Я твоё поражение.

Меды, полудикие фракийские племена, живущие на востоке от Македонии, сплочённые родовыми браками, воспользовавшись долгим отсутствием царя Филиппа, бросили нам вызов. Сразу после отъезда послов в Пеллу прискакали встревоженные посланцы из наших греческих поселений с криком о помощи. Имея в своём распоряжении только небольшой гарнизон, состоящий из двух сотен легковооружённой пехоты, ты не допускал и тени сомнений. Ворвавшись ко мне и застав Феликса за перевязкой, ревниво отстранил слугу от плеча. Размотав бинты, сам взялся за врачевание. Три глубокие царапины от львиных когтей оставили след на всю жизнь, точно три серебряных волоса упали мне ниже ключицы. Крепко обмотав раны и налюбовавшись на свою работу, ты просто сказал: — Через час мы выступаем, филэ. Ты останешься здесь до вечера и поедешь во главе обоза. — Я?! И в обозе?! — переспросил, не веря услышанному. Ты в точности повторил фразу, разжевывая смысл, как малому ребёнку: — Именно в обозе, любимый. Твоя рана ещё не зажила, и правая рука плохо работает. Как только ты сможешь держать меч, мы будем биться вместе. А пока прибереги своё возмущение до лучших времён. Так я и очутился среди ревущих ослов и скрипящих телег с разобранными стреломётами и катапультами в сопровождении нескольких списанных из фаланг македонцев, слишком старых, чтобы угнаться за поступью твоих солдат или напротив, желторотых юнцов, для которых наш медлительный поход стал первым в жизни. Сборы заняли два дня. Авангард вместе с тобой был уже далеко, когда мы только двинулись в путь. На рослом рыжем жеребце я медленно двигался впереди разношёрстной толпы, именуемой запасным полком, и едва не плакал от унижения. Феликс, напротив, чувствовал себя человеком облечённым немалой властью. Погрузив весь наш немалый скарб на одну из телег, громко покрикивал на нерасторопных участников позорного шествия. Спустя пару дней, носясь взад-вперёд по каравану, я заметил, как глупая молодёжь задирает одного из стариков, хромого Пирея, ходившего в своё время с Парменионом на иллирийцев. Старик стойко сносил насмешки, стараясь не отставать, упорно ковылял в конце обоза. Однажды, обессилев, схватился за край телеги, перевозившей детали катапульты. Парень, правящий лошадьми, закричал на него и огрел плетью. Старик зашатался, но не произнёс ни слова в ответ на ругательства, молча похромал дальше. Во время привала я приказал высечь перед строем того молодчика. — Пирей бил врага ещё когда ты находился во чреве матери, и каждый его шаг напоминает о его доблести! Извивающийся под плетью Агасикл, так звали выскочку из низов, злобно глянув исподлобья, пробормотал мне вслед проклятие. Я едва удержал руку, чтобы не залепить ему кулаком в нос. Сдержался, как командир обоза, лишь презрительно усмехнувшись, отошёл к остальным воинам. Возле одного из костров нашёл Пирея, тот сидел в ожидании вечерней порции каши, положив узловатые ладони на колени. — Сегодня ты обрёл врага, Гефестион. Агасикл не простит бесчестия и в бою будет целиться в твою спину. От костра тянуло сырой гарью, ей навстречу плыл белый клубящимися туман, медленно поднимающийся из долины. Решив завтра чуть свет двинуться дальше, отдал приказ не ставить шатры, а всем спать на телегах или под ними, укрывшись тёплыми плащами. Молодые воины шумно обменивались впечатлениями, говорили и об Агасикле, смеялись над его незначительным поступком, а кое-кто втихомолку возмущался. Шептались по обозу. — Подумать только! Не успел встать с ложа Александра, а уже командует! — Кто он такой? Царский наложник, не видевший ничего, кроме потолка спальни! И он оскорбляет нашего брата?! — Слюнтяй и неженка! Видели, какой на нём тонкий хитон? А золотые браслеты?! Пирей, спокойно слушая провокационные вещи, жёстко усмехался в седую бороду. Лишь заметил однажды. — Моя короткая нога меньшее зло, нежели злые языки, пока я сижу, недостаток не виден, ты же всегда перед толпой и совершенно обнажён. Сглотнув обиду, я постарался сказать так, чтобы старый воин не заметил, как сильно меня задевают насмешки: — Ничего, я привык. Пирей удивлённо посмотрел на меня, затем, вдруг схватив за плечо, встряхнул, точно куль с мукой. — Ты не должен привыкать к унижениям! Твоя слабость позорит Александра! — Неправда, я готов жизнь отдать за него! — Глупый Гефестион, что даст Александру твоя