***
— Меня не будет всего-то пару дней — оглянуться не успеешь, как я уже буду тут. Крепкие руки утягивают его в свои объятия, прижимая к горячей груди, и Женя может слышать, как трепетает сердце его возлюбленного совсем рядом с его прижавшимся к нему лицом, приглашая смущённый румянец выступить на своих щеках. — Ты ведь знаешь: для меня и «пара дней» уже целая вечность без тебя… — тихо шепчет он в ответ, поднимая чуть выше свой взор и встречаясь с лучезарными янтарями глаз парня, тотчас вызывая на его лице нежную улыбку, — И, разве, ты не можешь сразу, как всё там сдашь, поехать обратно — зачем нужно оставаться на ещё один день?.. — Если всё удачно сложится, я не хочу ещё раз приезжать туда, только чтобы подписать все соответствующие бумаги. Лучше сделать всё сразу на месте и избавить тебя и меня от очередной разлуки, как считаешь? Слегка шершавая ладонь ложится на его щёку, ласково оглаживая её и придвигая его лицо ещё ближе к себе, тем самым полностью погружая Женю в ласковое, невероятно нежное и любовное сияние янтарей глаз напротив. Ах, как же он любит эти глаза… На своей памяти он не встречал людей с таким удивительным сиянием глаз… до самого дня их встречи. Они очаровывали и обезоруживали первым же своим взглядом на него, а оказываясь в такой волнующей, отнюдь не интимной, но менее трепетной близости, как сейчас, он и вовсе готов был сдаться им и их обладателю, вверяя ему всего себя, всю свою жизнь и душу. Подобно нахождению под гипнозом, все страхи, сомнения и переживания тотчас исчезали, стоило только заключённому в глазах напротив солнцу пролить на него свои благодатные лучи. Вот и теперь, находясь полностью и абсолютно в их власти, Женя без раздумий кивнул на его слова, совершенно успокоившись и не думая больше ни о чём: ни о предстоящих днях их разлуки, ни о чём-либо другом, что могло помешать их единению сердец в этот момент. Оставалось лишь и дальше погружаться в эти янтарные омуты, с наслаждением, словно котёнок, трясь щекой о всё ещё ласково оглаживающую его щёку ладонь. Всё остальное было неважно, пока он был рядом с ним…***
Вот только эти пара дней закончилась ещё вчера. Женя ведь так ждал его, так готовился к приезду своего любимого, чтобы ему было приятно и радостно вернуться в их чудесную квартиру: свой единственный выходной парень потратил на её приборку, а также на приготовление их общих любимых блюд. И хоть, наверняка, по своему возвращению он бы начал уговаривать Женю уступить кухню ему, сам парень не хотел, чтобы его возлюбленный, уставший с дороги, вставал за плиту совершенно бессильный. Да и готовить из них двоих у Жени больше получалось. Так, сделав с самого утра все заготовки для праздничного ужина, Женя включил телевизор на фон, сам приступая к уборке. Несмотря на то, что его любимый и так содержал их жилище в строжайшем порядке, парень решил углубиться в самые недры их обители и привести всё в порядок основательно: вооружившись парой перчаток, двумя парами губок и тряпок, а также несколькими бутылками средств для уборки, Женя отважно принялся за дело. Как и предполагал Женя, окнам, что большую часть времени были задёрнуты в спальне плотными шторами, а на кухне жалюзи, было уделено меньшее внимание, а потому их он протёр с обеих сторон в первую очередь. Сама помывка заняла не так много времени, как поиск ключей от них, с помощью которых эти самые окна нужно было открыть: он запрятал их в самый дальний угол своей прикроватной тумбочки, словно хотел спрятать их от себя и не вспоминать больше. Когда окна были вымыты, пришёл черёд их общего гардероба. Тут-то Женя и наткнулся на эту самую рубашку со следом от помады, когда вытаскивал все вещи наружу, чтобы протереть полки внутри шкафа, а также отправить некоторую одежду в стирку. Она отличалась от тех немногих рубашек, которые обычно носил его возлюбленный: вся скомканная она лежала в самом низу стопки плотной зимней одежды. Насколько знал Женя, пятна от таких жирных вещей, как помада и что-либо другое с содержанием масла, нужно застирать в первые же минуты их обнаружения, иначе след