Хороший мальчик

Фицджеймс тихо, однако быстро шёл по корабельному коридору. Тусклые круглые лампы, закреплённые по обе стороны на стенах, бросали желтоватые отблески на непроницаемое, строгое вытянутое лицо коммандера, и тут же оно снова скрывалось в тени – и снова блик, и снова тень. Джеймс нервничал. Точнее, волновался. Хотя сложно было назвать одним определённым словом его чувство. Но он ощущал биение собственного сердца, отдающееся даже в кончиках пальцев. И мягкий, призрачный ком в горле, который расходился со вздохом – который, однако, следовало издавать как можно тише. И сладковато-тянущее томление в груди. И подспудный внутренний зуд в животе, вернее... - Сэр? Джеймс резко обернулся. Его нагонял расслабленными широкими шагами судовой казначей Осмер. Он явно пребывал в хорошем ровном настроении, и в уголках его рта и глаз светилась почтительная улыбка. Этого офицера связывали с Джеймсом приязненные отношения, разумеется, со скидкой на разницу в званиях. - Не желаете ли сыграть в шахматы в кают-компании, коммандер? – негромко обратился Осмер. - У нас там образовался целый турнир, засиделись допоздна всем честным обществом. А я всем рассказал, какой вы прекрасный игрок, сэр. Все хотели бы увидеть ваше искусство – вы ведь приобрели его благодаря вашей службе на Востоке и проникновению в самую суть этой старинной игры, сэр? Об этом мне рассказал лейтенант Левеконт, сэр. Осмер немного смущённо, хоть и с такой же полуулыбкой, остановился и замер, вытянув руки вдоль туловища, и прибавил: - Меня вы в прошлый раз победили, но хотелось бы и взять реванш, сэр. Не почтите ли нас своим присутствием? Фицджеймс невольно прикусил нижнюю губу – надеясь, что полумрак это скроет, но не в силах сдержаться – и с усилием улыбнулся: - Знаете ли, Чарльз... Благодарен за столь высокое мнение обо мне как о знатоке шахмат. Я был бы рад присоединиться к вам всем. Но сэр Джон вызвал меня к себе с докладом. Сожалею, сегодня никак не могу. В другой раз. Под мышкой коммандера был зажат судовой журнал. - Как вам угодно, сэр. Будем ждать этого раза с нетерпением, - отозвался Осмер с сожалением, но направился в кают-компанию азартной походкой, будто предвкушал, как сейчас всех победит в этой битве умов. В иные разы Фицджеймс мог бы умилиться и позабавиться такой встрече и даже описать это в письме названной сестре Элизабет Коннингем. Но сейчас, как никогда, были далеки надежды, что письмо это достигнет Англии и не останется лишь строчкой в дневниках, что другие мореплаватели найдут во льдах, будь уготована всей экспедиции гибель... Эти меланхолические мысли Джеймс от себя гнал. Зачастую он приписывал их дурному влиянию капитана «Террора», Френсиса Крозье. Этот унылый пьянчуга-ирландец, придира и злюка, мог, казалось бы, отравить атмосферу не только на своём, но обоих кораблях. Притом, что некоторое время назад он вдруг стал вызывать симпатию Франклина. С чего бы? Ах, добрый, славный сэр Джон. Он совсем не разбирался в людях. Джеймс, может, и тоже был не опытен в этом, когда занимался подбором экипажа. Но такого, как Крозье, он бы ни за что не допустил к участию в экспедиции – скорее, вышвырнул бы за борт прямо в вонючие портовые воды, не дожидаясь отплытия. И не писал бы потом Элизабет – мол, Крозье прекрасно подходит для исполняемой должности... «Ох, - мучительно выдохнул Джеймс, - как же хорошо, что они поссорились». А случилось сие после того, как этот - да, тоже ирландец, - помощник конопатчика Хикки притащил на судно связанную эскимоску – якобы она натравливала на людей чудовищного медведя, что не давал покоя обоим экипажам. Крозье вздумал за неё вступиться, словно за жену или родственницу – безумство... Он выпорол матросов до ручьёв крови по спине. А потом случился этот бедлам. Крозье услышал краем уха, как уже после порки Хикки, тяжело дыша, шатаясь, натягивая на исхлёстанные ягодицы штаны – его наказали особенно унизительно, как юнгу – прошипел некие ругательства и проклятия в адрес командования и лично сэра Джона. Безусловно, это