Он

Этого не должно было случиться. Согласно всем правилам, предписаниям и кодексам, закончить миссию при любых обстоятельствах – обязанность шиноби. Обязанность, долг и тяжёлое бремя. Пусть и не тяжелее громадного камня, проламливающего голову твоему товарищу. У Какаши внутри раздавило тоже. И чувство это больше никогда его не отпускало: ни на многочисленных изнурительных тренировках, ни когда Хатаке валился с ног, выжатый до последней капли, специально, чтобы только сразу уснуть, ни во время того, как он протыкал грудную клетку члену своей команды – особенно тогда. Какаши не спал. За все годы, проведённые в плену грызущего чувства вины, ничего другого ему больше не снилось. Лицо Рин, в немом шоке обращённое прямо к нему, не источало никаких признаков осознанности собственного поступка. Так, будто девчонку любезно подтолкнули со спины прямо на приближающийся райкири. С трудом разомкнувшиеся губы шептали его имя больше не с сожалением, а с ужасом. Так, будто Хатаке убил её по своему искреннему желанию. А потом виделось его, какое-то слишком смиренное к своей участи лицо, без тени страха и единой слезинки. И от чего-то это пугало больше. Он что-то говорил, даже пытался улыбаться, но каждый раз грохот падающих камней заглушал попытки. Нет, это были не сны, а безумие. Какаши думал о том, что каждая ночь являла собой самое изощрённое и жестокое гендзюцу, которое повторялось из раза в раз, путая в голове реальность и воспалённую фантазию мозга. Пытаться мириться с кончиной Рин было лишь на толику проще из-за того, что никаких подарков перед смертью она не оставляла. Обычно после пробуждения, которое отпечатывалось словно кувалдой по голове, особенно сильно болел глаз. И это было иррациональной болью, фантомной, потому что болеть было нечему – его глаз благополучно стёк по вражескому лезвию, на месте которого теперь сиял шаринган. То, что напрягалось от длительного использования или сложных техник, но никак не ныло тупой болью, бесконечным спазмом, давящим на всё тело. Шаринган не хотел приживаться в его глазнице только после кошмарных ночных явлений, в остальное время прославляя имя Какаши в окрестных землях. И он чувствовал, насколько не заслуживал чужого внимания и хвалёных прозвищ, величавших некогда преобретённую силу, потому что шаринган просто не мог принадлежать ему. В Конохе бытовало другое мнение. Бессменную апатию принимали за пафос, а нежелание распространяться о внезапном приобретении клеймили тщеславием и крайней степенью заносчивости. За людьми с нетипичными способностями наблюдали особенно пристально. Какаши, который никогда не жаловался на отсутствие внимания к своей персоне, ощутил это в полной мере и на собственной шкуре. За ним не просто наблюдали – на него глазели, косились, и о нём перешёптывались. Следили в конце концов. Оскорблённые члены клана Учиха не постеснялись обсуждать его шаринган даже на прощании с Обито. Пока Хатаке глядел на гранитную плиту, возведённую по однотипному шаблону, как и тысячи других с ней рядом, он хотел оказаться там вместо него. Приятели и раздасадованные незнакомцы – все, кто прознавал про шаринган, сводили к единому мнению о том, с какой, должно быть гордостью, владеет улучшенным геномом Какаши. После очередной бессонной ночи он был близок к тому, чтобы отправиться к друзьям. Все умерли. Все, кто находился рядом с детских лет. С кем общение порой было настолько вынужденно плотным, что доводило до тошноты. Кого он погубил собственными руками и действиями. Все умерли. Та, которая мягко улыбалась на ссоры сокомандников, стараясь подбадривать даже в самых сложных случаях. Которая залечивала раны всем и каждому, кто оказывался в беде. Та, что держала их на плаву, когда взаимодействие команды давало трещину. Та, которая в упор не замечала или не хотела замечать влюблённого в неё идиота. О-би-то. — Я сегодня поздно, извини. – прячет за маской короткую улыбку, вновь и вновь прожигая взглядом плиту с высеченным на ней именем. — Сейчас много дел. Хотят отправить меня в отставку и пристроить в Академию, представляешь? Какой из меня учитель? – усмехается, качая головой и на секунду обращая глаза к закатному небу. Он смог регулярно посещать могилы друзей только став старше и эмоционально устойчивее. — Ладно, я сегодня ненадолго. Хотел ещё навестить Рин. Разворачивается и уходит, чувствуя какой-то холодок, будто из-под самой земли, пробирающий до мурашек, и сворачивает в другом направлении. Куда-то опять делись цветы с её могилы.