Космос

      Этот день не должен был отличаться от других, таких же летних дней перед каникулами. Но так не считали его брат, родители и другие неравнодушные.       Будто бы Рицу было дело, с самого утра с днём рождения его поздравил брат. Затем родители загадочно переглянулись, когда младший вошёл на кухню, будто он всё ещё маленький ребёнок, который сгорает от нетерпения, предвещая сюрпризы в такой день. Но он давно перерос тот возраст, когда считаешь недели и дни до праздника, и только один это понимал, похоже. Но ведь семья самое важное, что у него должно быть, поэтому по-хорошему он делает вид, что всё ещё рад, думая, что родители не знают, что он заметил их замысел во взгляде.       Из его шкафчика в школе вывалилась пара писем. Парень не удосужился их открыть, просто положил обратно. Да простят его те несчастные, на которых ему чистосердечно было плевать. Одно только не давало покоя: каким образом они вообще узнали, когда у него день рождения?       С горем пополам он дождался вечера, когда смог прийти домой, где его встретили разрывы хлопушек и огоньки на свечках небольшого торта, не больше, чем на их семью. Никто больше не был приглашён сегодня. День был только для семьи. Ведь семья самое важное, да? А до чего же горько в глотке от этих слов. Три счастливых искренних лица смотрят на него, пока он пытается не дать этой горечи начать литься слюной и слезами.       Кусок приторно-сладкого торта чуть не покинул рот сразу же, как там оказался, кружилась голова от такой сладости, и едва ли спасал от тошноты пресный чай. Всё смешивалось с дешёвым вкусом заварного крема с какой-то ягодой, кажется, черникой, которая периодически отражалась кислинкой на языке.       С трудом осилив собственное пиршество, Рицу почти с облегчением на сердце позволил себе покинуть семейный стол.       Не продлилось долго облегчение. В одиночестве пространства собственной комнаты его заглатывала такая тоска, что порой жить не хотелось. Сам парень не мог скрасить этот полумрак под потолком. Даже закатное солнце, которое светило ему в окно, сквозь призму этого мутного стекла становилось бледным, словно было умирающей звездой. И дух его как будто бы вместе с солнцем угасает, но Рицу себя никогда не сравнивал с ореолом животворящего света, будучи уже давно умершим. Он мог лишь отражать чужое сияние, словно он был луной. Его могли считать красивым, в какой-то степени даже прекрасным, но правда в том, что он не способен светить сам.       В такие моменты всё казалось до ужаса меланхоличным, словно на затонувшем корабле, в море, где не хватало чужого тепла. В комнате жить не хотелось. Да что там в комнате? Нигде не хотелось. Почти пятнадцать лет в этой комнате, наполненной и пустой одновременно, в окружении людей разных и одинаковых.       Некоторые вещи Рицу воспринимал слишком остро, пожалуй. Одиночество раньше было не из этого списка. А теперь на душе так пусто и паршиво, словно в его жизни не не хватает одного единственного, а на его глазах распадаются на части звёзды и умирает космос. Хотя по ощущения, по правде говоря, одно и то же. Преувеличивает? Да, и сильнее, пожалуй, чем нужно, но по-другому чувствовать у него не получается. Он в одиночестве. Никто его не переубедит.       Никто, может, и не переубедит в этот момент, но что-то привлекает внимание в неизменной обычно обстановке. Настоящее чудо, что что-то в этих стенах способно отвлечь его вечно доверху набитую хандрой голову. Что тут вообще что-то меняется. Всего-то бумажный свёрток, не особо выделяющийся своим цветом на поверхности стола, но в то же время светящийся на его фоне.       Наполнившись чем-то давно знакомым, пальцы дрожат, проходят по выдавленной чёрным стержнем надписью на конверте. Размашистое, еле поместилось в небольшую площадь листа, предложение: "Давай покинем эту планету, в конверте деньги на ракету!"       Рицу замирает, не веря, не желая давать надежду, хоть в ушах словно кричит кто-то звонким голосом написанные слова. И голос этот знакомый, яркий, с глазами такими же яркими и знакомыми. Он разворачивает конверт с замирающим сердцем. Да разве кто-то другой мог оставить тут эту бумажку? Кто-то не хаотичный, не сияющий и не рыжий мог бы оставить тут конверт с письмом, гласящим: "Шучу, конечно! Откуда у меня по-твоему будут деньги на ракету? Хотя, безусловно, для тебя я готов её и сам построить. Но если моё предложение тебя заинтересовало (конечно же, оно тебя заинтересовало!) уже сейчас, поднимайся сюда. Куда, ты знаешь (я в тебе уверен), но на всякий случай на обратной стороне подсказка!"       Похоже кто-то долго думал над всеми этими словами, ведь у него получилось избавить от сомнений своего получателя. Единственное, что волнует, не края бумаги, впившиеся в кожу, когда Рицу в порыве импульса сжал кулаки, не тремор в конечностях и даже не гудящий пульс в ушах от волнения. Порыв, какого он ещё ни разу в жизни не испытывал, тянул его к облакам, к звёздам, в бескрайнюю высоту. Пока кругом дождь, над его домом открылась часть темнеющего неба в обрамлении облаков. И там его ждут — вот единственное, что ему важно.       