было возмутительно, Джеймс и сам негодовал, когда ему донесли, что послужило причиной инцидента. Но Крозье повёл себя не как офицер Королевского флота, а как распоследний пропитый, неотёсанный голландский китобой, нет, как зверь – он свалил Хикки на пол ударом кулака и принялся избивать сапогами по рёбрам. Как бы ни был серьёзен проступок смутьяна, подобная жестокость была неприемлема как для сэра Джона, так и вообще, в принципе. Франклин тогда холодно заявил, что за такое поведение Крозье стоило бы как минимум отстранить от командования, а то и отдать под трибунал. Но в качестве исключительной милости начальник экспедиции сообщил, что с нынешней поры отказывается разговаривать с капитаном «Террора», пока тот не предоставит подробных объяснений, не принесёт извинений и не сообщит о том, как заботятся о здоровье всех, подвергшихся наказанию. Отдаление командиров экспедиции должно было повредить всему предприятию. Хотя и не слишком, наверное. Всё равно корабли застряли во льдах. Не было нужды в согласовании навигации, а с остальными вопросами мог бы справиться и Джеймс, сколь бы ни было ему противно общение с Крозье. Но он был готов делать это ради сэра Джона. А тот, между тем, пребывал в самом мрачном настроении. Однако Джеймс последнее время очень специфическим образом помогал ему преодолеть меланхолию. Именно поэтому коммандеру было не до джентльменских игр в шахматы в кают-компании «Эребуса», его занимала лишь одна игра. Которую ему однажды предложил сэр Джон.

***

Диковинное предложение поступило вскоре после того, как натянутые струной нервы коммандера не выдержали, и он осыпал сэра Джона уже не завуалированными – а самыми что ни на есть горячими, мальчишескими, надрывными признаниями в любви. После них Джеймс произнёс срывающимся шёпотом: - Пожалуйста, умоляю, сэр Джон, позвольте мне обожать вас... Казалось, Франклин был контужен второй раз в своей жизни – он изменился в лице и ещё с минуту сидел, замерев и пытаясь осмыслить происходящее. Секунды текли мучительно. Джеймс почти отчаялся. Но вдруг капитан взял его за руку – отчего по спине побежали мурашки, а сердце на миг замерло. Сэр Джон мягко заговорил, глядя на коммандера снизу вверх, но всё равно будто возвышаясь над ним: - Джеймс. Я тоже тебя очень люблю. Я поражён глубиной и силой твоего чувства ко мне, и... касательно ответа на твой вопрос – да, позволю с величайшей отрадой. Фицджеймс просиял, он не мог поверить своему счастью – но тут же насторожился, потому что сэр Джон многозначительно кашлянул. - Однако всё при одном условии, - несколько поколебавшись, прибавил Франклин. - Да, сэр? - Ты будешь прислушиваться ко мне... кхм, точнее, к моему настроению... – Казалось, сэру Джону непросто давались этим фразы, которые он, вероятно, считал наглыми. – И, главное, будешь во всём меня слушаться и исполнять любые мои просьбы. - О да, сэр! – горячо отозвался Джеймс. Ему не пришло в голову обидеться или впасть в недоумение: уж тут-то коммандер был уверен в себе и в том, что исполнительность, такт и ответственность – это его сильные стороны. Он трепетно взволновался, уловив, что речь идёт о чём-то... особенном. - Конечно, сэр, я сделаю для вас всё, что угодно, - повторил он. - Прекрасно, - сказал сэр Джон, и глаза его на мгновение замерцали странно, будто он что-то задумал. – Приходи завтра после ужина, прямо в каюту. А сейчас ступай, после таких треволнений тебе стоит как следует отдохнуть – ты и так слишком много трудишься. Фицджеймс не мог дождаться завтрашнего дня, точнее, вечера. И вот он оказался у заветной двери, робко постучал и спросил, можно ли ему войти. Сэр Джон Франклин тяжело вздохнул и, подняв и плечи с разлапистыми золотыми эполетами, а заодно и свои бархатные седеющие брови, посмотрел на него и пожурил: - К чему лишние вопросы? Ты можешь приходить ко мне в любое время, Джимми. У коммандера перехватило дыхание. Никто его так не называл – даже в приёмной семье Коннингемов, не назвал бы его так и мерзавец-папаша Гамбье, который