, — он наконец ложится рядом, носом утыкается Чану в грудь. — Я устал. *** Отношения — это не панацея, но все невзгоды почему-то меркнут и теряют свою силу; оттого, что ты кого-то волнуешь, внутри зажигаются сотни огней — ни одним ласковым словом костёр не утолить; единственный выход — дать друг другу прикосновение, стать ближе; этот порыв — фитиль, взгляд — мелькнувшая рядом с ним искра. Они не могут насытиться вдруг другом. Им не нужен особенный повод или ситуация, или случайное обнажение; Чан чувствует себя спичкой, вспыхивающей от лёгкого трения о нужную поверхность. *** Чан идёт на кухню, ведомый доносящимися запахами и музыкой. Минхо готовит и мягко, расслабленно покачивается в такт; такая гармония создаёт что-то удивительно приятное сердцу и взгляду. Чан зависает, наблюдая за ним. Вкус в музыке у них схожий; но у Минхо иногда какое-то особое настроение, и в его плейлист для домашних дел, идеально бодрый и весёлый, закрадывается что-то нетипичное. rock me baby, rock me all night long Чан хихикает. Совершенно непохоже на музыку, под которую Минхо предпочитает тренироваться; противоположно тому, под какую танцует. Красиво. roll me daddy like you roll your flour dough i want you to roll me till I won't no more Чан подкрадывается и утыкается носом ему в затылок, стараясь двигаться с ним в ритм. Пахнет теплом, запечёнными яблоками и сладким хлебом, по ногам веет теплом от духовки. Момент чарующий; музыка увлекающая, горячее, сильное тело Минхо желанное. Чан кладёт ладони на талию, пропуская через себя его движения; они вместе отходят от стола, Чан затягивает его танцевать. Он не может отпустить его от себя более чем на шаг, стоят вплотную, двигаются заколдованно. Минхо оборачивается в объятии, его руки в крепком, вязком тесте и муке, он кладёт локти на плечи Чана и старается не испачкать его; но настроение особенное, и беспорядок Чана не беспокоит. Качаться в одном с ним ритме — пустяк, но ощущается идеально. Мягкое начало, необязательно ведущее к большему; но Чан понимает, чего хочет. Это сводит с ума. Дрейфуя в мыслях, откидывает голову и получает мокрый поцелуй за ухом. Ему всё ещё не нужен воздух по-настоящему, но вздох дополняет музыку сам собой. Минхо вжимает его в кухонную стойку и, не отрывая от него губ, моет за его спиной руки; не вытирает полотенцем, мокрые ладони проникают под футболку, капли стекают по пояснице. Будоражит. Чан сжимает Минхо крепче и крепче целует. Он хочет быть способным заставить свой член встать и взять Минхо по-настоящему, но не может. Медленное горение пламени. Необъяснимо. Чан не возбуждается физически и всё же чувствует искру возбуждения, пересекающую весь его организм. Господи. Он хочет ему отдаться. Идея принять Минхо внутрь становится навязчивой. Почему в его руках так хорошо? Удержаться невозможно. «С тобой я чувствую, будто часть моих забот просто перестала иметь такое влияние на меня». — Думаешь о всяких глупостях? Не отвлекайся, — взгляд Минхо — взметнувшаяся чёрная молния, он сдуру впивается зубами в его плечо; несильно, но Чана сладко коротит, вопреки дурным воспоминаниям, вместо тяжёлого грома с губ срывается красивый стон. Блять. У Чана в голове мыслей ноль, кроме одной. — Хочу, чтобы ты взял меня. — Я и так постоянно, — Минхо целует, лижет рот снова и снова; чувство реальности подводит, Чан никогда не думал, что губы — эрогенная зона. Кажется странным это признавать, но Минхо играет на нём, как на инструменте; звуки льются будто без усилий. — И ты меня тоже. — Полностью, — пытается объяснить Чан. — Твой член… — Такой ненасытный, м? — Ты не представляешь. — Уверен? — лукаво спрашивает Минхо и жмётся ближе, двигает бёдрами. Чан чувствует то, что ему предстоит взять. Блять, блять, блять. Как же хорошо. — Мне кажется, представляю. — Тогда вперёд. Я вампир и ничего не ем. Удобно, правда? Никаких промедлений, — от ответа Чан отвлекает его поцелуем, ведёт его спиной вперёд в спальню; Минхо позволяет, идёт без оглядки, полагаясь на него, без страха споткнуться или удариться; его цель — раздеть и разнежить Чана до их падения на простыни. Он плавно толкает его на кровать лицом вниз, ощущается по-сумасшедшему приятно. Как пробуждение под мягким одеялом наяву после падения с высоты во сне. Кто бы мог подумать, что сдаваться в чью-то власть так сладко. Поцелуй в загривок; на Чане расцветёт бледная метка и не одна; он будет ощущать следы губ и языка на себе несколько дней и каждый раз — возбуждаться. — Твоя спина такая красивая, — говорит Минхо, — и чувствительная. Одно прикосновение: мышцы ходуном, кожу сводит мурашками. На контрасте с лёгкими царапинами нежность ощущается ещё ярче. Минхо тискает ягодицы, целует поясницу, проникает пальцами. Приятно; мысль о том, что спустя мгновение он ощутит в себе нечто большее, лишает терпения окончательно. Минхо считывает его настроение по языку тела; в его руках Чан такой гибкий, каким не знал, что может быть. Позиция непривычная, открытая — он наверняка потёк бы, но его член между ног предсказуемо мягок; за неимением физической реакции он просто скулит, когда, наконец, получает желаемое. Какие звуки он издаёт своим ртом… Проникновение Чану нравится. Удовольствие выворачивает его наизнанку, руки ослабевают, Минхо обхватывает его под грудью и плавно опускает лицом на подушку прежде, чем он обессиленно рушится на кровать. Минхо негромко стонет ему на ухо, обнимает крепко; быть накрытым его горячим телом Чану нравится. Разрядка не приходит к нему физической реакцией, но когда в голове не остаётся ни единой мысли, кроме мотива удовольствия, становится лучше. *** Иногда Минхо перезаряжен, хотя ведёт себя как обычно. Чан закусывает губу. Он всё равно чувствует нерастраченную им за день энергию — она вьется причудливой вьюгой в комнате; воздух тихонько искрится, покалывает кончики пальцев. Чан не достигает того оргазма, на который способен обычный человеческий организм, но он всё равно получает удовольствие от секса. Его кроет от оказываемого обоюдно внимания, от возможности слиться воедино, войти в единый молчаливый ритм, от нежности и грубости слов и действий. Ему честно нравится. Минхо — тоже; и особенности анатомии Чана не являются для них преградой — это, кажется, горячит их обоих похлеще, чем использование некоторых дополнительных девайсов на партнёре или неприкрытое подчинение. Минхо справляется с этим по своему: вымещает энергию на нём, сладко мучая до тех пор, пока Чан не попросит остановиться, и почти лениво мастурбирует, поглощая его взглядом; иногда посыл в глазах развозит сильнее прикосновения. Под таким натиском Чану не сразу предоставляется возможность сделать что-нибудь… Самостоятельно. Это будит в нём охотничий азарт и стремление к победе. Чан не занимался сексом в таком количестве и в то время, когда его член ещё имел силу. Это странно и по-своему… Бодряще. Минхо сильно кусает его в бок, у него нет таких клыков, и кожу он не прокусывает; но след остаётся. Чан громко вздыхает и, проводя языком по своим зубам, улыбается. Забавно, но в поцелуе клыки нисколько не мешают. — Хочу с тобой что-нибудь сделать, — говорит Чан, мокро целуя его шею; клыки так опасно близко к артерии. Минхо откидывает голову сильнее, наслаждаясь лаской — не укусит. И подначивает: — А ты разве можешь? Гадёныш. Минхо дерзкий. И милый. Разве можно умиляться и возбуждаться одновременно, когда тебя дразнят? Чан хватается за провокацию и меняет их местами. Придавливает сверху всем своим весом, чтобы не нарывался. Не страшно? Минхо такой довольный, сыто улыбается, зараза. Чан обездвиживает его руки, обхватив запястья, сочно лижет рот: — Что теперь? — Трахни меня. Чан ловит мелкое биение пульса в ладони, дыхание Минхо сбивчивое, неровное; грудная клетка ходит вверх-вниз, вверх-вниз… Трудно сдержать улыбку и голодный взгляд на такую открытость, сочетание опасное. Игривое поддразнивание, как пузырьки в шампанском, покалывает язык. — Что-что? — Блять, Чан, пожалуйста. Он пытается вырваться, но Чан не отпускает его. В нём энергия бьёт ключом, целый родник; он хочет дать Минхо собой напиться. Когда они доходят до дела, выясняется, что он куда лучше справляется руками и пальцами, нежели другие — членом. Лестно. Минхо выглядит так, будто его душа почти покидает тело; хочется немножко вывести его из себя и довести до конца. Он как мягкая глина, принимает каждое прикосновение; его голос поёт. Чан не останавливается на достигнутом. — Думал, что не смогу дать тебе секс в той мере, в которой ты заслуживаешь, — он сгибает сильное тело пополам, ловит ртом бессовестный стон и любуется его разморенным лицом. — Держи ноги так, — командует он, и Минхо послушно подхватывает себя под коленями. Прелесть. Чан крепко сжимает его бёдра, чуть царапает, тело под ним в треморе от напряжения; Минхо выдыхает и забывает вдохнуть, теряясь в прикосновениях. Казалось бы, просто реакции тела; но его отзывчивость приводит в восторг. Чан прикасается к его входу, долго дразнит. — Я хотел купить фаллоимитатор, но ведь он нам и не нужен? Разве игрушка сможет так? — Чан мнёт стенки изнутри почти сразу настойчиво, словно задаётся целью развести на несколько тяжёлых оргазмов за ночь, и жадно пьёт его вздохи. Голос Минхо поднимается на несколько октав, но всё равно звучит мягко и трепетно. Чан вытаскивает пальцы, обнимает его и вкладывает пошлости ему прямо в ухо, он чувствует, как твёрд член под ним. Чан, лишая Минхо рассудка, трётся о него бедром. — Разве игрушка сможет смотреть на тебя, читать тебя, делать лучше, чем я? Ты дразнишь меня, когда прикасаешься к моему мягкому члену. Но мы ведь оба знаем, что он тебе нравится. Так часто кладёшь