смерть? Ничего! Ничего, кроме боли! Ты приговорён к жизни, в горе или радости, но ты обязан жить! Прошло почти две недели, как мы шли по пологой равнине, время от времени посылая гонцов к тебе с донесениями. Нередко среди листов служебной переписки я находил короткие записочки лично для меня. И несколько завядших цветов, заложенных между письмами. Сорванные с обочины дороги и тщательно уложенные, чтобы гонец ненароком не сломал. Бледные полевые травки были ценнее роскошных роз. Завернув их хрупкие стебельки в твои послания со словами полными любви, я бережно хранил дорогие подарки на груди. Если не считать мелких происшествий, то наш поход проходил очень спокойно. Агасикл затаился -проходя мимо, только обжигал ненавидящим взглядом. Я распорядился посадить Пирея на повозку рядом с Феликсом и не прогадал. Именно он посоветовал мне не жалеть сала для смазки осей телег, научил выстраивать солдат так, чтобы в случае опасности можно было быстро дать отпор, отыскивал колодцы и даже лечил копыта вьючных мулов густой чёрной мазью. — Если обмотать им ноги кожей с соломой, то защитим животных не только от ран! Змеи, водящиеся во множества в горных расщелинах, так и кишели под ногами людей. — Если не сумеем сохранить мулов, то потащим катапульты на собственных спинах. — Но где мы возьмём столько кожи? — Разрежем палатки! Подавая пример, я приказал вытащить из своей повозки так ни разу и не раскрытый шатер начальника и самолично нарезал из него длинных полос. С неохотой воины последовали моему примеру. Ворча, расстались со своим скарбом и остальные. Кроме инженеров и эктактов — обозных слуг, за нами тянулись лёгкие повозки жён и детей воинов, ушедших с тобой, несколько бродячих проституток, рассчитывающих поживиться награбленным золотом солдат, предсказатели, музыканты, торговцы едой и прочий сброд. Их громкие ссоры, а подчас драки, нарушали слаженность шага. Кроме того, мы гнали перед собой пятьсот овец и коз, откормленных бычков, взрослых животных для жертвоприношений — все они, яростно отмахиваясь от крупных слепней, блеяли, визжали и ревели, предчувствуя скорый конец. Пастухи постоянно ругались из-за колодцев, и мне приходилось посылать солдат, дабы горячие македонцы не перерезали друг друга из-за пары вёдер. Вьючные ослы несли глиняные кувшины с критским оливковым маслом, обвязанные соломенными щитами для безопасности, уздечка каждого животного была соединена с хвостом впереди идущего собрата. По пути нам встретилось несколько пустых селений. Жители, напуганные проходящим войском, побросали жилища заранее, уходили в горы, в укреплённые высокие гнезда, где и отсиживались, пока последний македонский солдат не скроется в дорожной пыли. На одном из перевалов Пирей подошёл ко мне. — Гефестион, обоз растянулся сверх всякой меры, если меды вздумают напасть, то вряд ли мы окажем им достойное сопротивление. Я принял к сведению слова опытного воина, вместе с ним и ещё десятком смышлёных ребят, объехал весь караван, примечая слабые места. Вечером, собравшись у костра, мы обсудили возникшие проблемы. Было решено всех животных поставить в середине каравана, тягловых волов с катапультами, напротив, переместить в голову, чтобы в случае нападения защитить их наибольшим числом солдат. Ящики с запасным оружием, укрыли мешковиной, чтобы не привлекать внимание. В обозе оказались под запретом даже песни и всякий шум, дабы не привлекать внимание горцев. — Гефестион, заклёпки для колёс вот-вот распадутся от тяжести груза, пока мы идём через заросли дубов, неплохо было бы пополнить их запас. На привале я отправил людей за древесиной для телег, сам же, рассчитывая на спокойную ночь, хотел, завернувшись в плащ, вздремнуть, как вдруг прибежал взволнованный мальчишка, сынок одного из войсковых плотников. — Меды, они везде! Мы не успели и разу ударить топором как Аквилех остановил нас, указав на горы! Они сидят там, как барсы, невидимые в своих звериных шкурах! Только глазищи сверкают! Всего в нескольких шагах от нас! Вскочив, я бросился поднимать солдат, не желая привлекать внимания врага, действовал бесшумно, переходя от одного подразделения до другого. Вскоре все, кто мог держать оружие, были на ногах. — Горцы нападают на рассвете, и потому мы должны быть готовы в любой момент отразить их натиск! — Отразить?! — вперёд выступил один из молодых воинов, Леодомедон. — Ты никак