во время оно завертел интрижку неизвестно с кем и которому было плевать на своего ребёнка ещё до его рождения. Неожиданно Франклин попросил: - Повернись, пожалуйста. - Простите, сэр? - Дай рассмотреть тебя получше. Вот это новость. Джеймс знал, что капитан глуховат на одно ухо вследствие полученной во время войны контузии, но зрением обладает прекрасным, удивительным для его возраста. Однако он повиновался. Пытливый взгляд глаз сэра Джона – выразительных, пусть и непонятного оттенка, но таких прекрасных и прозрачных – следовал за ним. - Как ты всё же хорош, и как офицер, и как юноша, - вздохнул Франклин. – Когда мы вернёмся в Англию и исполнят твой портрет, он вполне может затмить тот знаменитый портрет Росса в меховой накидке. Джеймс кашлянул. О, известно было, как выглядел его тёзка и друг проклятого Крозье в молодые годы – действительно красивейший мужчина флота. А Фицджеймс порой терпеть не мог свою внешность, хотя её считали блестящей – ненавидел сомнительные черты, что могли выдать в нём не настоящего англичанина: разрез и цвет глаз, да и цвет шевелюры тоже, хотя темноволосых джентльменов он в Лондоне встречал немало. Однако он притворялся, что гордится своей выдающейся атлетической статью и интересностью лица. Он тщательно ухаживал за собой, да и состояние его униформы могло служить примером не только для низших чинов, но и кое для кого из состава высшего командования. Но от восторженных слов командира Джеймс растерялся, ступил ближе и переспросил: - Вы несколько льстите мне, сэр Джон. Простите, я не совсем понимаю, к чему вы клоните. Франклин вздохнул как будто бы сокрушённо и поманил его к себе ближе. Джеймс повиновался и склонился к командиру после настойчивых знаков. - Мальчик мой... У Джеймса перехватило дыхание, а в груди будто взорвался миниатюрный фейерверк – такое случалось каждый раз, когда сэр Джон называл его так. - Мне тяжко последнее время. Хм... Даже довольно долгое время. Джеймс начинал смутно перебирать в уме сплетни о невзгодах, что свалились на его возлюбленного командира – особенно во время губернаторства. - Но твоё общество, Джимми, неизменно благотворно на меня влияет, притом самым многогранным образом. Мне приятно сознавать, что рядом со мною такой талантливый, храбрый, честный и усердный молодой человек. Сам вид твой – услада для глаз, и ты замечательный собеседник и рассказчик. Ах, твои истории я бы слушал бесконечно... Как же всё-таки обволакивал и завораживал этот глубокий бархатный голос!.. Джеймс почти физически ощущал его на коже, словно его невесомо гладили. В груди разливалось нежное тепло, по спине прошла легчайшая дрожь, и затем... затем Джеймс ощутил, что несколько больше положенного волнуется, и это начинает чувствоваться телесно – притом не таким уж возвышенным образом. «Что вы со мной делаете, сэр Джон?» - в греховно-приятном томлении подумал Джеймс. Между тем, Франклин посмотрел на него, приподняв подбородок в своей обычной манере, и произнёс: - Как видишь, мне была бы чрезвычайно приятна твоя компания по вечерам. «Это приказ», - ёкнуло сердце. Да. Потому что приказы сэра Джона имели форму вежливых просьб и сослагательного наклонения – но ослушаться их не смел никто. И уж точно не Фицджеймс. - Разумеется, сэр Джон, хоть каждый вечер, если пожелаете, - сказал он и осёкся: уж не слишком ли дерзко прозвучало? Не слишком ли он набил себе цену этим неосторожным оборотом? Однако старый капитан улыбнулся: - Прекрасно. – И прибавил: - Тогда я хочу, чтобы ты время от времени играл со мной в одну игру. Она весьма своеобразна, но доставит мне великое удовольствие. Джеймс насторожился и незримо напрягся. Явно не шло речи о том, что Данди, его друг лейтенант Левеконт, называл «играми» - когда они упражнялись в чувственности и тонкостях мужской близости. Но что же имел в виду сэр Джон? Похоже, всё-таки не шахматы или триктрак. - Вы расскажете о правилах, сэр? – почтительно переспросил Джеймс. - Разумеется, мальчик мой. Присаживайся, я скажу, что ты должен делать...