на него свои руки и рот. Играешься, словно с антистресс-игрушкой, да? — Блять, Чан… — его трясёт, пальцы крепко сжимаются на спине, лишь бы удержаться на ногах. — Пожалуйста, верни, я сейчас умру. Рот Минхо полуоткрыт, Чан целует его глубоко, жарко, мокро; слюна размазывается по подбородку. Дыхание в лёгких Минхо почти иссякает до дна, но… Остановиться невозможно. Искусанные губы Чана саднит от остроты приправ, а на языке тает сладость хурмы, которую Минхо съел после ужина, и отныне это его любимое сочетание. — Ладно, — он возвращает пальцы туда, где они более всего сейчас нужны. Минхо стонет, и Чан взглядом поглощает каждую его эмоцию, малейший отклик тела. Ему нравится трахать его пальцами. Он такой красивый в таком состоянии, невыносимо открытый, когда активно насаживается сам. Минхо ломает, его тело изгибается чудесной обнажённой волной. Ещё чуть-чуть и кончит, но всё равно пытается оставить за собой последнее слово — поэтому убирает руку Чана, обхватывает его неэрегированный член ладонью и направляет в себя; он бесстыдно открытый, и проникновение даётся почти легко. Действие не несёт в себе иной цели, кроме дразнения; единственное, что они могут сделать с ним — согреть; и ощущения от этого жгучие. Чан стонет, держась на локтях из последних сил. Они сталкиваются взглядами. Сегодня он не намерен проигрывать, несмотря на его выходки. Коса находит на камень. Чан не вынимает член, но добавляет пальцы. Минхо сам подал идею и загнал себя в угол. Должно быть, ощущения превосходные, раз его размазывает по простыням. Мягкая наполненность и сильные движения рукой. Чан может лишь представить, как бы он ощущался, будь у него эрекция, но и так откровенно неплохо — тепло, нежно. Голос Минхо подводит: — Какая самоотдача, — неровно произносит он, — десять баллов из десяти. — Заткнись, — хмыкает Чан. Десять из десяти? Маловато, им следует улучшить результат. Он ещё долго измывается над Минхо; пока его голос не садится совсем и он не может связать ни единого слова, кроме имени Чана; до тех пор, пока не кончает с задушенным вскриком и не лежит без сил, доигравшись. *** У Чана не стоит, но видеть, как Минхо пользуется им, несмотря на этот факт, по-настоящему горячо. Они мастурбируют в душе, вокруг пар и вода. С языка Чана слетает: — Так хорошо обращаешься с ним. Что бы ты сделал, если бы мой член встал из-за стараний твоих маленьких ладоней, а? Минхо стонет, представляя всё в красках, и сжимает ладонь чуть крепче; самую малость больно, но Чан накрывает его руку своей поверх, усиливая давление ещё. Разумеется, Чан шутит. Он смиренно принимает факт подобной слабости. Но постепенное улучшение самочувствия побуждает его тело реагировать по-новому. Видимо, перспектива сна — не единственное изменение, которое по крупицам возвращается к нему благодаря хорошему питанию и приёму витаминов. — Многое. Ничего из того, — бормочет сбивчиво Минхо, сжимая в руке оба члена. — Ничего из того, чего не сделал бы прямо сейчас. Что-то есть в его словах, творящее безумство с разумом и ощущениями Чана, потому что он чувствует себя недостаточно сытым, словно хочет насытиться лучше, чем уже насытился. Чан смотрит вниз, на их сцепленные ладони, возбуждение Минхо и себя. — Блять, — его коротит, — Минхо, посмотри. Минхо раскрывает свою ладонь, его взгляд искрит высоковольтным напряжением. Член Чана полумягок; позабытое пограничное состояние возбуждения — или отвлечься или трахнуться. Минхо улыбается, на пробу сжимает его член, и как по команде из Чана вырывается длинный стон. Больно. Приятно. Долгожданно. Восхитительно. Минхо опускается вниз, коленями на пол, и без прелюдий направляет его в рот, словно только этого и ждал; слюны много, он сглатывает. — Хах, вкусно тебе? Минхо двигает головой: то ли соглашается, то ли всерьёз принимается за работу — согреть полутвёрдый член во рту и возбудить ещё больше. Чан любуется им на коленях, поощрительно гладит его затылок. Единственное, что держит Чана в сознании — собственные стоны, бьющая по плечам вода и невероятный, жадный рот Минхо. Чан закрывает глаза, но всё равно видит его тёмный, сосредоточенный взгляд на себе и мельтешение звёзд вокруг; в затылке боль от столкновения с кафельной стеной. Он не возбуждается в полную силу; но полумягкость лучше и слаще полного равнодушия. Чан кончает. Спермы нет, лишь быстрый, болезненный сухой оргазм. Его сотрясает прошедший насквозь электрический разряд. — Нам многое предстоит наверстать, — говорит Минхо, вытирая мокрый рот запястьем; бесполезное действие в душе. Чан дёргает его наверх и вжимает в себя. Держит за бёдра, движет телом Минхо, как ему самому угодно; жаркий, обнажённый петтинг; Минхо податливо трётся о него и стонет. До тех пор, пока его сперма не растекается по члену Чана. *** No one's around to judge me, oh I can't see clearly when you're gone. Теперь, дорвавшись, они как два озабоченных демона — постоянно трахаются. Либидо Чана в юношестве было проблемой, с Минхо поблизости — настоящая катастрофа. Сначала ему в некоторой мере даже неловко: заводится с полпинка. Позорно и стыдно. Он винит своё долгое воздержание. Стоит почти болезненно, и Чан тянет в руку вниз; дрочит, зациклив в памяти его жест или тональность голоса. You don't even have to do too much, You can turn me on with just a touch, baby. Чан зажимает себе рот, чтобы не смутить его звуками, и медленно-крепко сжимает себя ладонью, потому что Минхо особенно красивым жестом откинул назад мокрые после душа волосы с лица. Его ловят за этим на их диване. Минхо видит частичку отражения в экране погасшего ноутбука и долго мстит, катаясь сверху, но не пуская внутрь. Сминает губы Чана пальцем, приходится зажмуриться от ласки, задевает клык, повторяет путь языком. Минхо напоминает ему: каким бы возбуждённым не был Чан, он сам возбуждён не меньше. Чан теряет терпение и наконец берёт его. Отзывчивость Минхо великолепна, и ему непринципиально, сверху он или нет. Кажется, Минхо ставит себе новую цель — соблазнить его и наверстать все те случаи, когда хотел бы, чтобы у Чана стоял, и он мог раствориться в его силе сполна. I said, «Ooh, I'm drowning in the night! Oh, when I'm like this, you're the one I trust.» Их взаимный аппетит неуёмный. Они трахаются. Любой несексуальный жест будит в них и нежность, и возбуждение. Они трахаются. Минхо легко становится голоден, когда ждёт его в студии, и пока Чан серьёзно сосредоточен на работе, он закрывает дверь на замок, валится на диван и лезет рукой в штаны, глядя на его спину. Чан в наушниках, чужое бесстыдство отражается в стекле звукозаписывающей комнаты перед ним, и его концентрации хватает на несколько минут, прежде чем радикально сменить курс. Они трахаются. Его стоны и вздохи такие чистые, Чан готов составить из них плейлист — единственный, который он будет слушать на повторе. Они трахаются. Он не понимает, как такое возможно: научиться трепетно его любить и постоянно грязно брать. Минхо смешно и не сексуально вытягивает губы, когда пьет холодный кофе через трубочку, а Чан снова возбуждается. Минхо считывает его мысли, будто строки из открытой книги, и они тихо трахаются в туалете кофейни. С шелестящей вознёй, полностью одетые и прижатые тесно друг к другу, секс — объятие. Минхо откидывает голову ему на плечо и вздыхает. Чану так приятно его напряжённое тело держать в руках, он прижимается крепким поцелуем к его шее, оттягивая воротник худи, и выжимает из него оргазм. Он чувствует, как его пальцы больно сжимаются на предплечье. Внутри грудной клетки Минхо теплится стон, но лишь влажным дыханием ложится прямо под линией челюсти, крайне чувствительное место: Чану этого достаточно, чтобы кончить и обжечь его милое, покрасневшее ухо своим низким и бархатным стоном. В этот раз они никому не попадаются на глаза. Если бы только один единственный заход мог разрядить их… Минхо возбуждает его, ничего не делая, лишь самим фактом своего существования. I've been on my own for long enough, Maybe you can show me how to love, maybe. Затем Чан видит, как Минхо протирает до блеска листья у фикусов на подоконнике, и ему ничего не хочется, кроме как укрыться под одним одеялом и держать Минхо в своих объятиях. Иногда, если они не торопятся на работу, он именно так и делает. Распознавать зов сердца и следовать ему становится с каждым днём всё легче. I said, «Ooh, I'm blinded by the lights! No, I can't sleep until I feel your touch.» Беспричинно целовать — тоже. *** Скорее всего, сказывается усталость от интенсивного графика за последний месяц, так как он активно добивает планы на выход альбома и записывает клип и несколько выступлений, едет к Минхо провести с ним время за завтраком, а потом едет в администрацию и постепенно вовлекает в работу паренька себе на замену, и снова в студию или на съёмки. Он знает, что усердствует без меры, но до конца месяца и официального дебюта осталось всего несколько дней, а там — два выступления на премии, две рекламные фотосессии и отдых. Чан скучает по Минхо, у него тоже завал: на носу камбэк у группы, за танцы которой он ответственен, а после он гоняет трейни; к тому же, он всё ещё старательно монтирует видео для своего блога, а работа, которую он проделывает в качестве интервьюера, журналиста и психолога одновременно, - колоссальна. А может быть, дело просто в существовании Минхо рядом и том, насколько Чану комфортно с ним находиться даже в те крупицы времени, что сейчас у них есть из-за плотного графика обоих. Он впервые проваливается в сон. За окном беззвёздная городская ночь, он лежит рядом с Минхо, под ладонью — его мерно вздымающаяся грудь; он с трудом открывает глаза из-за толчка