возомнил себя Александром, а нас — его гоплитами? Или может раздать дротики проституткам, а щиты — детям? Мы даже не знаем численность медов, их дислокацию! Я ответил, тихо, но чётко, так, чтобы услышали все. — Единственное, что я и ты должны знать — это приказ наместника: привести обоз и воссоединиться с основными частями! Встань в строй, солдат! После моих слов, обоз как бы сплотился. С ночного пастбища извещённые пастухи поторопились прогнать скот, женщины, тихонько завывая, спрятали детей под телеги. Я распорядился самым слабым воинам встать в караул, сильным — отдыхать, но быть наготове. Вглядываясь в ночную темноту, подсознательно ждал дикого вопля, с которого обычно меды начинали резню. Белые доспехи царского гейтара, твой очередной подарок перед походом, заметно выделялись среди простых панцирей македонцев, одетых в основном в коричневые и чёрные одежды. Шлем я держал в левой руке, чтобы по сигналу, не колеблясь, нахлобучить на макушку и броситься навстречу врагу. В ожидании боя, я медленно шагал вдоль каравана, но настал рассвет, осветив наши вымотанные ожиданием лица, а враг всё не обнаруживал себя.  — Не могли же они уйти, — поделился я опасением с Пиреем, — возможно, в темноте они приняли нас за соединение действующей армии? — А блеянье овец — за воинственные песни? Пирей был прав. Меды никогда бы не упустили подвернувшийся случай пограбить почти беззащитный караван, и то, что они попрятались, вместо того, чтобы нападать, было нам непонятно. В полдень я велел напоить животных из запасов воды, не размыкая кольца. Обоз провёл весь день в ожидании, мы даже не затеплили очагов, питаясь сухим хлебом с оливковым маслом. Меды выжидали, они уже совершили крупную ошибку, когда дали заметить себя нашим глазастым плотникам. Вспугнув добычу раньше времени, хотели, чтобы мы сами зашли в устроенную ими ловушку. Впереди ущелье сужалось до таких размеров, что по дороге могли пройти одновременно не более трёх мулов. Именно там нас и ждала засада. Началось противостояние двух упрямых противников. Прождав, как и мы, ночь и день, горцы не выдержали первыми: с протяжным воем, похожим на зимний плачь волков, устремились на нас. — Никому не позволено грабить обоз Александра! Я не узнал свой голос: до поры тихий, впервые в нем прозвучала смертельная воинская угроза. Сдавив коленями бока лошади, резко осадил её, поднимая на дыбы, и с криком поскакал навстречу медам. Пока враги теснились в узком проходе, налетел на них, на всём скаку врубаясь в самую свалку. Кривой меч кавалериста так и замелькал над головами разбойников. Помня опыт прошлых битв, я приказал защитить грудь и морду лошади кожаными доспехами, но мой новый конь тоже оказался не промах: кусался и бил копытами поверженных медов, как настоящий солдат. Возвышавшиеся над горцами, сидящими на низеньких горных лошадках, македонцы, как хорошие жнецы, косили их головы, те же поражали нас в живот и кололи ноги пиками. Несколько раз я отражал их подлые удары, дважды мой четвероногий товарищ разворачивался всем корпусом, делая умопомрачительные прыжки, уводил из-под удара. Отряд насчитывал от силы пятьдесят всадников, а меды всё прибывали. Оглянувшись, я отметил, как наши ряди сильно уменьшились. Молодые воины, (а старых во главе с Пиреем я оставил в арьергарде), падали, точно сочные виноградные лозы под опытным ножом садовника. От обоза заиграла одинокая труба: это Пирей подавал знак. Рассыпаться! Скручивая голову коня, я первый рванул в сторону, и вовремя, потому что в тот же момент ударили наши стреломёты. Наспех собранные на телегах, машины заработали чётко и слаженно, посылая метательные дротики в гущу врагов, сбивая с ног, пронзая тела насквозь. С остатками конницы мы, пользуясь сумятицей, бросились под прикрытие своих. Атака медов захлебнулась: дикари, никогда не видевшие военных машин, решили, что на нашей стороне сражаются боги, способные метать дротики на столь далёкое расстояние. Вооруженные лёгкими луками и длиными ножами, попав под шквальный дождь отточенных копий, в беспорядке отступили, что дало нам время перегруппироваться. Я сотню раз возблагодарил Пирея за совет оставаться на равнине: находясь здесь, мы могли держать под контролем любой подход к обозу. Сидящие на стреломётах мальчишки криками указывали нам на небольшие группки разбойников, стремящихся захватить хотя бы несколько