Болевой порок

— Это было больно? Мягкий голос Азирафеля вдруг обрел странную приглушенную твердость, и Кроули почувствовал внимательный, глубокий взгляд. Но не повернулся. В небольшой комнате трещал камин, стоял тяжелый запах виски, воска, и чего-то тонкого, терпкого, будто мед или сладкие, немного забродившие яблоки — так пах Азирафель. Но Кроули, не отводя взгляда от огня, сказал только: — Что «это»? Звучит слишком коротко и хрипло, чтобы поверить, будто он и правда не чувствует, о чем был вопрос. Но Азирафель отступает, как всегда слишком догадливый, слишком знающий. И голос смягчается, извиняясь. — Мне, пожалуй, не стоило спрашивать. Я… просто иногда думаю об этом. — О чем именно? О, дорогой Кроули, трогательный Кроули, такой неумелый в своих демонических мелочах Кроули — спустя столько тысячелетий Азирафелю не нужно слышать «…я же демон — я солгал», чтобы почувствовать его ложь. — О том, какого это — помнить себя Ангелом. И уже не быть им. — Зачем ты об этом думаешь? — Кроули наконец оборачивается, и не скрытые очками желтые, всегда тоскливые глаза смотрят прямо в Азирафеля — пронзительно. Он чуть наклоняется со своего кресла, через маленький низкий столик — от него пахнет тяжело и сперто, словно мокрой землей, и этот запах не маскируют его искусно подобранный парфюм — Азирафель знает, как пахнет он, а как-то, чем он хочет быть. Желтые глаза в огненных отблесках были завораживающими, словно где-то в их глубине все еще рождались звезды. Демон снял очки, казалось, всего мгновение назад, когда они еще спорили о том, зачем все-таки нужны черные дыры, и тогда еще вечер казался веселым, а Кроули словно и не вспоминал о том, что обсуждаемую ими галактику, он во многом проектировал сам. А потом как будто вспомнил. Азирафель не знал, лишь догадывался — демонические помыслы были недоступны для его нежных эфирных вибраций, скользящих среди людей. Словно плотная пелена чего-то недоступного Азирафелю разделяла их — и он мог едва касаться этого натяжения, не зная, чувствует ли Кроули это своей сущностью по ту сторону. — Зачем ты об этом думаешь? — вдруг громче повторил Кроули. — Боишься, что тебя это ждет однажды из-за…всего этого? Он не договаривает, из-за чего. Он думает — ты и сам все знаешь. — Нет, я не боюсь. Ангелы не испытывают страха. Хотя, — Азирафель улыбнулся, — наверно, жизнь среди людей сделала меня… склонным к человеческим переживаниям — иногда странного рода…ужас настигает и меня. — Что это за ужас? — тон Кроули менялся с каждым словом, будто он становился змеей и оплетал Азирафеля своими кольцами вопросов, заставлял думать о чем-то…о чем-то по-настоящему темном. Будто он мог проникать в Азирафеля, оставаясь почти незамеченным — он, кажется, был где-то внутри, но поймать его за хвост, руку, взгляд было невозможно. — Словно есть что-то еще. Что-то, стоящее за мной, что я не могу контролировать. — А тебе кажется, что ты многое можешь контролировать? — в голосе Кроули была насмешка. — Чувствуешь стремление к воле? — Есть только одна Воля, — вдруг сурово ответил Азирафель, и это был не тот привычный смешливый отчитывающий тон. Это были слова Ангела Господня. — Но это не значит, что не может быть…соблазна сомнения. — Конечно, — ухмыльнулся Кроули. — Только одна. — Я имею в виду, что иногда… — Азирафель вдруг посмотрел пристально и внимательно, несмотря на рассеянный тон, взгляд был твердым, и Кроули захотелось спрятать свой — такой хрупкий, такой слабый, не готовый к этой божественной жестокости, только не в Азирафеле. Не готовый принимать ничью волю, трусливый желтый взгляд изгнанника. — …иногда, я чувствую вторжение в свою сущность неких озаряющих, но разрушительных идей. И это порой и правда пугает меня, как, наверно, бывает с людьми. Во всяком случае, так пишут в книгах… — сухо закончил Азирафель. Кроули отвернулся. — Это невыносимо больно. — Проговорил