локтем в бок, когда в комнату крадётся зыбкий предрассветный полумрак. — Не храпи, — сквозь сон, не просыпаясь, лепечет Минхо. — Я не храплю, — отзывается Чан непривычно низким, тихим голосом и удивляется: звучит так же сонно, как Минхо. Он делает вдох. Следом ещё один. Наверное, совсем перестал дышать и слишком резко вздохнул во сне. Чан не хочет спать и не засыпает с тех пор, как его обратили вампиром. Паники или беспокойства нет, он знал, что это произойдёт, И все же... Несколько волнительно. Может — показалось, может — глубоко задумался и не заметил, как пролетело время. Всегда ли так тяжело держать открытыми веки? Лежать под одеялом становится жарко, Чан встаёт с кровати. Проходит ещё минут пятнадцать прежде, чем он перестаёт чувствовать резь в глазах. Утром, когда время становится приемлемым для переписки с малознакомыми людьми, а Минхо уже плещется в ванной после пробежки, он пишет сообщение Сынмину. Вскоре телефон звонит. — О, — удивляется Минхо. — Тебе звонит Сынмин-и. — Я спал ночью около двух часов, — говорит ему Чан. Минхо зажимает его у стола в лёгком, словно ленивом объятии, Чан нежно трётся щекой о его лицо, нарываясь на укус, и продолжает нарезать манго для смузи; ладони в сладком, липком соке. — Поставишь на громкую? — М, — Минхо, не отлипая от него, принимает вызов. — Эй, Сынмин, названиваешь моему парню с самого утра. Надеюсь, у тебя для него хорошие новости? — Почему ты всегда такой бодрый в семь утра? Возмущает, — бормочет он. — Чан слушает или ты играешь в ревнивого бойфренда сегодня и отвечаешь втихую? — Я здесь, — со смешком отвечает Чан. — Ты звонишь из-за сообщения? — Да, касательно него, — включает рабочий режим Сынмин. — Не вижу причин для беспокойства. Ты стал постоянно принимать лекарства, твой организм начинает функционировать так, как нужно, соответственно, у тебя начал вырабатываться мелатонин, и ты заснул. Но учти вот что: при недосыпе в одну ночь организму требуется около недели, чтобы полностью восстановиться. А теперь открывай калькулятор и считай, сколько недель нужно именно тебе. — Я типа впаду в спячку лет на сто или что? — Нет, просто теперь тебе стоит ложиться в кровать ночью, даже если не очень хочешь, и стараться заснуть. Иначе ты, как компьютер с неполадками, будешь перезагружаться, когда заблагорассудится. Чан кладёт последний кусочек манго в блендер и моет руки, его клюют в шею и подают полотенце. Он поворачивается и сам прилипает к Минхо. Так удобно и приятно класть тяжёлую голову ему на плечо. — Я уже привык к отсутствию сна. И не понимаю, как заснуть. Как я это сделал? Минхо начинает хихикать, вспоминая свой день и вечер: работа, ещё работа, много работы, неторопливая прогулка от метро, ужин, секс. Чан улыбается тоже. — Ладно, может быть, мы вымотаем меня. Рядом со мной такой специалист… — Хватит флиртовать с Минхо, пока я на звонке. — Странно, я думал, что он хвалит твои профессиональные способности врача, — говорит Минхо и целует за ухом, а у Чана ползут мурашки и пальцы сами собой сжимаются на талии. Минхо подталкивает его опереться о гарнитур и двигается вплотную, не оставив ни миллиметра между ними и прогоняя пространство за ненужностью. Чан выдыхает чуть громче. — Всё, чао. — Сынмин отключается, когда они мягко целуются. — Ты в порядке? — спрашивает Минхо. Он по-своему забавно и серьёзно моргает, его зачаровывающие глаза на мгновение скрываются веками и сияют сладкой темнотой вновь. Притягательно. Чан хочет смотреть в них столько, сколько возможно, а потом — сделать невозможное, лишь бы продолжать их видеть. Хочет, чтобы Минхо продолжал смотреть на него тоже. — Да, — Чан не врёт. Он был лишён сна долгое время, вновь возвращаться к этому — непонятно, непривычно. Но не страшно. Возможность по-настоящему отдохнуть и дать мозгу перезагрузиться естественным образом ночью кажется довольно хорошей новостью. Он позволит сну случиться, когда он скромно поскребётся в дверь, как приблудившийся зверёк. Наверное, сначала это будет короткий, отрывистый сон, каким он был минувшей ночью; вряд ли Чан будет засыпать в тот же миг, когда голова коснётся подушки; ему надо приучить себя дышать чаще, а не через раз, чтобы не пугать Минхо. — Мне нравится наблюдать за твоим сном, но идея действительно спать, разделять сон на двоих и просыпаться с тобой рядом звучит… Восхитительно правильно. Думаю, с тобой на одной со мной подушке, я быстро научусь. Минхо целуется ещё ярче. Видимо, они оба любят немного выходить за грани человеческих возможностей. *** Чан пребывает в угнетённом мыслями настроении и спрашивает: — Ты знаешь, в каком году я родился? — Нет, ты не говорил, а я не заглядывал в твой паспорт, — удивляется Минхо. — Почему спрашиваешь? «Почему». Такой простой, любимый ещё детьми вопрос. Банальность. Но, удивительное дело, если отвечать на него предельно честно — себе самому и партнёру; усиливается самопознание и отношения идут в глубину, а не плавают где-то на поверхности. — Я вампир уже семь лет. Мне двадцать шесть, но вроде и тридцать три. Боюсь, что надоем тебе тем, так как не меняюсь; ты повзрослеешь, обзаведёшься красивыми морщинками и уйдёшь. Или останешься на долгие годы, а у меня — по-прежнему молодое лицо, которое я захочу лично измять морщинами, чтобы не отставать от тебя. Я старше на восемь лет, но не знаю, что меня пугает больше. Ты так дорог мне, но я иногда не понимаю, — говорит Чан, вдруг обессиленный. — Почему ты со мной? Несмотря ни на что? Минхо подходит к нему, сидящему на стуле, их колени соприкасаются и говорит: — Потому что я хочу быть с тобой. Мне нравится твой характер, твои привычки; твоя улыбка и твоё красивое, сосредоточенное лицо на музыке лицо, твой направленный на меня взгляд и твои прикосновения. Мне нравится спать с тобой или не спать; мне нравится ходить с тобой в бассейн и нравится ничего не делать. Хочу быть рядом, хочу касаться друг друга или просто смотреть на тебя. Ты — мой выбор. Я не могу перечислить всё, особенно те моменты или черты, часть из них во мне уже на интуитивном уровне. И не могу как по волшебству унять ни твои, ни мои тревоги. Мне просто нравится то, что есть сейчас, мне нравишься ты. Моя грудь наполняется теплом при мысли о тебе. Этого достаточно? — Да. Потому что моя грудь наполняется теплом тоже. *** Годы вампирской бессонницы отучили его закрывать глаза с приходом ночи. Чан все ещё спит урывками, но он старается, и его распорядок определённо становится ровнее. Возможно, он продолжил бы жить со своим эксцентричным пониманием времени для сна, потому что раньше грани реальности терялись, а планирование отдыха, когда ты считаешь, что тебе все равно, - странная концепция. И всё же необходимая. Для него самого и ради совместного времени Минхо. Он-то живёт в идеально выверенной взаимосвязи со своими природными биоритмами, иногда упрямо гонит сон и ждёт его, потому что не виделись весь день, а половины оставшейся им ночи слишком мало. От привычной бодрости не остаётся ни следа; он уходит на пробежку, ополаскивается в душе и собирается на работу будучи сонным, ласковым и хмурым облаком. Чану стыдно, и ради них обоих он изменяет свои привычки. Впрочем, как и Минхо. Он любит находиться в кровати и любит, когда к нему присоединяется Чан. Иногда они оба спят, иногда — нет. За две недели до презентации альбома, когда Чан ещё не решил, сколько песен выпустит, Минхо просыпается среди ночи и пять минут наблюдает, как он смотрит в потолок. — Чан, — Минхо нависает над ним, трётся о щёку. — Долго не спишь? Время почти четыре. Полежи со мной час и иди. Не мучайся. Чан обхватывает его горячее тело и тянет на себя. С тихим и довольным уханьем Минхо укладывается на него поудобнее. — Ты не любишь просыпаться утром в кровати один, если мы легли вместе, — говорит Чан. — Ага, — легко признаёт Минхо. — И не люблю, когда ты волнуешься. Всего лишь одно утро. А то ты так никогда сон не наладишь. — Приду пораньше, чтобы принести ужин. Ладно? — М, — согласно тарахтит Минхо и плавно погружается досыпать. *** Они оба предпочитают быть в тишине дома благодаря специфике работы, но их тишина одна на двоих и состоит из уюта бытовых звуков: из шагов в мягких тапочках, шкворчания еды на сковородке, мягкой игры на укулеле вполголоса, шороха и всплесков воды в душе. Из разговоров обо всём или ни о чём. Иногда говорят о прошедшем или грядущем дне, о планах на неделю или выходные, о погоде, о реабилитационном центре, о новом шампуне, о вредном начальнике, о друзьях или работе, о соседской собаке, что справляет нужду на клумбу с цветами. Вечером Чан оплачивает онлайн счета за квартиру прямо на кухне, потому что Минхо в это время ужинает; их ноги под столом соприкасаются намеренно. Когда Чан откладывает последнюю квитанцию и выключает ноутбук, ему прилетает вопрос: — Расскажи, чем тебя так цепляет музыка? — Почему ты спрашиваешь? — Просто интересно, — он жмёт плечами. — Мне нравится смотреть на тебя за работой. Интересно сравнить наши ощущения — мои в танцах и твои в музыке. Со стороны ты выглядишь очень… Привлекательно. Не просто ты за работой, а именно твоя профессиональная сосредоточенность и педантизм. Какая-то сверхконцентрация. Приятно смотреть. Ты серьёзен — красиво, заманчиво. Чану сложно ответить, облечь такие эмоции и чувства в простые слова затруднительно. Минхо не торопит его. Они обсуждают музыку до тех пор, пока не приходит время лечь в кровать, а затем ещё немного. — Это как долго искать способ решить математическое уравнение и найти верный ответ единственным в классе, — заключает Чан, Минхо под одеялом хихикает и сонно ворочается, едва держит глаза открытыми. — Как слушать твоё спокойное