Новая модель

Джерри сел за стол и включил ноутбук. Открыл папку с изображениями: рисунками людей и мест, интересных образов, серией картинок с прорисовкой желаемого ремонта, сделанной в первое время после покупки жилья – не всё претворил в жизнь, потому что и так сойдёт. Ремонт слишком муторное и, по сути, бесполезное занятие. Главное крыша над головой, тепло и безопасность, а не цвет двери в спальне. Да и квартира была и изначально хороша. Пора бы удалить эти рисунки, чтобы место не занимали и внимание не отвлекали, всё равно данный дизайн для него уже не представлял интереса. Это Джерри и сделал, отправил серию в корзину, после чего кликнул на одно из множества оставшихся изображений. На экране развернулся портрет мужчины. Одного из Них. Прошло время рисунков обычным карандашом, которые прятал от посторонних глаз и придумывал тысячу объяснений тому, кто на них изображён и почему, когда их всё-таки нашли. Портреты были выполнены в профессиональной графической программе, позволяющей отразить все отличительные черты и характеристики внешности их героев. У голубоглазого – цвет глаз и волос. У «шейха» – максимум чёрного цвета во всём. У кудрявого – тугие бесовские кудри каштанового цвета, конечно, и глаза блестящие, и черты точёные, и ухмылка на обманчиво красивых губах. У «азиата» - глаза, блеклость на фоне друзей и тоже тёмная одежда. Вот они, те, кто своими действиями подарили ему жизнь, но в нём не было благоговейной благодарности по отношению к ним, какую испытывают к родителям. Но не было и ненависти и подобных выжигающих чувств. Взгляд его был холоден и расчётлив – они не должны ходить по земле – они должны быть в ней. И рано или поздно он поможет им в этом, рука уже набита. Джерри не торопился, может быть, даже слишком. И раньше он понимал, что такую цель не возьмёшь быстро и без должной подготовки, а, вернувшись, учёл прошлые ошибки, от которых, увы, ни умный, ни идеальный не застрахован, и скорректировал план так, чтобы даже в случае его краха вместе с ним не рухнуло всё. Нужен был «батут безопасности», и Джерри создавал его более двух лет: зарабатывал деньги и статус, выстраивал образ себя в чужих глазах и больше не отвечал прямо на вопросы о прошлом. Потому что «правда» могла повлечь за собой крайне нежелательные вопросы касательно того, почему человек есть, но никакой официальной информации о нём ранее апреля две тысячи восемнадцатого года нет. А если заинтересовавшийся начнёт разбираться и копать глубже, то сумеет найти неприглядную, способную всё перечеркнуть правду о «мальчике, которого нет». И неважно, что информация о пациенте Джерри Муссоне/Томе Каулице надёжно заперта в стенах парижского центра. Иногда даже нереальная возможность выстреливает. А риск благородное дело, но только в том случае, если он оправдан. Потому Джерри рассказывал о себе исключительно избирательно: увлечения, любимый цвет и прочие предпочтения – пожалуйста; семья, город, в котором родился, воспоминания о школьных годах – извините, это личное. И ресницами хлопал, и в глаза напускал влажной горечи, чтобы видели, что для него в этой теме боль и не приставали; или же уклончиво улыбался, будто смотря в себя, в память, и так же отвечал. И такая тактика отлично вписывалась в его образ загадочного создания немного не из этого мира. «Сначала жизнь, потом смерть» - таков был негласный лозунг нового плана. Но, исполняя его, Джерри увлёкся, понял, что ему на самом деле нравится жить, что вполне можно наслаждаться жизнью без сроков, и задвинул остальные моменты. Порой он забывал, ради чего всё было затеяно, но совсем и навсегда забыть не мог. Невозможно забыть то, что изначально и по умолчанию является твоей частью, с чем сплетён нитями нейронов. Он мог простить и не сдавливал челюсти от злости, но забыть и отпустить – нет, не мог. Кровью руки орошены не просто так, она – вклад в будущее. Иногда Джерри часами напролёт методично перелистывал портреты и думал. Размышлял, как же их найти. И в этом была беда – за два с половиной года он не продвинулся ни на шаг к своей цели: не только потому, что не спешил, но и потому, что всё оказалось куда сложнее, как казалось в пятнадцать лет. У него не было ни имён, ни дат рождения, ни каких-либо других данных – только внешность. А по одной лишь внешности найти четырёх людей в целой стране практически невозможно, к тому же они могли переехать, они могли вовсе не быть гражданами Франции, он рассматривал все варианты. И слишком много времени прошло, а время в подобных вопросах – враг. Между неделями в подвале и настоящим днём были почти восемь лет. За этот срок многое изменилось и многое могло случиться. Они едва ли выглядели так же, как прежде; кого-то из них уже могло не быть в живых. В таком случае Джерри бы не стал сокрушаться, для него месть не была самоцелью, цель – чтобы их не было. Он бы сходил на могилку посмотреть и отдать дань их недолгому, но богатому на впечатления знакомству. Обязательно бы сходил, если бы знал, что один или все они уложены под плиту. Но он не знал. А обходить все кладбища Франции (и это только для начала) в поисках надгробий со знакомыми лицами так себе перспектива с учётом и самой идеи, и их возраста. Скорее, их нужно было искать среди живых. Ещё был адрес, на который Том успел бросить взгляд и который он, Джерри, запомнил. Около года назад Джерри ездил туда, но на месте дома увидел лишь торчащий из грунта фундамент и провал подвала, остальное разобрали. Он минут сорок стоял, убрав ладони в карманы, и смотрел на то, что осталось от дома. Смотрел и ничего не чувствовал, кроме того, что ветер неприлично холодный для середины лета. Он открыл другую подборку рисунков – выполненных с учётом предполагаемых возрастных изменений. Задумчиво потирая висок, заскользил взглядом по лицам, по чертам, по морщинкам. Не придя ни к чему новому, Джерри закрыл папку и, не выключив компьютер, опустил его крышку. Ушёл в гостиную, где сел за пианино и бегло пробежался по клавишам, выбивая звонкие, точно утренние птички, мажорные ноты, затем замедлился, плавно перешёл левее, почти в минор, не до конца давил, чтобы звуки получались приглушёнными. И снова – ввысь, в радость; только одной правой рукой, потому что мотив простецкий, его даже в голове не было, пальцы сами играли. Но, кажется, стоит его записать, может пригодиться. Само собой на волне музыкальных переливов вспомнилось, как в самом начале знакомства, будучи ещё никем для него, играл в доме Юнга, в первый раз – физически. Вспомнился его сердечный восторг во взгляде, который ощущал прекрасно даже до того, как обернулся. Вспомнился и он сам – добряк с большим мягким сердцем и законченный романтик Паскаль. И то, чем завершилась их семья. Хотел ли Джерри убивать Паскаля? Нет, не хотел. Но он защищал себя и того парня. Пальцы продолжали порхать по клавишам, то ударяя резко, то нажимая еле-еле.