***

Сэр Джон тогда приложил все усилия для того, чтобы голос его звучал как можно более ровно. Но ощущалось, как он волнуется, насколько непривычно было для него самого то, что он говорил. Джеймс это понял, однако не заострил на том внимания, потому что сам был чересчур ошеломлён. Такие фантазии были вовсе не в духе Франклина, хотя недаром ведь говорят, что в тихом омуте черти водятся. То, что озвучил командир, было непристойно и отчасти унизительно, в то же время относительно невинно, и Джеймс понял, что именно этого он хотел всё время – вся гамма его чувств к сэру Джону умещалась в форме этого чудачества и прихоти. И сегодня он не зря так вежливо, но решительно оттолкнул приязненного Осмера с его дурацкой игрой в шахматы. Ведь намечалось нечто более серьёзное – приносящее усладу не уму, но давно бурлящим чувствам. Следуя ранее полученным указаниям и заведённому порядку, Фицджеймс осторожно скользнул в каюту начальника экспедиции и отработанным движением положил судовой журнал на стол. - Ах, Джимми. Да, верно. Пока не время для нудных отчётов. Франклин удобно расположился в кресле и метнул на подопечного взгляд с искоркой предвкушения. - Сидеть, - приказал он негромко. Джеймс опустился на колени перед своим командиром. Спина его была идеально пряма, руки сложены спереди, взгляд горел. Должно быть, это была диковинная картина: коммандер в мундире с золотыми эполетами, которые он носил и по собственному эстетическому убеждению, и в подражание любимому наставнику, стоящий на коленях и заглядывающий в лицо начальнику экспедиции. - Понимаешь ты всё лучше и лучше, - мягко, вкрадчиво отозвался Франклин. «Слава Богу», - подумал Фицджеймс и нервно сглотнул. Последовала новая команда: - Лежать. Джеймс знал, что делать: он наклонился вперёд и распростёрся перед капитаном, вытянув руки вперёд, так, что все подушечки пальцев касались холодного пола, а спина немного прогнулась. Так простираются перед святыней. Фицджеймс не был так набожен, как его любимый командир – но стремился хотя бы приблизительно понять то, что чувствовал сэр Джон во время чтения житий святых. И он постиг это. Благоговение. Таким словом назывались эти смешанные и растерзанные чувства, что наконец-то начали собираться воедино. И это хотелось воплотить физически. Наконец-то Джеймсу стало понятно поведение страстно и преданно верующих в церквях во время праздников. Только с сэром Джоном стало понятно. Он не знал, как выглядит в это мгновение. Ежедневная зарядка помогала его мышцам и суставам сохранить гибкость и силу, и он надеялся, что возлюбленному командиру доставляет удовольствие созерцать его в такой позе – длинного, всё ещё мускулистого, не познавшего на себе гнилостного следа цинги или чахотки, и донельзя послушного. - Молодец, мой дорогой. Дай руку. Джеймс аккуратно выпрямился и всё-таки в смятении – о, оно накрывало его и теперь – протянул руку сэру Джону. У самого Франклина кисти и пальцы были изящные, пусть и несколько отяжелевшие с возрастом, но они сводили Джеймса с ума. Так прекрасно было их касание. Гладкие, тёплые, чувственные. Сильные. Сэр Джон держал обеими руками аккуратную кисть Джеймса и водил кончиками больших пальцев по изгибистым руслам выступающих вен, иногда слегка надавливая забавы ради, но бережно. Он также осторожно пожимал мягкие части ладони, словно бы невзначай проводил кончиком ногтя но запястью или по всей длине пальца. Джеймс ощущал, как всё труднее держать идеальную осанку; он был в раю и желал полностью размякнуть и... Нет, пока он не смел мечтать о самой уютной и тесной близости с сэром Джоном – об объятиях в одной постели. Возникло другое желание. Хотя даже эта просьба казалась наглой, но с замиранием сердца Джеймс осмелился попросить: - Могу ли я поцеловать ваши руки, сэр Джон? - Да, можешь, мальчик мой, - с теплотой и легчайшим оттенком смущения откликнулся Франклин. Джеймс, прежде чем наклониться и приникнуть губами, бросил взгляд на руки своего любимого наставника: продолговатые, благородные, несмотря на отнюдь не благородное его происхождение – о, как Джеймс ценил, нет, восторгался тем, что Франклин был деревенским простолюдином, но сам, своими силами и заслугами возвысился до рыцаря Короны! Он сделал свою судьбу этими самыми руками. На них также вены были несколько выпуклыми, но их изгибы казались