дыхание среди ночной тишины. Спи, — Чан обнимает его, и Минхо засыпает. «Ему интересно твоё прошлое и твоё будущее, твои вкусы, окружение, амбиции, — настойчиво резюмирует голос внутри. — Разве это не удивительно?». Нет. Чану интересно знать то же самое о Минхо. Не удивительно. Потому что взаимно. *** Они не видятся практически неделю, потому что несколько дней подряд у Чана ночные съёмки, и он заползает под одеяло за час до пробуждения Минхо; днём на долю Минхо выпадают особенно изнурительные часы работы с трейни и съёмки новой танцевальной программы, а ближе к вечеру он монтирует с оператором интервью, которое скоро выйдет в свет. Эта круговерть заканчивается почти одновременно, в ничем не примечательную среду. Чан записывает последнее выступление и возвращается к себе под утро. Необычное чувство: обычно Минхо ложится первым; но сейчас кровать пуста. Чан всё равно ложится, засыпает и даже спит чуть дольше обыкновенного. Полдня с удовольствием убирается в квартире, потому что прежде не было всерьёз заняться пылью на полу и шкафах. А ранним вечером встречает Минхо у здания его агентства, и они вдвоём спускаются в метро. Чана чуть не сносит людским потоком, но хватка Минхо цепкая. Они пропускают два поезда, прежде чем в числе первых пробраться в вагон. Тесно. Чан впервые за долгое время оказывается в метро в час-пик. Количество людей, толчея тел и покачивание вагона на поворотах, спёртый воздух и неуловимо кривящиеся при взгляде на него лица — он в маске и кепке, только глаза и видно. Чан хочет выбраться отсюда и пойти пешком или заказать такси. Какого чёрта они не заказали такси? — Хорошо, что ты не айдол, — льётся ему в уши речь Минхо, а на солнечное сплетение опускается непривычно ледяная ладонь, признак недостатка сна, Чан накрывает её сверху своей рукой и прячет улыбку на его плече. И правда хорошо, что он не айдол. В прочем, он бы все равно стоял к Минхо так же близко как сейчас, и так же уверенно касался его шеи поцелуем. Может быть, не сразу и не так смело. Но Чан этот момент ощущает столь правильным, что уверен - он оказался бы здесь каким бы путём не шёл. — Выйдем на следующей? — Плевать, — отвечает Чан. — Давай до нашей? Прогуляемся, возьмём тебе еды, поужинаем… И отоспимся вдоволь. У нас обоих завтра выходной. — Раньше полудня ты из кровати не выберешься. И я тоже. — Мне нравится эта угроза, — признаётся Чан и аккуратно, тайком, клюёт поцелуем в плечо. Перед лицом такой серьёзной опасности поездка вампира в переполненном людьми метро сильно падает в его анти-рейтинге. *** Они быстро и легко определяются с совместными планами на вечер. В конце недели Минхо вновь зовёт его плавать в бассейн, а Чан предлагает сходить в кинотеатр на старый фильм через выходные. Они выходят за рамки одной недели, потом — месяца. И затем естественно оказываются причастны к ещё более долгосрочным планам друг друга. Например: — Поедешь со мной на Чусок в Кимпхо? — спрашивает Минхо в конце августа, и Чан соглашается. Или: — У меня в начале декабря истекает срок аренды этой квартиры, — замечает Чан при взгляде в планер на ближайшие три месяца. — Продлишь? — Нет, — Чан открывает вкладку с понравившейся квартирой и протягивает телефон Минхо. — Давай съедемся? — Давай, — соглашается он. — Только декабрь и январь всё равно на две квартиры жить, тебе надо подписывать договор, чтобы не забрали раньше нас квартиру, но я не хочу платить неустойку за свою. Хорошо? Хорошо. *** Как понять, что человек — твой? Он интересуется твоей жизнью, задаёт интересные, неодносложные вопросы и неодносложно отвечает. Если узнаёт, что тебе что-то не нравится, то меняется сам. Он не всегда с тобой соглашается, но всегда поддерживает. Если ты о чем-то мечтаешь, не ставит тебе ультиматум, но тянет вас обоих за волосы, чтобы поскорее это реализовать. Он не вызывает в тебе эмоциональные качели. Если причиняет боль, искренне извиняется и перестаёт совершать и говорить то, что намеренно ранит. Он не врёт, не избегает разговоров, не отдаляется… Всё обоюдно. Это не обладание и не слияние. Нечто большее. *** — Ты весь вечер задумчивый и пялишься в стену минут двадцать. У тебя всё в порядке? — спрашивает Минхо, садясь рядом так, чтобы видеть его. Чан поворачивается к нему и интуитивно устраивается зеркально. Минхо улыбается и легко пинает его ногой. — Всё хорошо. Думаю о том, как порой меняется жизнь и сколько поворотов я совершил за все время. — Значит, это хорошие размышления, и ты счастлив? — Да, так и есть. Пришёл к выводу, что увольняюсь с работы. У меня отпало желание и необходимость в этом виде деятельности. Теперь только музыка. Только, может, подыщу себе замену и расскажу об основных делах. — А что с реабилитационным центром? — Ещё не решил, — пожимает плечами Чан. — Никто не ограничивает мою деятельность вне лейбла в принципе, и это всё на моё усмотрение; но, думаю, я буду проводить встречи до момента релиза альбома, а затем посмотрю по ситуации. Может быть, он и не станет успешным вовсе, но я уверен в нём и уже считаю объективно хорошим. — Вне всяких сомнений, так и есть, — Минхо причудливо моргает, будто у альбома нет причин не выстрелить. — С твоим перфекционизмом и вниманием к деталям он будет идеален настолько, насколько вообще может быть идеален первый альбом. Твоя маниакальная сосредоточенность, когда ты в студии, меня восхищает. — Да, я знаю, — улыбается Чан, вспоминая их спонтанный секс, — точно так же, как меня восхищает твоя, когда танцуешь. Ты меня вообще всегда возбуждаешь. По всякому. О чем думал сегодня ты? — О всяком разном, — жмёт плечами Минхо. — Собираюсь с мыслями, чтобы снять новый подкаст — про вампиров. Что ты об этом думаешь? — Смело и сложно, но нужно и интересно. Это хорошая идея, и ты отлично делаешь подкасты. Уже обдумал, как все произойдёт? — В общих чертах. Знаю, что хочу показать, но не уверен, согласится ли кто-то в этом участвовать. — Знаешь, — задумывается Чан, — возможно, одного кандидата я могу тебе подкинуть. Он с руками тебя за идею оторвёт. Сможешь съездить завтра со мной на работу? Познакомлю тебя с моим начальником. — И заодно уволишься? — смеётся Минхо. — А давай. *** Чан действительно предупреждает о скором увольнении, но обещает не торопиться и доделать некоторые дела перед уходом. — Да, совсем тяжело без тебя будет, — признаёт Чонин. — Вообще-то, есть выход. Помните, мы думали над тем, чтобы привлечь к работе блогеров? Давайте сделаем наоборот, — говорит Чан. — Давайте мы окажемся привлечены к работе блогера. Знакомьтесь, Минхо. Минхо присоединяется к обсуждению, коротко рассказывает о себе и подробно излагает свою идею. — Получится практически полноценный репортаж, — обдумав идею, говорит Чонин. — Более эмоциональный и эмпатичный, но да. Это стилистика моего блога, которой я буду придерживаться и в этот раз. Таким образом, у меня будет подкаст, у вас — нужное внимание и, возможно, привлечение людей и вампиров. Конечно, будет много довольных и крайне недовольных. — Пока ничем не отличается от политики, — отмахивается Чонин. — Вы работаете по сценарию? — Я составляю список вопросов и могу отправить его заранее, если хотите. С вашей стороны я бы хотел узнать, о чем хотите ещё помимо этого рассказать лично вы, чтобы составить график съёмок и примерный план повествования в целом. — Чан, ты всё спланировал? После подобного я не могу тебя не отпустить, это просто негуманно. — Да, — улыбается Чан. — Но не переживайте, сначала я подыщу кого-нибудь на моё место. — Как насчёт того, чтобы сначала снять подкаст? — спрашивает Минхо и объясняет. — Найти кого-то просто так довольно сложно, но по статистике у меня довольно неплохой отклик после выпусков. Откровенно говоря, думаю, в этот раз будет ещё больше. Уверен, что если мы обозначим вопрос о поиске вампиров для вашей деятельности, кто-нибудь обязательно спросит подробности. И тогда Чан свяжется с ним. — Согласен, но не стоит открыто устраивать кастинг, — предупреждает Чонин. — Иначе к вам постучатся не только те, кого мы ищем, но и те, кто захочет высказать своё мнение вам и нам. — Разумеется. Просто буду бдителен с комментариями. — Я и секретарь подключимся тоже, — соглашается Чан. — Потом свяжется с теми, кто покажется заинтересованным, и дадим электронную почту для связи. — Неужели мы сдвинемся с мёртвой точки? — с неверием вопрошает Чонин. — Наконец-то работать станет проще, а. *** Минхо начинает подготовку к интервью и делает это очень тщательно. Чан видит это лишь урывками, когда Минхо вечером открывает блокнот и черкает в нём свои идеи. Обычно именно он наблюдает за работой Чана, но и этот ракурс Чану нравится — они словно меняются местами. Он понимает, почему Минхо заходит к нему в студию, если свободен, и поглядывает на него с дивана. Щёки покалывает стремлением разрумяниться, он прикусывает губу, наблюдая за Минхо. Ох. *** — Я бы хотел дать тебе интервью; если оно тебе нужно или не хватает части материала. — Правда? — Да. Буду бороться, если в лейбле скажут хоть слово против, но вряд ли. Сделаю это в любом случае. — Иди сюда, — говорит Минхо и сам впечатывается в него своим телом, Чан упирается лопатками в стену; их носы соприкасаются, но в глазах — ни капли смеха, будто речь не просто о каком-то подкасте, а о целом множестве важных вещей. — Я думал спросить тебя с самого начала, но не хотел, чтобы ты соглашался только из-за того, что я попросил. Блять, я… Очень ценю это. Я счастлив. Он сверлит Чана своими божественными глазами, и Чан не понимает, как можно не любить его и не желать делать счастливым каждый грёбаный день. В Чане океан смелости и готовности изменять себя и мир; он доверяет Минхо и