от них останется уже навсегда. А значит, этот след он заметил уже спустя какое-то время, но, по какой-то причине, не выбросил или не успел выбросить рубашку, а просто упрятал её подальше от чужих глаз. Такие домыслы рождали в голове Жени, пускай и абсурдные, глупые, не раз воспетые своим клишированием во множестве романтических фильмов и книг, но всё-же тревожные предположения, каким образом сие пятно могло появиться здесь. Но его тревожило не столько то, был ли это след от помады его возлюбленного, хотя нужды в ней не было даже ради шутки, или кого-либо другого, сколько сам факт того, что парень спрятал её от Жени. Неужели он что-то скрывает? Неужели в их отношениях остались ещё зияющие дыры, в возникновение которых он не хочет посвящать его?.. Тогда ещё Женя был настроен более-менее позитивно, стараясь гнать всякие глупости из своей головы и просто продолжить дальше заниматься уборкой и, в случае продолжения накручивания себя, осторожно расспросить про рубашку вечером, когда он уже будет дома, рядом с Женей… Но он не вернулся… Где-то уже под вечер, когда Женя в нетерпении ожидал, когда-же откроется дверь и явит прекрасный лик его возлюбленного, на его телефон пришло краткое: «Прости. Мой поезд задержали. Постараюсь вернуться как можно скорее. Люблю.» И всё. Ничего больше он в этот вечер не писал. Даже не ответил ни на одно последовавшее в ответ его сообщение Жени, что парень в отчаянье начал строчить ему, забыв и об остывающем на столе ужине, и о вещающем в гостиной телевизоре с участием Дипломатора в новостях: всё просто пролетало мимо его ушей. Всё заглушили вновь начинающие скапливаться в его голове домысли, теперь ещё более страшные и… неправильные. Нет, не мог он так поступить с ним! Он — выше этого… Он и всегда противником лжи и скрытного молчания, таких как это… даже в мыслях называть это страшное слово не было сил. Ведь что, если и вправду, где-то там у его возлюбленного есть кто-то другой?.. И на самом деле то помада этого кого-то, потому то он и решил скрыть от Жени этот след… И вдруг его задержка заключается не в поезде, а… Сейчас, смотря в окошко автобуса на пролетающие мимо него здания Москвы и вспоминая о вчерашнем вечере, Женя старался снова не начать плакать, потирая переносицу: он всегда был ранимым и очень чувствительным человеком, что постоянно пытался сокрыть в себе, как и избегать тех ситуаций, что могли выставить для других его истинную суть. Ведь кому нравятся плаксы? Но всё-же, казалось, ему удалось найти того самого человека, который принял эту его сторону и всецело полюбил его, и рядом с которым ему было спокойно, было хорошо. И не было повода лишний раз лить слёзы, потому что у них не было причин для терзаний и сомнений — они оба были полностью открыты друг для друга… Как ему казалось раньше… И вот теперь чувство тревоги и горечи, про которое он когда-то почти забыл, снова охватило его душу, заставляя тело Жени чуть подрагивать, хотя природа ещё одаривала людей своим последним, предосенним теплом. А так нельзя — он же полицейский, служитель закона — стойкий, твёрдый человек. Полицейским слово «тревога» неизвестно. Да и на работе никому нет будет дела до его переживаний — только отчитают за то, что пришёл в таком состоянии в участок и мозолит всем глаза своим несчастным видом. Нужно хотя бы постараться собраться, провести этот несчастный допрос и, взяв больше бумажной работы, запереться в архиве, где никто не будет видеть его стекающих по щекам слёз. На вахте в участке держали его недолго: просто выдали на руки материалы недавно прошедшего митинга, зачинщик которого уже дожидался его в закрытой камере, и также прилагающийся список с наводящимися вопросами. В последнем Женя не видел особой надобности, лишь кратко пробежавшись глазами по содержимому очередного дела на Дипломатора. Сам Женя не был против той деятельности, что вёл оппозиционер, считая, что его действия в самом деле сподвигают народ к совершению правильных, честных проступков и наказывают зазнавшихся представителей должностных лиц. За все те немногочисленные разы, что