Полёты никогда не были сильной его стороной. То ли страх высоты, то ли просто не дано. Но в этот момент, стоя на крыше, глядя вверх, Рицу как можно крепче берёт нервы в руки, выпуская потоки энергии, скопившиеся внутри, чтобы взлететь к облакам, куда его позвал Шо.       Парень действительно ждал его здесь. Сидел, словно на материальной перине, в гуще пара, туда сюда болтая ногами, свешенными вниз. И, когда Рицу, преисполненный щемящим в груди чувством, чуть не потерял опору в воздухе, подхватил его, усаживая рядом.       Какое-то время это было просто молчание между ними, внизу шелестел дождь, вверху гудел ветер. Только они и звёзды оставались беззвучными. Кажется, между ними прошло слишком много времени, чтобы начать разговор. Как бы ни было парадоксально, им просто надо было ещё немного, чтобы вспомнить, как было раньше, и что поменялось теперь. И, кроме цвета волос, пожалуй, Рицу не мог найти хотя бы одной изменившейся черты. Хотя Сузуки определённо вытянулся, и лицо его больше не такое девчачье, смотрит он и теперь так же: пронзительно и вдумчиво, не без уверенности и... того, чему Рицу определения никогда не давал, просто было в глазах у Шо что-то такое, что только между ними. Но розовые волосы, конечно, теперь из головы не выкинуть.       — Покрасил волосы? — чтобы убедиться, точно ли так и есть или это просто несуществующий свет так играет, спросил парень, позволяя себе осторожно коснуться прядей, торчащих вверх.       — То есть это всё, что ты хочешь мне сказать? — а Шо беззлобно усмехается, прекрасно зная, что на слова Рицу всегда был скуп и что-то не меняется.       — Тебе идёт, — он говорит это почти шёпотом, продолжая пальцами ходить по этим розовым горам. Ему нравится, что Шо вернул старую причёску. Им будто снова по тринадцать, как года два назад.       — Нравится? — он улыбается с гордостью, когда на самом деле просто по-детски рад комплименту от точно небезразличного ему человека, едва заметный в темноте румянец на щеках его выдавал. — Раз тебе нравится, то своё дело они сделали.       Да. Рицу нравится. И очень даже. Шо казался чем-то внеземным, и это не только заслуга нового цвета. Всё в нём было таким теперь. Шо — космос, не больше не меньше.       Глядя сейчас на него, у Рицу в голове крутились необычно обширные мысли. Размером с самого Шо со всем его истинным "Я". А оно уходило далеко за звёзды и галактики, потому что было ими в своей сути. Шо был всем: безграничным пространством, той пустотой между галактиками, и был самими галактиками. Он вселенная и её смысл.       Рицу, помниться, месяцами пытался найти его ауру где-то в соседних городах, когда почувствовал, что собственные силы растут, но только теперь понимает, что в упор не замечал то, что это было у него под носом, за спиной, в его руках. Сузуки стал сильнее, но иначе. К примеру, даже у Шигео были определённые рамки, даже его можно было постичь. А Шо вышел совершенно на другой уровень мироздания. Он перестал скапливать силы внутри и вокруг себя, вместо этого позволил энергии проходить через своё тело, не ставя препятствий, а она стремилась высоко к звёздам и за необъяснимо короткий срок начала поглощать пустоту космоса. И только одному Шо известно, осознанно он стал вездесущим или это рано или поздно должно было произойти само. Но так или иначе он оправдал свои же слова, о которых уже и не вспомнит, наверное, он был сильнее отца, он был сильнее вообще кого-либо, кого они знали.       Он мог спалить всё сущее и создать заново. У него был весь мир и не один. И был Рицу. Настолько ничтожно малая частичка действительно безграничных владений Сузуки, а тот всё равно уделяет ему, бессмысленной земной песчинке, особое внимание. Смотрит на него так, будто он самое важное, что есть во вселенной. Центр того, у чего его быть не может по определению. Шо был определённо гением среди эсперов, но среди всего бесконечного у него хватило глупости выбрать то, что было обычным, человеческим. Видимо, таков удел всех сильнейших.       Рицу опускается спиной на бесформенное облако под ними, чувствуя, что Шо держит надёжно. Он должен узнать одну единственную вещь, сейчас или никогда.       — Ты любишь меня? — какой-то частью себя ему не хочется, чтобы эти слова донеслись до Сузуки, но, что сказано, то сказано.       Шо смотрит удивлённо, на секунду смущается, но очевидного не отрицает, хоть голос и звучит приглушённо:       — Люблю, конечно.       — Значит, Бог меня любит, — Рицу улыбается, прикрыв глаза, говоря уже совсем тихо, как затухающее эхо, и словно светится. — Спасибо.       — С днём рождения.       Возможно, Рицу чуть больше в масштабе вселенной, чем думает. По крайней мере для Шо он не меньше, чем звёзды и луна.