***
— Ты себе сейчас пальцы обожжешь, — Макарова подходит сзади, тихо, но решительно. Заметила, что одноклассница сильно задумалась, перестав подносить к губам сигарету. Авдеева дергается от внезапного появления девушки, переводя взгляд на почти стлевшую сиграету, быстро тушит ее, убирая окурок в пачку. Но не уходит. Не говорит ничего. Запускает пальцы в темные волосы, сжимая их. Айыллаана поняла, что уходить та не собирается, поэтому без зазрения совести, встала рядом, закурив. Ее сигареты были крепкими и даже на запах удушающими. Надя смотрит далеко в небо, печально представляя, что когда умрет, обернется какой-нибудь звездой. Займет свое место в холодном темном небе. Мысли не были какими-то слишком суицидальными, но и радостными их прозвать было сложно. — Что с тобой? — голос выходил вместе с дымом. Вопросительный взгляд Макаровой вмиг отрезвил разум, отогнав ненужные мысли. Рука, незанятая сигаретой, осторожно опустилась на лоб Нади, отчего девушка несвойственно себе крупно вздрогнула, — не заболела? Глупо было полагать, что та как-то пытается проявить заботу. Нет. Надя просто отвыкла получать эту заботу от людей. Она не видела даже того, что люди, несмотря на ее строптивый характер, тянулись к ней. С Макаровой она терялась, особенно сейчас, находясь в непозволительной близости. Она может снова обжечься, ее снова обманут, используют и бросят. Надо возвращать все так, как было раньше: Айыллаана для Нади была надменная, важная и гордая, а Надя, в свою очередь, — холодная, грубая и токсичная. Самое главное — друг для друга они были никем. Авдеева даже не удосужилась ответить. Молча развернулась и ушла, оставляя одноклассницу в одиночестве. Та поджала губы и бессовестно выкинула окурок в окно. — Да что с тобой не так, Надежда?***
Надя не могла уснуть уже, вроде, седьмой день подряд. На испытаниях была вялая и пассивная, а на четвертый день вовсе вызывали скорую, потому что упала без сознания прямо посреди комнаты, когда возвращалась с индивидуального сеанса психологии. Тело стало ватным, она пыталась придержаться за ближайшую стенку, но, разумеется, без толку. С Любовью в этот день она говорила о самом сокровенном, о том, что ее гложет больше всего — отстраненность. Надя не понимала, как работают ее психические процессы и почему она могла раскрыться только этому человеку, но никак кому-то из девочек. — Это называется контрзависимость. Ты как будто нарочито демонстрируешь свое безразличие и независимость от кого-то — в этом ты пытаешься проявить и почувствовать собственную силу. Но человек — не робот, Надя, тебе свойственно проживать и делиться своими чувствами и эмоциями, как бы тяжело это не было, потому что иначе это может обернуться очень плачевно, — психолог сочувственно смотрит на сжавшуюся девушку, которая смогла позволить себе выйти слезам наружу, — у меня для тебя есть небольшое задание…***
Крутившись и вертевшись на одном месте, Авдеева поняла, что вряд ли уснет. Надо было подышать свежим воздухом, немного промерзнуть, чтобы потом уснуть — обычно ей это помогало. Логично предположить, что в три часа ночи на излюбленном всеми балконе никого не было — все спали крепким сном, кроме Нади. Она все думала: к кому ей можно подойти и высказаться, чтобы не показаться в их глазах какой-то не такой? Все было до смеха просто: она могла подойти к любой девочке. Возможно, некоторые бы не поняли, не смогли бы поддержать, но никто точно не осудил бы и не засмеял. Только вот Надя этого никак не понимала. Или не хотела понимать. — Не спится? — знакомый голос уже не пугал. Наоборот хотелось, чтобы она говорила и говорила. — Да, есть такое, — почти шепотом отвечает девушка, поправляя волосы, следом пряча руки в рукавах толстовки. Она переживает, нервничает. — Нормально чувствуешь себя? — Айыллаана говорила спокойным вкрадчивым голосом, опустившись рядом с Надей на холодный пол. В ответ она получила лишь кивок. Девушка как будто читала