Дипломатор попадался в руки полиции, и во время проведения над ним допросов, он ещё больше проникся философией и мотивами народного героя, искренне восхищаясь как и его знаниями различных махинаций внутри политики, на фоне которых весь отдел, в котором работал Женя, выглядел как кучка глупых детишек, так и его способностью убеждения людей всего лишь с помощью нескольких слов. — Аа, Евгений? Вы сегодня без своего напарника? Человек в сером, почти чёрном плаще в полутьме комнаты сидел за столом, вальяжно положив ноги на его поверхность, как бы показывая своё полное спокойствие и равнодушие пред служителем закона. Волосы, спадающие на его скуластое лицо, скрывали в своей тени неровно нарисованную алую маску, и так создавая на её месте её более тёмную замену — одни лишь глаза, обращённые на младшего следователя, поблёскивали желтовато-огненными язычками пламени. — Да, Семён Палыч приболел — я сегодня буду один. Сегодня, пожалуй, был единственный раз, когда Женя был безмерно рад мигающей лампочке в этой камере, которую завхоз обещал заменить уже который месяц подряд, но та всё оставалась на своём месте: если раньше он, конечно, про себя жаловался на то, что в этой темноте было невозможно прочесть и одной строчки дела, то теперь Женя думал лишь об одном — что всевидящий глаз Дипломатора не увидит его опухших красных глаз. Поправив очки на носу, Женя прошествовал к стулу напротив оппозиционера, усаживаясь на него и поднимая взгляд на задержанного. Хоть в полутьме камеры половина его лица и была сокрыта в тени его густых волос, парень отметил, что Дипломатор как-то странно… улыбается ему. Без горечи, без иронии, что иногда проскальзывали на выражении его лица во время тех немногих допросов, свидетелем которых становился сам Женя, нет: в его улыбке прослеживалась какая-то теплота и даже нежность, так похожие на… — Уберите, пожалуйста, ноги со стола… — лишь выдал Женя, неловко прокашливаясь и пряча свой взгляд в едва различимых во тьме комнаты строчках дела. Чего только не кажется ему после вчерашнего, везде он видит его и его милую, полную любви улыбку… Даже здесь, на работе, куда он ехал с мыслью затопить все свои переживания в толстых стопках бумаги. Нужно поскорее разобраться с задержанным, чтобы более никого не видеть сегодня до самого окончания рабочего дня. — Хм, даже «пожалуйста». Обычно мне приходится здесь слышать в этой просьбе слово «быстро», что в последнее время, как я заметил, люди путают с тем словом, коим не обделили меня вы, Евгений… — Давайте просто поскорее начнём и я вас отпущу… Ему невольно пришлось повысить голос, чтобы человек напротив не терял времени на лишние разговоры политического или гуманного содержания, вытекающие по его обыкновению из любой сказанной его оппонентом фразой, дай только ему волю говорить. В другое время Женя бы с радостью послушал толковые речи человека, чьи поступки вселяли в него исключительно только чувства уважения и делали Дипломатора в его глазах примером и образцом того, как должен был выглядеть борец за справедливость, но только не сейчас… Не сейчас, когда так сильно гудела голова, которую нужно было время от времени «потряхивать», чтобы сбросить с неё туман обиды и вновь заставить её здраво соображать. Губы заключенного на мгновение приоткрылись, выражая немое удивление, после сложившись в ровную линию, пока он сам медленно опустил ноги со стола на пол, сам же положив на их место закованные в наручники ладони. Странно, когда Женя проводил опрос с Семёном Палычем и другими полицейскими, оппозиционера приходилось уговаривать сделать это по нескольку раз. Но размышлять об этом было некогда: настроенный поскорее завершить допрос, Женя вновь уткнулся в бумаги, стараясь различить в темноте хотя бы несколько слов из сегодняшнего обвинения. — Вас что-то тревожит?.. — внезапно нарушил тишину ставший вдруг чуть более тихим голос оппозиционера, невольно заставив парня вздрогнуть и ещё больше уткнуться в страницы дела — может, он как-то заметил его синяки в темноте? — С чего вы так решили? — Женя постарался вернуть своему