хочет сделать это вместе с ним. — Я предполагал, что ты спросишь об этом, но в тот момент мне бы потребовалось больше времени на размышления. Наверное, я не был готов так, как сейчас, и мог бы отказаться. Спасибо тебе, — говорит Чан, сжимая его ладони, и смакует губы напротив своими. Минхо отвечает так остервенело и правильно, что Чан с трудом отступает от стены. Тянет его в спальню и требует: — Возьми меня, сейчас. Незамедлительно. Хочу тебя сверху. — Тогда ложись, — просит Минхо, отстранившись, чтобы снять кофту. Чан опускается на кровать, вид снизу вверх разгоняет кровь, под таким взглядом единственный выход — принять всё и только исступлённо скулить. Минхо терпелив и усерден, он разбирает его до самого основания, до обнажённого внутреннего нерва, до двух оргазмов лишь от его рук, губ и языка. Дальше — хуже. И запредельно лучше. Чан тает, теряя все силы до последней, а потом пробуждается наполненным новой энергией до краёв. Он делает подсечку, Минхо падает на кровать, не успев раздеться; Чан достаёт его член из брюк и наконец-то насаживается. Блять, он истосковался по этому. Ощущения внутри, щекотание от соприкосновения с одеждой чувствительной кожей бёдер, помогающие двигаться горячие руки заставляют его кончить ещё раз. Возмутительно приятно. Минхо накидывает ему на плечи кофту, он не кончил, и Чан, стиснув его внутри, двигается медленно-медленно, выдавливает из него оргазм. Стонет Минхо до ужаса красиво, Чан, целуя в центр дрожащую гортань, губами пробует каждую полуноту на вкус. *** Джебом оказывается прав в том, что альбом будет популярным, но никто из них не ожидает, насколько. Официальный дебют Чана наступает раньше, чем планировалось, и они всей компанией следят за растущим рейтингом альбома. Он даже записал несколько выступлений, одно из которых номинировано на телевизионную премию. Они собираются в студии Чана и устанавливают проектор, чтобы следить за результатами. На экране фотографии нескольких соло-исполнителей и обратный отсчёт; в комнате очень громко, Чан чувствует вибрацию телефона в кармане. Он отвечает на звонок Минхо, когда отсчёт приближается к тройке, и в этот момент происходит одновременно две вещи. Чан выигрывает эту премию. Все вокруг взрываются криками и аплодисментами в честь его первой победы, но он отчётливо слышит Минхо, говорящим восторженным голосом ему прямо в ухо: — Ты попал в Билборд 200, знаешь? — Что? — спрашивает Чан, аж вставая с дивана, он жестом просит всех вокруг быть чуть тише. — Ты шутишь? — Немедленно посмотри их сайт, — просит Минхо. Видимо, лицо его выражает нечто непонятное, раз Джебом убавляет звук на колонках и спрашивает: — Что произошло? — Минхо сказал, я попал в Билборд-200. Несколько человек тянутся за телефонами. — Какая строка? Чан включает громкую связь, Минхо называет 190 строку. — Чёрт, чувак! — кто-то открывает сайт, все взгляды прикованы к списку. Чан смотрит на повёрнутый к нему экран телефона. Как такое возможно? — Чан, это превосходно, — смеётся Минхо. — Поздравляю тебя. Это окончательно срывает тормоза с окружающих, они становятся ещё громче, втягивают Чана в групповые объятия, он перестаёт считать, сколько раз его хлопают по плечу, но осознаёт, что Минхо всё ещё висит на телефоне и радуется за него. Он выключает громкую и выходит из студии в коридор, садясь как есть, на пол. Минхо тепло напевает ему в ухо поздравления и нахваливает, Чан откидывает голову назад и просто наслаждается, что даже так он рядом. Блять. — Хочу, чтобы ты был здесь, — говорит Чан. — Хочу обнять тебя прямо сейчас. Спасибо, что ты со мной хотя вот так. — Отпразднуй в лейбле и возвращайся домой, — не узнать в его голосе улыбку невозможно, Чан слышит, как падёт на пол одежда. — Или мне приехать? — Ты только что вернулся домой, отдыхай. Я приеду через час, ладно? Мы здесь все семейные, и не будем праздновать долго, — говорит Чан и наслаждается хихиканьем Минхо. Он знает, почему это вызывает такую реакцию, и улыбается сам. Блять, как меняется его жизнь. Как он и Минхо изменяют её. Чудесные ощущения. — Но, Чан, — голос Минхо становится серьёзнее. — Ты уверен, что мне стоит выкладывать твое интервью? Это может негативно повлиять на альбом и… Все остальное. — Уверен. Хочу этого не из-за рекламы или чего-то подобного, просто… Это логический итог. Будто я подведу этим самым черту. Я не скрываюсь. Не боюсь. Рядом с тобой я чувствую себя готовым бороться с чем угодно. За себя и за тебя. За нас двоих. Это ничего? — Это прекрасно, — полушёпотом признаёт Минхо. *** Чан смотрит на уведомление об обновлении канала Минхо и понимает, что не хочет откладывать просмотр до дома. Минхо на его глазах работал над идеей и доводил её воплощение до совершенства с той же тщательностью, что огранивающий бриллиант ювелир. Чан хочет увидеть результат его труда. Он собирается закрыть дверь и не отвлекаться, но его окликивает Джебом: — Тут от друзей интересное предложение с разогревом. Хочешь? — Хочу, обсудим через два часа? Там вышло интервью, — Чан открывает дверь пошире и отходит в сторону. — Зайдёшь посмотреть? Над чем бы ни работал Джебом, он откладывает дела и соглашается. Чан включает подкаст на компьютере и отъезжает на стуле чуть в сторону, чтобы Джебому с дивана было видно. Это не первое видео, которое Чан смотрит у Минхо, и триггер-предупреждение в дисклеймере стабильно присутствует в каждом. Впрочем, обычно его канал смотрят те, кто знает, на что идёт, ведь блог Минхо о себе и тех, кто тоже подвергался насилию со стороны вампиров. За исключением того, что новое видео - это интервью с вампиром. Операторы, которых нанимает Минхо, приближают камеру и наводят резкость, это портретная съёмка, не видно даже плеч, только его лицо близко, и свет настроен как-то особенно удачно; он отчётливым, холодным бликом отражается в тёмных глазах. Взгляд направлен не напрямую на зрителя, а сразу ему в душу и голову. Когда начинает говорить — его оттуда не вытравить при всём желании. — Мой блог никогда не был чем-то односторонним, — говорит он, — у меня была потребность в том, чтобы рассказать о своём травмирующем опыте, а потом — вместе с вами обсудить ваш. Это — самый смелый подкаст, — гипнотизирует Минхо. Чан задумывается, действует ли это так особенно на него одного или Минхо завораживает всех. Близкая съёмка играет злую шутку: это откровенно, честно; захочешь — не выключишь, пока не дослушаешь до конца спокойную, тихую и влиятельную речь Минхо. — Я с самого начала знал, что однажды сделаю интервью с вампиром. С тех пор, как впервые взял интервью и опубликовал его в блоге. Не знал только, как и когда. Ты можешь выключить, если тебе страшно, или набраться смелости и досмотреть до конца. Вслед за прологом почти два часа разговоров с вампирами и людьми; Минхо постепенно раскрывает чужие истории, камеры ловят мельчайшие эмоции всех, кто повествует о себе. Чан знает, что Минхо спрашивал интервьюируемых о раскрытии личности, предлагал альтернативу — сесть спиной к камере и обойтись без настоящего имени; но в итоге никто не сидит к камере спиной, никто не прячется. Темы разговоров разные. О роковом нападении, обратившем человека в другую сущность, о принятии или непринятии себя; об отчуждении и возможностях, о холодном игнорировании общества и прятках ото всех. Так как это всё ещё блог о Минхо, он много рассуждает на камеру сам с собой, и использует это как переходы между сценами. Например, рассказывает, что его спортивный тренер, сюрприз, вампир. В следующем кадре Чанбин. Они снимают средний план, чтобы было видно обоих, но в нужный момент на экране только лицо Чанбина и его довольная улыбка, когда Минхо хвалит его. Оказывается, на него напали в пустом вагоне метро поздним вечером, и ему пришлось платить штраф за проезд конечной станции. Когда он очнулся, даже не сразу понял, что не так. Старые знакомые в спортзале рискнули принять его на работу несмотря на возможное осуждение, но сюда ходят в основном завсегдатаи, которые знали Чанбина человеком. Но вернуться в университет, в общество, неблагоприятно расположенное к нему, и физически забрать необходимый для работы диплом было крайне сложно — морально. Теперь в тех условиях, где ему искренне рады, персональные тренировки под его руководством расписаны на несколько месяцев вперёд. Люди высокой государственной службы немного иного порядка, и в некотором смысле депутату возвращаться на работу было относительно легко. Чонин рассказывает, что сначала продолжал свою деятельность дистанционно на больничном, когда вернулся в офис будучи вампиром, его не стали прямо избегать — политика вещь тонкая и своеобразная, от него даже за круглым столом не отсели, хотя, возможно, кому-то и хотелось. Если игнорировать существующее двустороннее отчуждение, станет хуже и сложнее жить. Дело даже не в том, что большинство людей игнорирует вампиров, а в том, что многие вампиры боятся чужой реакции, даже если не причастны ни к одному нападению. Начинают бояться сами себя и выбирают изоляцию. Чонин говорит: — Это не позволяет людям узнать другую сторону вопроса, понимаете? В кадре Сынмин, Минхо спрашивает у него: — Откуда взялась идея о всесильных вампирах и почему её до сих пор никто не развенчал? Знаю, что твои исследования уникальные. Расскажи о них. Сынмин рассказывает о состоянии здоровья и приводит в пример диаграммы изменений нескольких вампиров под его наблюдением. Кое-кто наблюдался у него до обращения, и это позволяет лучше увидеть динамику. На самом деле, с медицинской точки зрения нет никакой сверхсилы, скорее, — наоборот. Мало того, что обращённые борются с тем, что теперь иной сущности, так ещё и с рождения знакомый