телег, отбившихся от общей массы. Разгоняя коней, мы стремглав кидались навстречу каждого вора и дрались, как бешеные, пока не уничтожали всех до единого. Нам повезло, это были неосновные силы медов, скорее, один из отрядов местного князька, возвращающийся из очередного грабительского похода и наткнувшийся на царский обоз. Желание захватить множество скота и рабов было настолько сильным, что они даже не произвели разведку, попёрли на нас, думая взять с налёта. Если бы у предводителя медов был такой мудрый советчик, как у меня, они бы потихоньку собрали из соседей и друзей подкрепление и тогда, вполне возможно, их план увенчался бы успехом, но нет, они пожадничали, вступили в открытый бой и проиграли. Мы насчитали более ста убитыми, иные, раненые, те, кто не смогли уползти в горы, закалывались сами, лишь бы не попасть в плен, облегчая нам работу. Из наших рядов я потерял двенадцать парней - молодых, красивых юношей. Это был их первый и последний бой. Вознесся молитвы и пожертвовав Зевсу-Охранителю белого бычка, я поднёс факел к сложенному наспех погребальному костру, умоляя души павших не сердиться на нас за спешку и обещая на обратном пути воздать им положенные почести. Мы спешили, боясь встретить в узком ущелье отряды врагов, в полдня погрузились на телеги и углубились по каменистой тропке в горы. Вперёд я выслал дозорных, которые предупреждали бы нас о возможных засадах. Быстрым шагом старались миновать как можно скорее опасное место. Несколько дней люди двигались без отдыха, пока не выбрались на открытое плоскогорье, и только там я вздохнул с облегчением. Радостный, я дал день на отдых, тем более следовало накормить усталый от перехода скот и произвести разведку местности. Перед нами расстилалась долина реки Стримон. Травы, питаемые водами с гор, зеленели густыми коврами, в небольших впадинах цвели голубоватые ирисы и кустарники с мелкими жёлтыми цветочками. С севера, огибая два больших острова, протянулась горная река. Я послал людей проверить броды, и вскоре они вернулись с плохими новостями. Воды Стимона оказались настолько холодными и бурными, что, не пройдя и нескольких шагов, человек оказывался сбитым с ног. Мулы и волы испугано ревели, как только их подводили ближе к потоку. Тогда я приказал рубить толстые сосны, вязать плоты. В верёвках у нас не было недостатка, и вскоре с десяток крепких конструкции стояли на берегу. Вызвалось несколько добровольцев, решившихся переправиться через бурлящие волны. Взяв верёвки в зубы, они прыгнули в холодные объятия Стимана, борясь с течением, поплыли наперерез потоку. Я видел, как двое из них, не совладав с силой реки, скатились вниз на пороги, их тела мы позже нашли по кружащим в небе стервятникам. У одного из погибших отсутствовала рука, второй оказался крепко зажат между полузатопленных валунов. Пришлось вытягивать его тело за ноги, дабы оказать достойное погребение. Остальные смельчаки, избитые в кровь о камни, смогли переправиться и, привязав там верёвки к кряжистым дубам, крикнули, чтобы мы наводили переправы. Половину отряда я отослал на противоположный берег в числе первых - если бы неожиданно появились меды, то у нас было бы время для переброски основных сил, но, к счастью, долина оказалась пустой. Нам встретилось только несколько греческих поселений с разрушенными домами и вытоптанными посевами, но тел, как ни старались, мы не нашли - видимо, жители успели убежать. Широкая ровная дорога без каменистых уступов дала возможность немного наверстать упущенное в горах время, и я рассчитывал воссоединиться с авангардом буквально со дня на день. Предвкушая нашу встречу, слова, которые мы скажем, крепкие объятья и всё, что следует за ними, разнежился на весеннем солнышке, и только крик об опасности заставил выпасть из сладких мечтаний. — Враг по правому флангу! Крича, я принялся собирать своих людей. После горного перехода у меня оставалось не более тридцати всадников и примерно столько же пеших воинов. Остановив обоз и сцепив повозки в круг, мы принялись демонстративно скакать перед ними, стремясь не показать врагу численную слабость. Обнажив мечи, делали дерзкие выпады, без всякой надежды победить. Идущее прямо на нас войско имело, по предварительному подсчёту, не менее тысячи солдат. С копьями и щитами оно быстро двигалось по равнине, очевидно переправившись где-то в верховьях