голосу прежний спокойный тон, стремясь хотя бы попытаться сделать из себя уверенного в себе дядю, которого никто и ничто не может заставить волноваться. Честно, получилось как-то не очень — вначале фразы его голос чуть сорвался, выпустив наружу дрожь. — Вы слишком часто поправляете свои очки, словно хотите потереть переносицу при слезах. Губы подрагивают, отчего вы их постоянно кусаете. — на последнем Дипломатор тихо ухмыльнулся, в то время, как Женя тотчас отстал от своих губ, лишь сильнее сжав в руках папку, — Конечно, можно было бы это списать на волнение от первого задания — не хочу обидеть, но и я рядом со своим напарником вы очень нервничали, то и дело потирая потные руки — однако сейчас у вас похожие, но всё же другие симптомы. Опущенные в еле различимый текст глаза Жени расширились в удивлении от всего услышанного: конечно, он никогда не сомневался в наблюдательности и в целом в дедукционных способностях Дипломатора — такие люди обычно и встают во главе народа, внимательные к малейшим деталям и жаждущие справедливости. Но и подумать не мог, что когда-нибудь и он окажется раскрытой книгой перед всевидящим взором оппозиционера. Что раскусят и его по, казалось бы, известным только ему и ещё нескольким близким ему людям привычках его мимики… — Даже если и так, какое вам до этого дело? Я не из тех людей, которых вы наставляете на путь справедливости, и не кто-то из… близких вам людей… — тихо спросил он, кладя папку на стол и, поправив очки, обращая свой взор на фигуру напротив. На мгновение в камере повисла тишина, после чего мужчина ухмыльнулся. — Но вы такой же гражданин, как и все жители нашей страны, которые заслуживают справедливости. И если в моих силах помочь вам, давайте поговорим… Отведя взгляд в сторону, Женя не осмеливался заговорить несколько минут, сомневаясь в том, будет ли правильно доверится совершенно незнакомому для себя человеку, пускай и хорошо разбирающемуся в людях и в понятии справедливости в целом. Да и в целом был боязно посвящать кого-либо в свои глупые, совсем нелепые мысли… Но всё-же, вдруг этот человек сможет ему посоветовать что-нибудь? Или хотя бы немного успокоить: не зря же говорят, что чужим людям порой легче довериться, чем родным. В конце концов, можно же не посвящать человека в проблему полностью… — Как вы считаете, в отношениях между двумя людьми могут быть какие-то… даже не тайны, а недосказанности?.. — наконец, спросил Женя, всё ещё не поднимая глаз на Дипломатора. Тот вопросительно что-то промычал себе под нос, в то время, как краем глаза Женя заметил, как сложенные в замок руки мужчины ещё чуть-чуть сжались. — Смотря, в каких отношениях вы находитесь на данный момент, и… смотря какие недосказанности. — задумчиво произнёс мужчина, делая большими пальцами круговые движения вокруг друг друга, — В любом случае, я считаю, с течением времени этих недосказанностей должно становиться всё меньше и меньше по мере того, как сильно вы начинаете доверяться друг другу… — Ох, значит… вы хотите сказать, что мы ещё недостаточно… Женя тихо шмыгнул носиком, опуская взгляд обратно на свои колени. Ну да, чего он ожидал? Не зря же люди говорят, что семья и отношения — это тоже работа, где тебе тоже надо прилагать усилия. В только в этом случае тебе будут отплачивать взаимностью, любовью и доверием, а что же Женя? Он просто расслабился в, как ему казалось раньше, гармонии и безмятежности их отношений… и выходит, расслабился слишком рано, став в их паре совершенной обузой. Не удивительно, что у него появился кто-то ещё на стороне… Женя почувствовал, как слёзы вновь начинают собираться в его глазах, защипав в переносице, отчего он начал быстро-быстро моргать, после поднимая взгляд обратно на Дипломатора. Кажется, он хотел сказать парню что-то ещё, приоткрыв суховатые губы в немом вопросе и, расцепив руки, положив их напротив друг друга, насколько им позволяли это сделать наручники, а Женя своей последней фразой не дал ему договорить. Да и не очень этого и хотел — парень чувствовал, ч то если сейчас же не останется один наедине со своей