организм прекращает работать привычным образом. — Я работаю именно над этим — не позволить организму заглохнуть от бездействия. Да, необходимые для жизни функции перестают работать, да, процесс инерционного существования затягивается на десятилетия. Но хорошо ли это для организма? Нет. Любое существо рождается, живёт и умирает. С вампирами иначе: они родились, жили, умерли людьми, и обратились в нечто другое, отринув и смерть, и жизнь, и рождение. Пограничное состояние, словно кома. Почти есть или почти ушёл, но в сознании. Человек умер, а процесс его ухода растянулся настолько, что стал почти что вечным. Неизвестно, как и почему это произошёл сбой. Но он произошёл. Можно попробовать поддержать организм, а можно позволить ему загнуться. Чан в какой-то момент погружается так, что не думает увидеть на какой-то минуте в кадре их двоих, но — они есть. Непривычно видеть на экране своё лицо. — Выходит, признав свою слабость, ты стал сильнее? — Да. Перестать быть человеком — значило быть слабым для меня. Но в итоге я пришёл к выводу, что все вращается не вокруг физической сущности, а вокруг внутреннего качества — человечности. Когда человек перестаёт быть человеком, он не человек и не зверь. Нападение на человека человеком это не охота не ради добычи; охота ради страха, мольбы о пощаде, имитации власти. Это не сила, а представление бессильного о ней. Будит ли обращение в вампира всё самое худшее в людях? Укус не уничтожает внутренние моральные ориентиры, наоборот — возводит их в новую превосходную степень. Можно источать злобу и провоцировать, прежде всего, самого себя; а можно даже с новой сущностью остаться человеком. — Звучит непросто, а определение человечности ставит в тупик многих людей. Как ты нашёл этот баланс с собой? — Не находил, просто… Перестал с собой спорить. Без оглядки и сомнений в праве ли я здесь быть. Это была даже не рефлексия, это постоянный вопрос к себе, достоин ли я? Отчасти я всё человек, так как был им рождён. Умер, перестал им быть. Что дальше? Кто я?Оказалось, всё просто. Важно то, что я — есть. Поэтому я следую указаниям своего врача и психотерапевта. Я занимаюсь тем, к чему всегда лежала душа, и близок с теми, кто мне нравится. *** Видео заканчивается, несколько минут они сидят в тишине. Чан наблюдает, как растёт число просмотров на счётчике под его видео. Это катастрофа. Прекрасно. Может быть, обществу не хватало подобного — дерзкого, правдивого и этичного. Кое-кто в комментариях узнаёт лицо Чана. Он поворачивается к Джебому. — По-моему, неплохо вышло, что скажешь? — Это… Вау, — качает головой он и чешет затылок, подыскивая слова. — Если он ещё не очень популярен, то после этого тик-токи с его лицом и цитатами разлетятся повсюду. Сколько там просмотров? Материал интервью — разрывная граната. Это будет восхищение и ненависть одновременно. Его могут сожрать. — Ему не привыкать, — отвечает Чан, в комментариях он видел и благодарность и поливание грязью, но это сопровождает Минхо с того момента, как он завёл свой первый блог. — Минхо может постоять за себя сам, но я поддержу его и заступлюсь в любом случае. — Ты с ним встречаешься? — Да, это проблема? — Нет, всё заебись, он вроде клёвый. Стоит признать, что тебе это интервью тоже сыграет на руку, и люди начнут тобой интересоваться. К тебе тоже начнут цепляться, осуждать, показывать пальцем, понимаешь. Хотя антиреклама, если кто-то рассматривает тебя и твою сущность так, не менее эффективна с точки зрения рынка. — В меня уже тыкали пальцем и сторонились, теперь они просто смогут высказаться в интернете. И что? Если будет ненависть, а она будет, я переступлю через неё. Люди могут бесконечно ныть и писать гневные комментарии, какое мне до них дело, когда я наконец делаю то, что хочу, и встречаюсь с тем, с кем хочу, и чувствую себя сильным? В лейбле ведь нашлись люди, которым всё равно, вампир я или человек. И там найдутся. Джебом, поднимаясь с дивана, начинает смеяться. И, хлопнув по плечу, уходит. — Ты настолько нам подходишь, насколько не можешь себе даже представить. Всё будет круто. *** Если сначала Чан отнёсся к идее снять музыкальное видео с сомнением, то со временем его азарт растёт, и он сам поднимает этот вопрос повторно. Чан немного возмущается на себя из-за того, что не продумал подобные вещи и детали с самого начала, но быстро оставляет это и спрашивает мнение ребят в лейбле. За постановку клипа берётся Джебом, и это означает одно — очень богатая, блестящая и пустоватая картинка, присутствие очень раздетых девушек и, возможно, грилзы. Времени для работы в обрез. Чан звонит Минхо, потому что чувствует себя неудобно. — Не разбудил тебя? Чан слышит шорохи одеяла, какую-то лёгкую, приятную музыку на фоне, но голос Минхо бодрый. — Нет, только прилёг. Ты приедешь? — Да, да… В скором времени. На самом деле, я хочу тебе кое-что… Сказать? Чан не тянет время и коротко объясняет, какой клип они собираются снять для заглавного трека. Минхо внимательно его слушает. — Ладно, — спокойно, чуть удивлённо отвечает он. — Тебя беспокоит, что к тебе для сюжета прилипнут раздетые девушки? — Нет, я просто хочу, чтобы ты знал, и это не стало бы неприятной новостью для тебя, когда ты увидишь видео. Это просто… Дурацкое хип-хоп видео. — Даже тот факт, что ты звонишь и сообщаешь мне, кто, как и в какой степени раздетости тебя обнимет во время работы, удивительный. — Не хочу, чтобы ты воспринял это как повод… Для ревности? Не знаю. Ты не похож на человека, который ревнует близких людей, несмотря на знак зодиака, но… Не хочу, чтобы тебе было неприятно. Это правда просто работа. — Спасибо, что предупрежлаешь. Я не стану ревновать. У них ведь не будет того, что есть у меня? — Ни за что, — отвечает Чан. — Хорошо, — довольно тянет Минхо. — Почему бы тебе не сделать дурацкое хип-хоп видео своим? Добавь что-нибудь уникальное, ты это умеешь. Как Минхо умудряется одним лишь словом усмирить его переживания? Уникальный здесь он. Чан возвращается к Джебому озарённый идеей, вернее — подачей; решение не ново, но есть возможность сделать его интересным. Чан добавляет в него ощущение сюрреализма происходящего и снимает себя на старомодную камеру. Это круговерть людей, алкоголя, событий, громкого, дорогого и пустого веселья; его потерянное лицо на фоне темного неонового освещения выгодно выделяется. Будто он один трезвый и чистый на трип-вечеринке, где ему скучно и одиноко. Кое-где у Чана неестественно мелькают глаза, к нему липнут люди, он вырывается из их навязчивой компании и бредёт по вечеринке дальше. Сниматься весело. И сложно, когда не с первого раза получается добиться желаемого. Под конец съёмочного дня рука, державшая камеру, словно немеет. Последующая работа от него мало зависит, но он предпочитает контролировать весь процесс, каждую секунду клипа. Они снимают клип за два дня, ещё два уходят на постпродакшн; кадры монтируют и корректируют цветовой баланс, делают классные переходы. Чан и кое-кто из команды внимательно смотрят получившийся итог, комментируют со смехом некоторые кадры. Напоследок они шумно благодарят друг друга и хвалят за проделанную работу. Предлагают вместе выпить, но Чан отказывается, а потом рядом с ним оказывается одна девушка, снимавшаяся в массовых сценах. — Не отказывайся. Ты же главная звезда вечера, — говорит она, интонация в её голосе несёт в себе определённую цель и обещание на вечер, поворот тела, расположение слишком очевидны. Чан освобождает свою руку из её лёгкой хватки. — Нет, у меня уже есть планы. — И ты не хочешь, не знаю, прогуляться или сходить в клуб? — Нет, я уработался, если честно, - улыбается Чан и протягивает ей кулак, чтобы она прикоснулась по нему своим. - Хочу закончить поскорее свой рабочий день и пойти домой. Не обессудь, о’кей? Чан не хочет говорить, почему так рвётся домой. Всего через каких-то полчаса он смоет с себя пыль дня и липкость тел нанятых Джебомом танцоров, выпьет витамины и наконец залезет под одеяло к Минхо. Они пролежат рядом, пялясь друг на друга, минимум до полудня. У них долгожданные выходные, и Чан хочет сводить его на свидание. — Ладно, — роняет девушка и пятится обратно. - Покеда, Крис! Чан забывает о ней в ту же секунду, когда кивает на последок и достаёт телефон. Он не открывает мессенджер, зная, что в сообщениях висит просмотренная двадцать минут назад фотография Минхо, сделанная в кровати на свежих, ещё не смятых ими простынях, пусть поблизости никого нет. Слишком... по-родному. Не для посторонних глаз. Только для них двоих. Он заказывает такси, не желая терять ни минуты. *** Проходит некоторое время, и не заметить успех Чана в музыке невозможно. Ему приходится чаще носить маску в общественных местах, впрочем, Минхо говорит, что из-за стиля одежды, телосложения и кудрей, если он не прячет их, сложно его не узнать. Но Минхо предвзят, и Чан молча утаскивает его на свидание в крошечную рамённую. Иногда его фотографируют издалека, если и впрямь узнают, но до тех пор, пока никто не лезет ему с камерами прямо в лицо, Чан не возражает. Он периодически листает Твиттер, и помимо прочего контента с ним самим, фотографии его на улице попадаются весьма часто. Обычно Чан узнаёт, где это было сделано и в какой день, и знает, что сфотографируй его кто минутой позже, то общественность пестрила бы мнениями о том, с кем именно он целуется крайне ранним утром на реке Хан. Примерно так и происходит. Их чаще ловят вдвоём, просто потому что они часто гуляют, в то время как популярность Чана растёт, а Минхо уже является публичной личностью некоторое время. Разумеется, его узнают. Это вызывает шквал разнообразных комментариев, особо смелые пишут во