Hope.

Харучиë табака запах любил безмерно, любил по одной лишь причине – Шинчиро. От него этим табаком – едким таким, в глотке остающимся надолго после вдоха каждого – веет за километр наверное точно и если по макушке его черноволосой Хару его узнать не смог, то запах табака сигарет Hope он не забудет, наверное, никогда. И сейчас, в руках детских, трясущихся чуть – потому что ты не ел шесть часов, Санзу, твой организм не выдерживает – пачка сигарет, белоснежная, с тем самым названием и предупреждением о вреде курения. Его всегда забавляло название этих сигарет, потому что в переводе своëм это означало – Надежда. Иронично это было весьма, потому что сам Хару считал, что Шиничиро это его последняя надежда на сохранение кукушки в относительном порядке, да и просто выживании. В кармане штанов мешковатых лежит зажигалка – черная, с рисунком полумесяца в облаках, с желтым отблескои таким. Акаши руку худощавую в карман суëт, нащупывая среди фантиков от конфет, ещë не съеденных батончиков и пары сигарет от другой фирмы зажигалку. Она хорошая и огонь у неë такой высокий, если правильно держать, дëргается от лëгко ветерка. Харучиë пальцами подцепляет из пачки сигарет одну штуку. Вспоминается, что Такеоми сигареты без фильтра курит – Санзу как-то попробовал. Руки трясуться чуть-чуть, но он уверен – не от голода, нет, точно не от того, что он наверное часа три шарахается по Токио в одной кофте, штанах и кроссах, а на дворе октябрь месяц. Нет, это просто от волнения. Он на месте не стоит долго, не может и вскоре, закинув в карман пачку сигарет, но все ещë держа одну штуку и зажигалку идëт куда-то. На улице тучи собираются. Сегодня обещали дождь Харучиë, поправив чëлку, снова останавливается и, зажав сигарету между зубами – как брат делает обычно – щëлкает зажигалкой, наблюдая за тем, как пламя мягко обвивает сигареты кончик. Он делает тяжку и голова кружится, не понятно от чего – от никотина, так резко в голову ударившего, или от табака запаха, что нос приятно защекотал. Именно этот запах всегда рядом с Шиничиро. И когда он курит, запах этот ещë сильней. Он чуть ли не падает сначала, ощущение такое, будто проваливается куда-то и секунды две тянутся словно вечность. Тяжело. Но он не падает. Только чëлка в глаза снова лезет и он снова откидывает её за ухо. Запах приятный, родной такой, теплом обволакивает всë вокруг него. Как будто Сано обнимает его. Только с ним тепло, а Санзу, кажется, сейчас от холода застынет резко и упадëт замертво прямо тут, потому что кровь в жилах застынет, сердце больше не может перегонять еë и бьëтся, пока само не замëрзнет окончательно. А может он преувеличичвает. Делает ещë тяжку. Оказывается уже третью. Когда он только успел и как он оказался у магазина Шиничиро он не понял, знал лишь одно – надо уходить отсюда. Ну только... Пару минут он же может постоять рядом. Сигарета тлеет просто так, и, оперевшмст об окно магазина, он делает ещë тяжку. С пол минуты посмотрев в пустоту необъятную, полотном в голове расстелившись, он вздрагивает. Оттягивает рукав кофты, цвет которой правда никак не опишешь, кроме как серо-буро-малиновый, потому что казалось, что присутствовала капелька всего. И тушит сигарету об руку. Больно. Но приятно. В голове вертятся мысли вокруг человека одного лишь, который увидев бы это пришëл бы то ли в гнев, то ли в отвращение. — И что это? — Санзу вздрагивает и роняет окурок. Нет. Нет, нет, нет. Не может же это быть он, это же не Шин-чан? Нет, нельзя, ему нельзя это видеть, ни за что, ни за что! Хару ведь для него хороший ребëнок, послушный ребëнок, а если он увидит это, то всë. Но смелости набравшись, он поворачивает голову к источнику звука, поднимает взгляд и застывает, смотря на лицо чужое, искажëнное эмоцией непонятной ему. Но он видел такую. У всех вокруг него хоть раз выражение лица таким становилось при виде его. Жалость. Санзу сжимает руки в кулаки, испуганно смотрит на Шиничиро, шаг назад делая рот открывает, чтобы сказать что-то, но его перебивает старший: — Хару, что это? — Он берëт чужую руку – такую хлипкую – в свою и взглядом беглым смотрит на ожог, который он сделал только что, буквально при нëм. Харучиë сжимается весь и понимает, что ожог этот он чувствует хорошо. Пожалуй слишком. Сильнее чем другие. Акаши что ответить не знает, только разжимается вксь и взгляд виноватый упирает в асфальт. Ему стыдно. Кажется, стыда такого он не чувствовал даже тогда, когда нагло воровал у брата или отца деньги на то, что ему надо было. Или на то, чтобы не чувствовать стыд за то, что все вокруг него могут себе что-то позволить, а он ходит как бродяга в растянутых вещах и даже простой булки за 40 йен. Шиничиро с выдхом тяжелым, опускает его руку и взглядом соучвственным глядит на поникшую макушку с русыми волосами. Чувствует как на руку падает капля и рассеяно подняв голову, смотрит на тучи, что кажется ещë темнее стали. — Пойдëм. — Подхватитв его ладонь, он легонько тянет его за собой, а Санзу и не сопротивляется – ноги ватные и сил нет. В магазине тепло и сейчас Харучиë может забыть обо всëм, может уткнуться носом в подушку на диване и подождать, пока Сано вернëтся из кафешки напротив, в которую он ушëл со словами о том, что сам Хару выглядит как скелет. Санзу и вправду чувствует себя до невозможности отвратительно, а странная сонливость не отпускает, но уснуть он не может по одной простой причине – его тошнит и тошнит скорее всего от того, что он долго не ел. У Шиничиро очень-очень тепло. Особенно в подсобке. Он возвращается, кажется, минут через двадцать. Акаши за это время успевает даже задремать, а поэтому он вздрагивает, когда Сано легонько дëргает его за плечо. Тему эту болше никто не заводит и они едят в тишине, точнее ест один только Санзу, потому что черноволосый отказался. Закончив с едой, Харчиë просто без сил сваливается в мягкие и тëплые объятия, проваливаясь в звуки голоса такого родного и приятного, укутываясь в запах дыма щекочущего. А Шиничиро не остаётся ничего, кроме как рукой провести по волосам пушистым и, с выдохом мягким, сделать ещë одну тяжку.