никчёмностью, то разрыдается уже на глазах к постороннего человека. — Ч-что ж… спасибо вам за совет… — стараясь скрыть дрожь в голосе, быстро отчеканил Женя, вставая из-за стола, — Я не имею ничего против вашей деятельности, так что… думаю, этот разговор вполне можно засчитать за допрос. Так будет лучше и для вас, и для меня. Дипломатор на это, однако же, ничего не ответил — даже позы не поменял, всё также глядя на то место, где сидел Женя. Тому же было всё равно — он торопился, хотел поскорее спровадить народного героя за дверь участка, а сам засесть в архиве и больше весь оставшийся день не попадаться никому на глаза. Руки уже начинали трястись, и он кое-как смог выудить наружу из кармана ключи от наручников, после потянувшись к всё также спокойно лежавшим на столе кистям рук Дипломатора. — Нет, милый… ты сделал со своей стороны более, чем достаточно… теперь пришла моя очередь раскрыться тебе… Женя не успел сообразить, как его руку, потянувшуюся к замку наручников, резко перехватили, потянув на себя и буквально повалив на чужую грудь. Опомниться он успел только тогда, когда его уже усадили на колени, в то время, как всё ещё закованные в наручники руки мягко легли на его щёки, притянув к себе накрывая его губы поцелуем. Первой мыслью было, без сомнения, вырваться из рук нахала, не глядя оттолкнув его, однако то, с какой нежностью и трепетом мужчина сминал его губы, неторопливо оглаживая его щёки одними лишь кончиками оголённых холодных пальцев, заставило Женю замереть, широко раскрыв глаза. Нет, не может быть — он знал вкус этих губ! Узнавал сейчас в этих поцелуях ту же любовь и неторопливость, которыми одарил его единственно любимый и близким ему человек в их первом поцелуе… — Тоша?.. Оказавшись так близко рядом с мужчиной, до этого момента считавшемуся для него совершенно незнакомым, и осторожно отстранившись от его губ, Женя дрожащим взглядом смог различать в тени его волос, с какой нежностью на него смотрят те чудесные янтари глаз, в сиянии которых он готов был тонуть бесконечное количество времени. Не тот равнодушный взгляд, который всегда был обращён на его коллег, а мягкий и полный любви к нему одному. Что же это значит: его возлюбленный и Дипломатор — один и тот же человек? Это и есть то, что он скрывал всё это время от Жени? Находясь теперь так близко рядом с ним, в нос ударил запах масляной запах, как от… помады. Теперь всё стало ясно. Слёзы, всё это время через силу державшиеся в голубых глазах, вырвались наружу, и воцарившуюся в камере тишину нарушили тихие всхлипы юноши. Конечно, всё оказалось не так страшно, как он успел себе надумать, — тем более, он мог понять, почему его возлюбленный скрывал от него свою вторую сторону — но весь тот стресс, все те переживания, что накопились внутри него за эти дни, теперь стремительно выползали наружу, заставляя Женю вжаться в грудь оппозиционера лицом, отчего его кофта за несколько секунд намокла от катящихся по щекам парня слёз. — Прости, что пришлось скрыть это от тебя, мой милый… — бархатный голос нежно шептал ему на ушко, пока руки в силу своих возможностей, так как были всё ещё в наручниках, ласково гладили его по волосам, — Больше никаких тайн, я обещаю… — Тоша… мой милый Тоша… Биение собственного сердца, кажется, заглушило всё вокруг, оставляя лишь крохотные лазейки для любимого голоса. Как же хорошо, что все его подозрения и переживания оказались совершенно напрасны, и на деле оказалось всё совсем иначе: пазл, наконец-то, сложился в его голове в целую и понятную картинку, а все похожие, но неверные детали отправились вон. Однако, по этой же причине, радостный стук сердца внезапно резко прерывали редкие покалывания, отзываясь дрожью в спине. — Но что же получается: всё это время мы… я был против тебя?.. Лазурные глаза оторвались от груди мужчины, встречаясь взглядом с его лучистым янтарным светом. Очи его возлюбленного молча смотрели на него какое-т о время, как будто заново изучая черты его лица, после чего до него донёсся уставший вздох. — Мне жаль, что тебе пришлось стать свидетелем этого, мой