время трансляции Чана, где он слушает свой альбом и отвечает лишь на те вопросы о себе, на которые хочет ответить. Комментарий грубый. «Что за хрень? Они так близко, и вы говорите, что они — друзья? Им следует расстаться, пока не произошло ничего плохого. Почему они вообще вместе?» На нём практически равное количество лайков и дизлайков. Чан знает, что если бы был айдолом, ему вряд ли сошли бы с рук следующие слова: — Смешно, что некоторых волнует, насколько я близок с тем, с кем гуляю? Жаль, что мне неинтересно чьё-либо мнение по этому вопросу, кроме самых близких людей. Эти пустые комментарии бесполезны. В любом случае, я снова приступил к работе над новым альбомом. Стоит ли мне дать спойлер? У Чана загорается уведомление на телефоне, и без зазрения совести он открывает входящее сообщение. Там фотография Минхо на фоне рекламного стенда с фотографией Чана. «Селфи с известной дразнилкой». Забавный. Видимо, он смотрит трансляцию? Чан не знает, сталкивается ли Минхо с чем-то подобным, но он не кажется ни капли взволнованным по этому вопросу. Он просто не тот человек, кого задевают подобные комментарии незнакомцев. Чана это не задевает так, как могло бы задеть раньше; но если он встретит недопонимание или мнение — отстаивает свои интересы. *** Сон Чана становится продолжительнее. Он впервые засыпает раньше Минхо и просыпается, когда он тихо крадётся из кровати. — М, — низким и тихим голосом отзывается Чан, сил на большее нет, но Минхо оборачивается. — Хэй, — с улыбкой приветствует он и нежно целует его губы. Даёт выпить утренние витамины и укладывает обратно. — Поспи ещё, рано. — Ок, — Чану хватает сил вытянуть губы трубочкой и Минхо вновь клюёт их, ероша его волосы. Чан засыпает в то же мгновение и просыпается, когда Минхо готовит себе обед. Он проспал больше, чем обычно, и не пил кровь, поэтому голоден. Теперь его очередь красться; Чан обнимает горячее тело Минхо со спины и суёт свой большой, любопытный нос в кастрюлю. Кимчхиччигэ. Запах соблазнительный. — Дашь попробовать бульон? — Конечно, — Минхо вручает ему ложку и немного отодвигается, но Чан не убирает с его талии своей руки. Суп горячий, насыщенный и не очень острый. Чан не решается съесть кусочки кимчи или мяса, но выпивает ложек пять бульона прямо из кастрюли. — Вкусно! — Хорошо, — Минхо улыбается ему чаще. — Посидишь со мной, пока я обедаю? — Конечно, — соглашается Чан и незаметно для самого себя съедает половину порции Минхо, потому что у его тарелки оказывается несколько ложек, а суп — действительно вкусным. Когда горячий бульон попадает в его пищевод, Чан удивляется, насколько это приятное ощущение. Минхо готовит насыщенные бульоны чаще, Чан всё чаще присоединяется к нему, и вскоре осиливает целую тарелку самостоятельно. Он не знает, кто из них в этот день чувствует себя радостнее. *** Они спят с открытым окном. Чан ощущает утреннюю прохладу и, прежде чем открыть глаза впервые за сегодня, льнёт к Минхо в поисках тепла. Находит. Зачем желать вновь уметь испытывать холод, а потом искать способы согреться? Контраст приносит удовольствие, укрыться пледом или укрыться в объятиях, выбор — приятные размышления. Минхо не спит, листает ленту в инсте; они ворочаются, укладываясь поудобнее, Чан ложится ему на грудь, мельком видя дату и время на телефоне. — Сегодня тот день, когда на меня напал вампир. Странно, что я это помню, будто счастливую, знаменательную дату? Голос спросонья хриплый, глухой; на душе штиль, а в руках — Минхо. Или он в его, как посмотреть. — Не знаю, — отвечает он. — Я свой тоже помню. Это как смерть близкого человека, ты не думаешь, что запомнишь, но запоминаешь без каких-либо усилий. Честно сказать, иногда мы с моей мамой в этот день едим торт, потому что почему бы и нет? Я остался жив и здоров, — заключает Минхо и уточняет. — Твоё утро сегодня доброе? Чан улыбается заботе и ласково гладит пальцами кожу, тронутую солнечными бликами и вчерашними поцелуями. — Думаю, да. Идея с тортом классная. Я просто увидел дату и вспомнил. Хочу рассказать тебе. Ты не против? — Нет. Рассказать тебе о своём? — Я не против услышать. Не смотрел тот выпуск, где ты об этом рассказывал. Намеренно. Мы уже были знакомы, но я не хотел лезть, не спросив, потому что… Чувствовал какую-то ответственность, наверное. — Ладно. Кто первый? И Чан рассказывает. Это не секрет; он и раньше говорил об этом сколько раз — медсестре и хирургу в больнице, семье, полицейским, близким друзьям, терапевту, психотерапевту. Но именно сейчас воспоминания и слова даются легче всего. Может быть, это эффект времени, может — эффект того, кому говорит. Может — его собственные изменения. Всё разом. *** Гостиная взорвалась хохотом; шутка дурацкая, но им весело, они молоды и слегка выпивши. У Чана в руке бокал с недопитым красным вином и ещё один внутри, на шее золотая медаль — успела пройтись по рукам и зубам на пробу, едва не потерялась; он обещал отдать её маме в коллекцию. В доме друзей многолюдно, небольшой бардак, некрепкий алкоголь, весело и темно; праздник в полумраке. Жарко, тесно. На щеках остатки липкого блеска и пот, Чан поймал пару неряшливых поцелуев за вечер, слева и справа, в честь победы. Пора бы домой, но уходить не хотелось; хотелось выйти на улицу или нырнуть в стынущую воду и вернуться похолодевшим от ночного ветра или промокшим до нитки в бассейне; навести суеты, обнять кого-нибудь и согреться или раздеться и лечь под тёплое, невесомое как сладкая вата одеяло в постели. Он собирался вернуться до темноты, а время за полночь. Крис оставил стакан другу справа и открыл дверь в ночь. Глубокий вздох, и прохлада сладко наполнила лёгкие. Густой летний воздух кружил голову вместо крепости вина, он подпёр подбородок ладонью; звёзды над ним — постоянны и загадочны, пытаться сосчитать их глупо, но умиротворяюще. Сияло ли там его созвездие? Щёки свело улыбкой. Он сел на ступеньку крыльца, без сигареты, без кружки кофе, без алкоголя, без компании. На улице он, красный пикап напротив соседнего дома и череда изогнутых уличных фонарей, зачарованные ими тени вели к горизонту, прямо в тёмное, мерцающее небо. Игрался с волосами терпкий осенний ветер, прошил волосы, забирался под футболку, вызывал мурашки; на соседней улице резво надрывалась лаем собака; а у Криса в голове вертелась лёгкая песня, услышанная в чьём-то плейлисте в начале вечера, и он напевал её себе под нос в аккомпанемент с улицей и приглушёнными разговорами из приоткрытого окна. Тепло, несмотря на прохладу. Дверь в дом приоткрылась, выпустив веселье наружу, закрылась вновь, Крис не обернулся; кто-то неровной походкой крался по крыльцу, скрипев половицами, и упал прямо ему на плечи. Хохот троих людей: Криса, подпитого приятеля и его девчонки, которая предложила пойти вместе по домам — жили на одной улице. Он согласился, и она протянула ему его джинсовую куртку. Приятеля мотало на ступеньках, он был очаровательным пьяным добряком, и Крис с девчонкой подхватили его с двух сторон под локти, чтобы выровнять витиеватую траекторию. Их смешному трио бы прилечь как есть и смотреть на небо лёжа, но они шли к цели, задрав головы; асфальт под ногами от чего-то мягкий. Приятель выпутался из рук, отпросился за угол, три банки пива и порция виски это не шутки; Крис и девочка хохотали над ним и искали в небе созвездие дурака в его честь. Непонятный глухой звук, звонкий горловой бульк; нехарактерные звуки для тихой улицы. Крис обернулся и увидел, как последние силы у приятеля отобрали насильно, намертво вцепившись в шатавшееся тело. Девушка стояла на шаг ближе, Крис видел её распахнутый рот и отсутствие издаваемого крика, эту молчаливую волну, стекающую в его горячую ладонь, когда он накрыл ей её губы. Приятель не жилец, он пьян, податлив и обескровлен. Крис сжал девочку в руках, она едва держалась на ногах от страха, их обоих пробило холодным потом, и они вместе сделали несколько осторожных шагов назад, а потом сорвались с места. Судорожный побег. Сил закричать у неё нет, дыхание в её лёгких сорвано. Крис слышал рыдания и продолжал грубо тянуть за руку, их громкий топот рикошетил от стен и бил по ним эхом ещё сильнее. Преследование или нет — он не слышал, в ушах оглушительно пульсировала собственная кровь. Это неважно. Нет времени на анализ ситуации, лишь цель — бежать, пока бежали ноги, и спрятаться, как только мелькнёт перед глазами укромный уголок, но улица как жердь прямая, единственный шанс — чей-то уютный задний двор. Он свернул в сторону, девчонка споткнулась на вираже и содрала об асфальт колени, Крис силой упорства дёрнул её на себя и побежал дальше. Перед ними тупик, забор из металлической сетки; он пытался подсадить девушку и помочь ей перелезть через ограду, она не могла ухватиться за трубу наверху и свернула бы себе шею, перетолкни её Крис через верх. Он перелез через забор сам, перекинув через него ногу; удерживать себя там едва ли возможно, но он терпел. Крис сгруппируется и переживёт боль через силу, но затащит её наверх, и они упадут вдвоём. Он протянул ей руку, поднял к себе. Рывок. Их мокрые ладони расцепились. Крис потерял равновесие и упал, во всём теле боль, руки разодраны металлическими прутами сетки, спину отбило землёй. Он кряхтел и искал её взглядом. Наткнулся на чужой. Жестокий, нелюдской. Она упала по ту сторону ограждения, повисла в хватке, не достигнув асфальта. Чавканье. Источник пищи кричал и бился в этих руках, терял силу и обмяк. Дикая неаккуратность. Несколько тёплых капель прямо на его лице - кровь, которую секунду назад ещё разгоняло по сосудам истерично бившееся сердце. Паук ужаса начал плести свою липкую сеть. Крис не успел осознать спектр