картографически изысканными. Кое-где виднелись коричневатые пятнышки, свойственные коже людей почтенных лет, и Джеймс готов был скулить от умиления при их виде – так же, как при виде каждой морщиночки, складочки, седого волоска в бровях, бакенбардах, тёмной шевелюре возлюбленного командира, которого он был готов обожать бесконечно и вопреки всему. Тот не хотел мириться со своими годами, но именно эти особенности казались Джеймсу милыми, заставляли его трепетать, возгораться и терять голову. Ах, этот ласковый отеческий взгляд, повелительный, но тёплый, согревающий даже посреди арктического ада. Ах, эти типично возрастные манеры – жесты, выражения лица, движения. Хотелось заботиться о сэре Джоне и одновременно стелиться ковром под его ногами, подчиняясь и растворяясь в нём. Всё ещё безумно хотелось близости с ним – максимальной, насколько возможно, и раз нельзя было приникнуть к его обнажённому телу, крупному и манящему, то оставалось жадно целовать руки.

***

- Джеймс. Что ты делаешь, милый? Он сам не мог понять, как это произошло и в какой момент он забылся. Но он не смог совладать с собой и в некий момент в тумане – хотя обманчиво казалось, будто он владеет собой, будто это останется незамеченным – раз, другой мимолётно тронул языком кожу сэра Джона. А затем, вероятно, обезумел, потому что облизывал тыльные стороны ладоней Франклина, проводил горячим языком по всем фалангам пальцев и не удержался от того, чтобы пососать кончики, ощутить языком гладкие ухоженные ногти. И была понятна причина неудовольствия сэра Джона – коммандер утратил самообладание. - Фу. Плохой мальчик. Это прозвучало подобно удару плётки. Джеймс содрогнулся и резко оторвался от предмета обожания – он выпрямился снова, роняя руки на колени, с влажными губами и всё-таки мужественным, застывшим, но бесконечно скорбным лицом. - Ты ведёшь себя неподобающе, Джимми, - осуждающе промолвил капитан. - Я не разрешал тебе такого и не просил тебя об этом. - Простите, сэр, - шёпотом проронил Фицджеймс. – Я... - Ну, и что же «ты»? – деланно бесстрастно переспросил Франклин. - Я слишком люблю вас. - Тем не менее, не нарушай правил игры, иначе вовсе лишишься моего общества. Резко повисло тягостное, густое молчание. Сэр Джон пожалел, что слишком увлёкся своей игрой и проявил такую жестокость. Лицо Джеймса исказилось, тёмные глаза влажно заблестели. Коммандер казался разбитым и потерянным. У сэра Джона тоже болезненно дёрнулся уголок рта, а выразительные брови, да что там, всё лицо его мигом выдало настигшее сожаление – очевидно, капитан понял, что хватил лишнего. Он, видимо, осознавал, как важен для Джеймса – и как больно может ему сделать, притом что это ни в коем случае не являлось его намерением. Уже от этого наблюдения Джеймсу стало чуточку легче, хотя в груди до сих пор щемило, а веки горели. - Что ж, однако я не хочу тебя наказывать, - проронил Франклин. – Но докажи, что ты хороший мальчик. - Как, сэр? – почти неслышно выдохнул Джеймс. - О, очень легко, мой милый. Принеси! Сэр Джон вытянул руку и плавным властным движением указал на судовой журнал. Коммандер так и подхватился, пересёк каюту торопливыми широкими шагами, схватил журнал. Принеся его, Фицджеймс вновь опустился на колени и, потупившись, протянул Франклину. Тот аккуратно взял журнал и начал пролистывать последние записи. Время от времени капитан едва слышно покашливал или хмыкал. Лицо его даже в покое постоянно словно меняло оттенки выражения – но чувства на нём отражались исключительно положительные: довольство, спокойствие, заинтересованность, наконец – да, одобрение. То, чего постоянно так жаждал коммандер. - Ну что ж, дорогой, - потеплевшим голосом произнёс сэр Джон, - ты прекрасно справляешься. Он отложил журнал на стоящий рядом столик, расплылся в улыбке, уютно сцепил руки на животе по своей всегдашней привычке и, игриво приподняв густые брови, чуть склонил голову набок: - Кто хороший мальчик? Джимми хороший мальчик! Стоило видеть, как встрепенулся коленопреклонённый Джеймс, как просиял – и вовсе уж блаженство озарило его взгляд, когда сэр Джон ласково произнёс: - А что я тебе сейчас дам!.. Иди сюда, открой ротик!.. С самого начала Джеймс с нетерпением ожидал именно этой фразы – она всегда звучала, когда игра подходила к своей завершающей части и безоговорочному удовольствию.