дорогой… — наконец, тихо вымолвил тот, положив ладони в слегка колючих перчатках на щёки парня и ласково оглаживая их, пока Женя мог ощутить горячее дыхание Антона на своих губах, — Но поверь, пока Дипломатор улыбался на камеру, радуясь тому, что вновь его идеи были донесены до народа, сердце Антона сжимала тоска от осознания того, что вновь придётся смотреть на тебя, как на совершенно незнакомого мне человека… Тонкие пальцы чуть потянули лицо Жени на себя, и парень сам поддался вперёд, с наслаждением ловя губами кроткий поцелуй. — Но я не хочу больше делать это — заставлять тебя беспокоиться обо мне, переживать… Ради тебя, я готов отказаться от своих убеждений справедливости, посвятив её всю одному тебе… — Нет! Не надо… Вымолвленная фраза прозвучала хоть и вновь резко, но не так громко и отчаянно, как вначале их разговора. Это было просто как возражение, желаемое получить немедленно свой отклик и быть услышанным, словно пытаясь мягко, но уверенно сказать «Лучше тебе меня послушать». — Нет… Лучше я уволюсь и буду поддерживать тебя среди других людей, как твой единомышленник и последователь. В конце концов, Дипломатор и его идеи народу нужнее, чем какой-то плакса-полицейский. — гораздо тише, почти шёпотом, произнёс Женя, ощущая, что начинает тонуть в янтарной бездне напротив. Боже, как, казалось бы, давно он не испытывал этого ощущения блаженства, добровольно погружаясь в их сверкающую пучину и позволяя себе полностью расслабиться в любимых руках. — Может быть… однако это не делает этого полицейского плохим. Ведь сегодня он стал единственным, кто узнал личность человека, от которого мечтает избавиться само правительства… С этими словами мужчина снова припал к губам Жени, однако целуя его уже с жадностью и страстью, перекинув до сих пор заключенные в наручники руки за его спинку и прижимая парня к своей груди ещё ближе. До этого разомлевший от одного только взгляда любимых глаз тотчас начал отвечать на любимые поцелуи с не меньшим накалом, стремясь до конца заполнить их любовью прорезавшуюся за дни их разлуки дыру в своей душе. Было абсолютно неважно, что они находились с сырой камере, куда к ним могли постучаться в любой момент, освящённые светом одной единственной мигающей лампочки — всё это было для них совершенно не нужно. Они были друг у друга, и этого было достаточно, чтобы сейчас находиться на вершине блаженства и счастья. Лишь один раз им пришлось вырваться из пучины своего счастливого единения, когда, оказавшись поваленным на лежащие на столе бумаги, Женя тихо прошептал сквозь поцелуи: — Тоша… везде же камеры… — Не стоит беспокоиться о них, мой милый… я получил доступ к их системе камер ещё в прошлое свое пленение — никто нас не потревожит… — Хах… ты невероятен, любовь моя… Что я ещё о тебе не зна… — Чшш, Женя… — мужчина ласковым жестом прикрыл его губки пальцем, сам жгуче и с любовью смотря на него, — Я же обещал: с этого момента больше никаких секретов. А если и осталось ещё что-то, ты сейчас же обо всём узнаешь…***
Все тревоги и сомнения исчезли без следа, вылетев наружу вместе с последним вздохом наслаждения, сорвавшимся с алых от поцелуев губ Жени. Правда, он пару раз занервничал, заслышав краем уха раздающиеся совсем рядом за стеной шаги в коридоре. Но его возлюбленный тотчас заново завладевал его вниманием, завлекая в очередные поцелуи и заставляя растворяться в сладких ласках шеи и ключиц. И теперь они оба, уставшие, но довольные и очень счастливые, лежали друг на друге на столе, держа друг друга в крепких объятиях и не переставая целоваться — так велика была их любовь друг к другу. — Надеюсь, товарищ полицейский услышал всё, что хотел? — наконец, неторопливо отстранившись от любимых губ, хитро спросил парень, с улыбкой смотря в застелённые дымкой блаженства голубые глазки своего возлюбленного, на что получил тихий смешок. — Осталась лишь одна вещь, мой герой… Положив ладони на втянутые щёки мужчины, Женя притянул его ближе к себе, с нежностью проводя большими пальцами по краям его маски, чуть размазывая её алый цвет чуть ниже по лицу. — Почему помада?