своего страха. Перед глазами пелена. Алый. Алый. Алый. Алый. Алый. Надо бежать. Хищник поймал его на слове. Крис барахтался на земле, ставшей дегтярно вязкой, пытался подняться. Блять. В заборе дыра с человеческий рост. Фигура наступавшего на него существа не крупная, но движения и дикий подсвеченный зелёным бликом взгляд сбивал с ног. Крис попытался отползти, земля под ногтями, трава мокрая и холодная, ладони проскальзывали. Он чувствовал на себе прикосновение смерти: она чужой рукой немилосердно схватила его за лодыжку и придвинула ближе. Все его израненные жилы и мышцы напряжены; нужно начать с боли, острые зубы впились в бедро — приятного аппетита. Существо присосалось и жадко глотало его кровь, его не оторвать; голова кружилась, Крис попытался вцепиться в волосы на чужом затылке, но бесполезно, пальцы как безвольная, разваренная лапша. Крис возопил не своим голосом, это предсмертный крик, последняя попытка оторваться; крик бесконечно летел в темноту собственный волчий рёв рвал его тело и добивал ещё быстрее. Блять. Обидно до слёз, как ему никогда не было. Ударить, укусить бы существо за это, найти бы силы порыву. Ночь над ним змеилась, напуганно и тревожно шипела ему в ответ; звёзды смешивались в тошнотворный водоворот; там тишина, а у Криса внутри всё грохотало гневно. Как же больно. И нечестно. Нечестно ведь? До грома в крови, взрыва, всхлипа. Нес пламя в сердце, а нашёл усталость и смерть. Стиснув свой страх в кулаке, он боролся от первой боли и до последней, до послевкусия, до оставшегося после мотива. Может быть, так и надо. Мутное сознание смяло реальность в невнятный ком из алых и чёрных нитей с проблеском звёзд. Обескровленное тело отяжелело. Прилечь бы отдохнуть. Земля услужливо и ласково приняла его в свои объятия; он упал спиной в мягкую, мокрую и холодную траву. Приятно. Перед глазами край неба мерцал и меркнул; грусть о звёздах таяла, мысли текли еле-еле. Пустота. Сердце, как свеча, догорало неровно. Крис открыл глаза. *** На завтрак они заказывают бенто-торт. Чан заваривает зелёный чай, который привёз из Японии и пытается приготовить яйца бенедикт, размышляя об утреннем разговоре. Взаимно открыты друг другу до тех глубин, куда спускаться страшно: там мои демоны, хочешь увидеть их? Минхо предлагает ему руку; вдвоём они смелее и сильнее. Это не безрассудство, не влюбленность и не алчность, это другой, особый осознанный взгляд. Могу без тебя — и не хочу. Идём вместе? Чан свернёт любые горы, потому что может — так как уже свернул целый горный хребет внутри себя. Его одухотворяет их собственный выбор и смелость. Он любит присутствие Минхо рядом. Он… У него звонит телефон; это видеозвонок от родных издалека, Чан тоскует по ним. Он включает наушник и поудобнее ставит телефон. Господи, с его лица улыбка теперь никогда не сойдёт? Он делает выражение лица чуть более обыкновенным и старательно нарезает бекон, пока родители вещают наперебой о своих делах. — Ты светишься, Чан! — восхищается мама. — В чём причина? — Наконец набираешь мышечную массу? — перебивает её отец. — Как много вопросов, как мало ответов! — заключает Ханна. Он прикусывает губу и пожимает плечами. На кухню заходит Минхо, весь такой светлый и привлекательный, одобрительно кивает бутербродам и кружит по кухне, собирая ингредиенты для соуса. Он не замечает, что перед Чаном, за упаковкой риса, видеочат. Чуть пританцовывая, Минхо натыкается на Чана и обнимает за талию, пока тянется за солью, его ладонь ложится под рёбрами; их кожа — тростниковый сахар в топлёном молоке. — Минхо? — М? Чан обнимает его лицо ладонью и мягко целует. В наушнике визги сестры и брата, родители что-то спрашивают, а в дверь звонят. Проходит секунд пять, прежде чем они отрываются, ещё столько же они молча пялятся друг на друга. — Кажется, тортик приехал. Как вовремя, — говорит Минхо и уходит открывать дверь. — Кто это? — спрашивает мама. — О, — понятливо тянет Ханна, он хихикает, а потом тянет ещё понятливее. — О-о-о… Чан смотрит на выражения лиц семьи и улыбается. — Мы обязаны попробовать торт прямо сейчас, он выглядит великолепно, — говорит Минхо и, подняв взгляд от упаковки, видит лукавое выражение лица Чана и людей в экране телефона. — С кем ты разговариваешь? — С родителями. Минхо переступает с ноги на ногу, стоит в идеальном контрапосте и слегка нервничает. Он сбит с толку, его лицо очаровательно. — И как давно ты разговариваешь? — Минут десять? В ответ на реплику Минхо делает страшный взгляд, наверное, размышляет, не снять ли пробу с торта, кинув в лицо Чану, но в итоге хлопает себя по лицу, ставит торт на стол и становится неловким и уверенным одновременно, подходя ближе к Чану и сгибаясь в лёгком поклоне. Минхо смущён. Чан счастливо хохочет, улыбка на его лице бесстрашная и яркая. Плевать на клыки и блики блестящих глаз. Это никому не мешает. *** Чан ловит его за руку, когда Минхо проходит мимо него на кухне, и смотрит снизу вверх. — Помнишь тот единственный раз, когда я не поцеловал тебя? — И я ушёл из твоей студии грустный и злой? — иронично уточняет Минхо. — Разумеется. Хочешь повторить? Чан смеётся, утыкаясь лбом в его живот. Минхо перебирает его кудри пальцами. Отсмеявшись, Чан говорит: — В тот день я пообещал тебе кое-что. Хочу, наконец, показать. *** Когда кто-то не может ответить себе на вопрос, что он хочет от себя и человека рядом с собой, и всё же вступает с ним в отношения, проявляется огромное количество претензий к партнёру. Чан размышляет об этом, когда они вдвоём рука об руку идут к просторной, светлой комнате с фортепиано. Минхо сразу же проходит к окну, упирается поясницей на подоконник и ждёт. Чан бережно открывает крышку и садится за инструмент. Со стороны они наверняка выглядят здесь неуместно: два растрёпанных человека в неподобающей для классической музыки одежде вторгаются в идеальную гармонию контраста между обыкновенно белой краской стен и изящно чёрным изгибом фортепиано. Минхо действительно нравится ему. Так естественно, как нравится глянцевой поверхности инструмента отражать на себе стены комнаты, в которой на нём играют. Чан знает, что хочет показать. Пальцы заряжены электричеством. Он играет интермеццо и вариации Паганини Брамса целиком, хотя всерьёз не уверен, что помнит ноты спустя столько времени, а пальцы всё ещё будут послушными и ни разу не собьются от непривычной сложности. И что его единственному слушателю это не наскучит. — Это последнее, что я выучил, прежде чем бросить, — говорит Чан, отнимая руки от клавиш. «Это дьявольские вариации, — цитировал его старый учитель одного критика. — Чтобы играть их — нужны стальные пальцы, полное кипящей лавы сердце и львиная отвага. Отрадно знать, что ты всё ещё хочешь играть их после стольких неудач». Чан не знает, каким образом в нём всё ещё остаётся то, что заставляет его хотеть исполнить Брамса. Восторженный блеск глаз Минхо он ощущает на себе рьяно, даже когда свои опускает вниз. Под его взглядом он чувствует свою слабость и делается сильнее одновременно. Это необъяснимо. — Я впервые сыграл их безошибочно перед учителем, и вечером того дня на меня напал вампир. У меня постоянно дрожали руки, когда я садился за пианино, и я отступал. Нельзя играть с небьющимся сердцем то, что ему едва было подвластно, когда оно было прежним. Любое живое существо состоит из противоположностей. Минхо — не исключение, и его контрастность легко очаровывает. У него звонкий смех, разбивающий тихую больничную суету. Его ладонь приятно прохладная, когда теснота в метро слишком навязчивая и давящая. Он так непринуждённо проявляет свою заботу, что горечь одиночества незаметно тает. Минхо подходит к нему столь мягкой, тихой поступью, словно идёт не в кроссовках по паркету, а крадётся босиком по земле прямо к хищнику. Это сущая неправда. Когда он едва касается подбородка, Чан послушно поднимает голову. Его глаза яркие, как две путеводные звезды, за которыми Чан последует. — Я влюблён в тебя. — Это взаимно, — мягко отвечает он и улыбается. — Ты уже это знаешь. — Можно тебя поцеловать? — И это тоже знаешь, — произносит Минхо и наклоняется. Звёзды становятся ближе, Чан всё ещё видит их, когда закрывает глаза. Приятно. Скупые, зачерствевшие на эмоции люди говорят, что музыка — всего лишь перечисление нот, объединенных в красивую, математическую фигуру. Чан с ними не согласен. Звук рождается не только инструментом. Музыку творят руками и пальцами, ртом и лёгкими. Музыка — это… Это тяжёлое, чувственное дыхание, сбивающееся с привычного такта в такт с игрой; это трепетный оттенок возбуждения; это радость слияния нескольких голосов, это гармония, преодолевающая диссонанс. *** В Чане расцветает что-то приятное и естественное; словно проросли семена грядущего, что прежде таились глубоко внутри, — оказывается, это вновь оживает сердце. Буквально. Оно бьётся немного с перебоями, за семь лет отдыха отвыкло от своей работы, но сон, лекарства, хорошая еда, любимый человек и любимое дело вновь запустили его. Чан становится человеком. Острые клыки и отражающий свет взгляд теперь лишь часть внешности, что остались с ним на память. Неведомое раньше теперь становится Чану по силам; он напишет столько песен, что его голос будет слышен всем, кто затыкал уши и отворачивался. Впрочем, это его уже не волнует. Минхо оставил закладку в книге. Чан читает стихотворение, на котором он остановился. «К черту нарциссы. К черту хранящую почву нарциссы. Не имею ничего общего с теми кто меня проклял». Чан не один. Минхо — как лучшие на свете сказки и самые добрые песни. — Я вернусь до темноты, — говорит Чан и наклоняется; сердце бьётся непривычно быстро, когда Минхо целует его.