мысли, оказавшись рядом в реально нужный момент, — самой себе не ври хотя бы, — Авдееву как током ударило. Она удивленно посмотрела на одноклассницу, словно не понимала, о чем та говорит, — можешь говорить, пока силы не кончатся. По тебе видно, что ты хочешь с кем-то поговорить, но просто боишься. Знаешь, поэтому тебя и хлестали тут две недели подряд, потому что не видят твоей проблемы. Откройся. Надя сдалась. Сначала ничего не говорила, лишь позволила слезам выйти, из-за чего зеленые глаза потускнели. Айыллаана аккуратно взяла ту за руку, давая понять, что она не одна, что может наконец поделиться своими эмоциями с кем-то. — Мне настолько тяжело и чуждо любое общение с людьми, что это пугает. Ты, наверное, не поверишь, но мне действительно хочется завести друзей, общаться с кем-то, без своих вот этих ненормальных шуток и сарказма, а искренне и по-доброму. По-настоящему. Мне так стыдно за свое поведение, что убиться хочется. А люди-то сами тянутся, а я, как последняя сволочь, отталкиваю их, потому что боюсь. Боюсь, что меня опять бросят, что я опять останусь одна, — Надя честно признается Макаровой и, самое главное, — себе в своеобразных грехах, словно они сидят не на промерзшем балконе, а в исповедальне. Кусает и без того убитые губы, срываясь на судорожный всхлип. Сама не ожидая того от себя, она прикладывает руку ко рту, чтобы не зарыдать навзрыд и кладет голову Айыллаане на плечо. В момент стало тепло. Макарова гладила девушку по волосам, что-то приговаривая. Надя не осознала всего, но поняла одно точно — Айыллаана надежный человек.***
Однокомнатная квартира встретила Айыллаану уютом и теплом. До сих пор ей было неясно, как из старого и помотанного жизнью помещением Наде удалось сделать то, что принято называть домом. Они ждали друг друга с работы — это было очень ценно для обеих знать, что их кто-то ждет, что кто-то переживает и хочет заботится. Но если Макарова спокойно и с радостью относилась к этому, то Авдееву, можно сказать, пришлось приучать. Айыллаана ни разу ее ни к чему не принуждала — ждала, пока Надя сама пойдет навстречу, и ждала довольно терпеливо. Она знала, что та ночь на балконе не была минутной слабостью. Макарова каждый день спрашивала Надю о ее эмоциях, как проходили ее рабочие дни в музыкальной школе, и она открывалась. Буквально расцветала, словно цветок. В начале проекта она была зеленым, тугим бутоном, находилась в длительном ожидании и спячке. Холод окружающего мира обволакивал ее со всех сторон и Надя долго и нерешительно ждала удобного случая, чтобы раскрыть себя. В ее жизни часто ударяли морозы и холод со стороны людей — она могла никогда не раскрыться. Погибнуть. Но ей было дано тепло и свет. Этим источником жизни для нее стала Айыллаана. С каждым днем она набиралась все больше и больше энергии. Ее природная красота возникла буквально из небытия и воссияла для всех торжеством жизни и ликованием счастья. Они обе борются с зависимостями, почти не пьют, но иногда все же сидят вечерами на балконе, выкуривая по несколько сигарет за раз. Обе сидят под теплым пледом, но греет от холодных ночей не он. Спят ночью в обнимку, потому что, как оказалось, обе тактильные до ужаса. И Надя поняла, что лучше будет зависимой от родных прикосновений, чем от веществ. После проекта Надя поняла, что обретает ту же сентиментальность, что была когда-то давно в ней. Она испугалась в какой-то момент. Но теперь у нее в жизни появилась точка опоры, которая привычно осторожно обняла, сказав: — Лучше я буду стирать слез с твоих щек и знать, что ты чувствуешь, чем сидеть в неведении и гадать, что происходит у тебя на душе. Айыллаана больше не была в глазах Нади надменной, важной и гордой, она ей и не была, просто девушка учится раскрывать в людях и хорошие стороны, первым делом подметив это в любимом человеке. Айыллаана — добрая, искренняя и любящая. Она стали друг для друга надеждой на лучшую жизнь и счастливое будущее.