***

Джеймс наклонился ближе и, полуприкрыв веки, послушно разомкнул губы. Сэр Джон аккуратно вложил ему в рот невесть откуда взятое небольшое сладкое печеньице. О да, это было настоящее рассыпчатое печенье с малиновым джемом – не какая-нибудь там походная сухая галета! Оно так и таяло во рту. Не говоря уж о том, что принять такое угощение из рук капитана, да притом именно таким образом, воспринималось как священный обряд. Опять-таки, Джеймс не был набожен, но в такие моменты чувствовал нечто близкое к религиозному экстазу... Но не только религиозному. К тому же, он сотворил себе кумира – коим был, естественно, сэр Джон Франклин. Наконец, коммандер мечтал, чтобы во рту у него оказалось отнюдь не печенье. Поэтому происходящее сейчас было вдвойне, втройне грешно – но тем и притягательно, и Джеймсу безумно нравилось щекотать себе нервы, предаваясь этим странным играм. - Тебе вкусно, малыш? - О да... да, сэр Джон... Между тем, усмехнувшись, Франклин протянул руку, взялся за галстук Фицджеймса и начал его тщательно развязывать – ещё один элемент игры: в некий момент галстук ещё охватывал шею, свободный же конец был в руке капитана – тогда коммандер отклонялся назад, и казалось, будто он на поводке. Зрелище сие радовало и умиляло старого капитана так, что он сиял улыбкой и, от избытка чувств склоняя голову набок то в одну сторону, то в другую, приговаривал: - Ай, какой хороший мальчик! Ай, какой красавчик! Да, мой Джимми! Один такой!.. Наконец, он сказал: - Ну, иди сюда, мой хороший. Чуть действительно не заскулив от радости, Джеймс уселся у ног сэра Джона, обнял их и принялся гладить, положив голову командиру на колени. Он обожал ноги сэра Джона. Они были длинные и, несмотря на общую грузность Франклина, весьма стройные. Вообще-то, Джеймсу хотелось бы снять со своего возлюбленного наставника сапоги и коснуться кожи его до сих пор крепких икр, а самое лучшее – поцеловать его ступни... Интересно, как они выглядят и каковы на ощупь, думал Фицджеймс. Думал он и о том, как прекрасно было бы и вовсе облизать каждый пальчик этих наверняка продолговатых и изящных ступней, и нутро его сладко и томительно сжималось. Но что ж, раз осуществить столь смелые фантазии не представлялось возможным, оставалось только льнуть теснее. Тем временем, Джеймс почувствовал, как на голову его опустилась увесистая тёплая рука, и он слегка вздрогнул. Кончики длинных толстых пальцев капитана мягко зарылись в блестящую каштановую шевелюру подопечного, и по спине у Джеймса побежали мурашки. Вскоре в низу живота заныло ещё ощутимее, и коммандер вздохнул опять: ему нравилась эта нежная дразнящая пытка, когда непонятно было, что же на самом деле испытывать – возбуждение или расслабление. О да, противоречивой была эта ласка – с одной стороны, хотелось постепенно дойти до необходимого предела и получить разрядку. С другой стороны, Джеймс и вообще обожал прикосновения к волосам, а уж в исполнении сэра Джона особенно – и ему так и хотелось обмякнуть на коленях возлюбленного наставника, а то и вовсе растечься лужицей, словно талый снег. Но Джеймс был человеком из плоти, – которая всё сильнее давала о себе знать – и крови, что всё быстрее бежала по венам. - Ну как, приятно тебе, малыш? – промурлыкал сэр Джон. Вместо ответа Джеймс сделал глубокий вдох, и, выдыхая, охнул, и подался вперёд, и неловко