он, смотря в огонь. — Но я не помню этого. Просто знаю, как это было. И да — это было больно. — Мне так жаль, — тоскливо выпалил Азирафель, протягивая ладонь к чужому напряженному плечу. — Это не нужно, — уклонился от прикосновения Демон. — Я помню, каким ты был… — Прекрати! — Кроули резко вскочил, внутри все опалило. — Зачем ты говоришь это? — Я не знаю, — вдруг вся небесная твердость исчезла из Азирафеля. — Я действительно не знаю, Кроули… Говорю же, иногда что-то вторгается в меня. — И заставляет тебя говорить это? Это «что-то» — очередная Ее воля? Продолжение моего наказания? Она оставила нас здесь, чтобы я страдал? Как говорили люди — он был пьян. Но он не был человеком, и для него нужны были более серьезные оправдания. Кроули не находил их, но сил справиться с настигающим гневом не было. — Ты страдаешь, — тихо проговорил Азирафель, скорее тоскливо повторяя, чем спрашивая. — Неужели я заставляю тебя страдать? — этого не могло быть, ведь он…он Ангел — он несет всякому существу свет. Но, кажется, именно так все и было — и Демон перед ним не то же, что любая другая сущность и вещность. — Я знаю, что все это, — Кроули обвел рукой комнату, казавшуюся еще несколько минут назад почти домом, — лишь жалкая попытка заглушить то, что я чувствую каждую гребаную секунду. Каждую. Секунду. Своего существования. Вот здесь, — он вдруг ударил себя в грудь так сильно и резко, что Азирафель отвернулся, чувствуя, как от чужого тела раскатилась пригвождающая к земле тяжесть горя, — я чувствую, что никогда. Никогда не смогу вернуть… Вернуть то, чем я был. — Кроули отвернулся к огню — внутри все горело. — Я лишь его тень. — Это не так, — Азирафель чувствовал, что их постепенно поглощает жар. От Кроули — по всему, что было им — по его волосам, венам, пальцам тонкими ниточками расползался огонь. Казалось, вот-вот развернутся огромные черные крылья, и вся комната погрузится во мрак. Азирафель хотел, так сильно хотел помочь и совсем не мог — в Кроули было непостижимое. Та боль, которую он чувствовал не была знакома Азирафелю, сколько бы он не старался фантазировать. Развращенное жизнью среди людей сознание лишь имитировало и повторяло, лишь воспроизводило то, что Азирафель черпал из мира вокруг и никак не мог ощутить. Может, тянущее где-то за спиной, жаркое и жуткое ощущение было именно этим — желанием познать и почувствовать по-настоящему все. — Нет! Это так! И все, чего я хочу — не знать о том, чем я был. Но я знаю, и это знание — Ее прощальный подарок, — голос сорвался и заглох. Но Азирафель встал, приближаясь — он не мог этого вынести, не мог этого слышать. — Кроули, Она делает то, что должна. Демон обернулся, и смотрел, кажется, почти сквозь от затопляющей боли. — Да? Тогда спроси у Нее, зачем Она сделала так, что сейчас мы говорим об этом? Напиши ей письмо, пригласи на ужин или как там у вас все устроено — постучись в Ее кабинет и спроси, почему тебе так хочется узнать какого это — Падать? И почему именно я сейчас рядом с тобой. Интересно, что Она тебе ответит. — Я не знаю, что Она может ответить. Но поверь мне, я знаю — все Ее замыслы… — Азирафель вдруг ощутил жуткое, охватывающее со спины сомнение, но преодолел его, отворачиваясь и жмурясь, — все Ее замыслы полны любви, — сухо закончил он, собравшись. Он должен был сказать это. Он — Вестник Божий. Кроули хрипло рассмеялся: — Хорошо. Рад слышать. — Я понимаю, — Азирафель вдруг взял себя в руки, ощущая новую силу, — что ты Демон. Ты же это хочешь слышать? Да, Кроули, ты — Демон. Ты — Падший. Но… если ты чувствуешь эту боль, значит ты и… — Азирафель хотел сказать — и всю мою Ее любовь можешь почувствовать тоже… я же знаю тебя… я столько знаю тебя… — но не смог. И замолчал. Но, кажется, Кроули все понял по его молчанию и только насмешливо кивнул. — Нет, Азирафель. Я чувствую боль. И ничего другого. Так же как и ты — любовь и ничего больше. Знаешь, эту… — его голос дрогнул, — опустошающую божественную любовь. Во имя, которой, знаешь…некоторые сжигают чьи-то крылья и вырывают чьи-то глаза. Все же во имя любви. Такие у некоторых замыслы, так ведь? Азирафель обомлел и, кажется… Чертовы…то есть, нет, не чертовы, но…чертовы эти люди! Он прожил с ними слишком много и видел их слишком часто, и теперь ощущал на глазах слезы, какие порой видел на них. — Но…я видел твои крылья, — неверяще прошептал он. У Кроули дрожали губы, и весь он дрожал, растянутый этими ниточками огня. — Твои черные крылья… Абсолютно… Такие же… — едва слышно говорил Ангел. — Думаешь, мне их покрасили, чтобы смотрелось как на картинах Мемлинга? — Кроули, кажется, хотел улыбнуться, но получился только нервный оскал. Это была истерика, он тяжело дышал и каждое слово скрипело в его горле. — Прекрати…я… Кроули подошел так близко, что между ними вдруг заискрился воздух, и Азирафель почувствовал это натяжение, эту тонкую пленочку на границе — она дрожала, словно крыло какого-то несчастного насекомого. — Я падал в кромешную тьму, чувствуя как за спиной горят мои крылья — и никакого света, Ангел, никакого света — кромешный. Черный. Огонь. А потом я лежал в кромешной. Черной. Земле. И чувствовал, как истекаю кровью, и как на месте сажи, гари и мертвого мяса на моей спине прорезается, словно иглы сквозь кожу то, что ты назвал абсолютно такими же крыльями. Показать, как выглядит то место, где у тебя пульсирующие светом лопатки? Ангел не мог вдохнуть от охватившего ужаса. — Как кусок обгоревшего мяса, — процедил Кроули, — вот такие у меня крылья. Ясно? И это я — Я никогда Ее не прощу. А не наоборот. Азирафель почувствовал, что и правда плачет — все вдруг стало маревом, едва различимыми пятнами. — А знаешь, почему падают в абсолютную тьму? Потому что никаких глаз больше нет. И, — Кроули вдруг вздрогнул всем телом, слово его пронзила невероятная боль, — и, пытаясь открыть их, я чувствовал только непередаваемую муку. А потом, касаясь своего лица, я понял, что вместо глаз там кровавая обожженная пустота. И никакой больше любви — этими глазами, — Кроули смотрел, не моргая, и взгляд стекленел, словно мертвый, — никакую любовь я уже не увижу. Я растил их из тусклых воспоминаний о том, каким был мир наверху. И я, лежа в земле и крови, вспомнил лишь то, что солнце, кажется, было желтым. Ясно? И если бы я…не… — он задыхался, — не пытался…каждую секунду забыть… я бы уже давно вырвал себе и эти. Я их. Ненавижу. — Черные зрачки стали такими узкими, будто слышали слова своего хозяина, пытаясь исчезнуть. Замеревшее, искаженное гневом и болью лицо обливалось слезами, тонкие слизистые покраснели. Азирафель молчал — и снова случилось то, что часто бывало с ним — время начало идти невыносимо медленно, и секунды их взглядов словно длились всю предстоящую им вечность. Он хотел сказать — Она не могла. Он хотел сказать — ты не мог заслужить этого. Он хотел сказать — это пройдет. — Я ничем не могу тебе помочь, — сказал он, и в горле было сухо и больно. — И мне не нужна помощь. — Тебе нужна помощь, — Азирафель шагнул ближе, почти, почти касаясь его — вот-вот соприкоснуться ладони. Всего одним усилием воли он сделал это, беря в свою руку чужие огненные пальцы, такие горячие, что нежную белую кожу обжигало. — Я знаю, что тебе сейчас больно, Ангел, ты не защищаешься, — тихо сказал Кроули, сжимая его руку. — Ничего ты не знаешь, старый Змий, Энтони Джей Кроули. Демон едва улыбнулся, отворачиваясь и обрывая их странную связь — Азирафель прижал горящую от боли руку к груди. — Мне нужно протрезветь. И поспать. Кроули уснул на маленьком диване, едва уместившись, свернувшись как младенец или как беззащитное маленькое животное. Он проспал восемнадцать часов — это был исцеляющий, почти детский сон, настолько чистый, словно сотвореннный чьим-то чудом.