обнял своего капитана, и тесно прижался щекой к его животу. Тут уже Франклин издал неловкое покашливание, хоть и ничего не сказал. Фицджеймсу было известно, что он стесняется своей фигуры, и очень поэтому обидно – о нет, на его взгляд, такое роскошное тело заслуживало всяческого обожания. И опять же, как жаль, что приходилось просто жаться к сукну мундира, тогда как хотелось бы увидеть, потрогать, весь исцеловать этот большой, тяжёлый живот, ощутить его великолепную мягкость. Однако, пусть мнение сэра Джона о себе и казалось несправедливым, Джеймсу не хотелось излишне смущать его – и он отстранился, пытливо заглядывая любимому наставнику в глаза снизу вверх. А они блестели, словно ручей в полутени солнечной рощи, обрамлённые восхитительно длинными ресницами. Старый капитан проговорил размягчённо: - Ах, мой мальчик, какой ты нежный... Знаешь, в качестве исключения всё-таки приму ту твою ласку. Не хочешь ли, ммм, допустим, поцеловать меня в щёку? – усмехнулся он. В щёку?! О, Джеймс во время игр о таком не смел даже помыслить! - Правда, сэр?! - Ну конечно, милый. - И... прямо так, как я пытался делать? – робко уточнил коммандер. - Именно, - любезно подтвердил Франклин. «Боже, неужели!» Внутри толкнулся страх: а вдруг передумает? Фицджеймс ловко поднялся, но вновь склонился, опираясь руками о подлокотники кресла, и потянулся к щеке, которую сэр Джон благосклонно подставил почти по-библейски. Джеймс осторожно приблизил своё лицо, с замирающим дыханием и колотящимся сердцем высунул язык и провёл им по полосочке кожи между ухом и седеющими бакенбардами сэра Джона – ах, как давно мечталось сделать именно это! Неужели сэр Джон научился читать мысли?! - Ох, приятно, - мурлыкнул Франклин. – Но довольно, пожалуй. Джеймс опять отстранился, издав тихий стон сожаления – хотя больше походило на страдание. И он действительно сейчас мучился: его переполняли страсть и восторг, которые искали выхода. Джеймс опять опустился на колени, сведя брови, стараясь вонзить ногти в ладони и закусив губу – и вновь не удержался от стона. - Понимаю, понимаю, моя прелесть, ты очень взволнован, - ещё более бархатным голосом проворковал сэр Джон. – Но помни, что я говорил о сдержанности. Не стоит бурно изливать свои чувства как и где попало. Между тем, это становилось всё сложнее – но Джеймс мужественно держался, хотя испытывал жгучее желание испытать блаженство и облегчение прямо здесь и сейчас, глядя в прекрасное лицо сэра Джона. Тот, видимо, угадал это желание и назидательно повторил: - Хорошие мальчики умеют терпеть. Джеймс ощущал, что внутри у него уже просто всё вскипает, как в котле, и щёки начинают пылать. - М-может... можно уже, я пойду, сэр? – выдавил он. - Ступай, Джимми, ступай, - снисходительно отвечал Франклин. – Приходи опять поиграть со мною на днях, я позову тебя, золотко. - С-спасибо, сэр! – выпалил Джеймс. Он подскочил с пола мгновенно и опрометью кинулся прочь, в свою каюту, чтобы уже там кинуться на койку и прийти к апогею. Когда всё произошло, Джемс ощущал лёгкое головокружение и что-то вроде опьянения. Только вместо тяжкой вялости во всём теле ощущалась удивительная, летучая лёгкость – тем не менее, какое-то время было сложно заставить себя шевелиться. Джеймс бездумно смотрел в потолок каюты, смаковал слова сэра Джона: «Приходи опять...» - и широко, счастливо улыбался.