Стримона. На солнце сверкали фригийские шлемы и наконечники копий. Некоторое сомнение закралось уже тогда, и спасительная мысль, как вспышка, озарила моё сознание. Прокричав, чтобы солдаты оставались на месте, я в одиночку поскакал к незнакомому войску, рискуя получить стрелу в грудь или удачно пущенный дротик. На мне был шлем, подаренный тобою ещё под Перинфом: бактрийский, с богатым оголовьем из белых волос и парой пучков перьев такого же цвета по обеим сторонам. Пурпурный короткий гиматий плескался на ветру. Торопясь, я не надел брони, положившись на волю Зевса, помчался, сломя голову, боясь, как бы мои стрелки не начали заряжать катапульты без приказа. И успел вовремя. Это оказалось войско некого Койна, твоего союзника, правителя одного из местных племен, он как раз возвращался из Амфиполя с подкреплением. Он так торопился, что солдаты не захватили даже обеденных чаш, и хлеб видели пять дней назад. — Ты послан нам богами, Гефестион! — шутил Койн. Не желая останавливаться, я велел слугам прямо на марше накормить утомленных солдат союзника и напоить их из переносных мехов отличным вином. Койн оказался словоохотливым смуглым горцем с густой чёрной бородкой. Делясь соображениями о предстоящем походе, мы предполагали нагнать тебя уже завтра, но просчитались. Ты двигался настолько быстро, что мои телеги и пехота Койна просто не поспевали за тобой. По дороге к нам присоединились несколько мужчин из греческих поселян: попрятав жён и детей, они стали нашими славными проводниками. Гонец, появившейся на рассвете, передал, что отряды македонского наместника, до этого двигавшиеся в быстром темпе, остановились и раскинули шатры неподалёку от крепости Бурных Врат. — Александр просит вас поторопиться. В последнем ночном броске, забыв об усталости, мы преодолели оставшееся расстояние, и наконец увидели македонские сторожевые посты. Койн приказал трубачу подать сигнал, и сразу услышали родной, звонкий ответ. Тысяча пехотинцев и триста конников привёл Койн, всех приняли как нельзя лучше. Отъехав в сторону, я занимался размещением своих инженеров и сохранностью привезенных орудий, как вдруг почувствовал знакомые ладони на талии. Отлично понимая, кто их хозяин, замер, а спустя мгновение, рассмеялся. — Александр! Ты положил голову мне на плечо и фыркнул в ухо. — Филэ, я соскучился! Ну почему ты такой медлительный?! — Я шёл так быстро, как мог. На Крусийском хребте мы отбили атаку медов, они напали на нас из засады. — Знаю, мне доложили. Твой героизм заслуживает награды. — Догадываюсь, где она меня ждёт. Закрыв глаза, я игриво потёрся щекой о твою щеку и оцарапался о жёсткую щетину. — Похоже ты забросил бритву с тех пор как отправился в поход! — Я все дни тосковал по своему филэ. Какое мне дело бороды и всего прочего? Да и нормального слуги здесь не найти. Негромко разговаривая, мы обошли лагерь, тебе хотелось поприветствовать всех, кто пришёл с отрядом из Амфиполя, попробовать на язык масло в амфорах, посмотреть катапульты. Я всем телом ощущал, как тебя мучает невозможность прямо сейчас обласкать меня, и сам сходил с ума от нашей близости. Но ты всегда помнил своё место и потому в палатку мы смогли попасть только глубокой ночью. На следующее утро было решено штурмовать крепость у Бурных Врат. Все обговорено и уже посланы первые скалолазы, до рассвета оставалось три неверных часа, когда ты, наконец жарко обхватив меня, повалил на ложе. Как же я любил твоё доминирование, твою ярость, твоё нетерпение — они были правдивее всех слов! Не размениваясь, я так же активно отвечал, забросив лодыжки на подрагивающие от желания твои бедра, сам пробивался навстречу. Мы, рыча, тискали друг друга, целовались до стука зубов, до крови кусали губы и млели от её вкуса. В самый разгар любовной игры, ты, быстро перевернувшись на спину, усадил меня сверху, схватил свой шлем, тот самый, знаменитый, с алым оголовьем, одним движением нахлобучил на мою голову. — Теперь ты Александр, а я Буцефал! Так начнём скачку! — задыхаясь от страсти, простонал сокровенное желание. Находясь снизу, отдал мне лидирующую роль. Временами, тебе, как и всякому человеку, хотелось безумств в постели, любя, я соглашался на них, находя и для себя нечто интересное. Приподнимая меня за бёдра, ты настолько хорошо имитировал скачку, что «всадник» под конец сильно выдохся, с трудом удерживая на макушке твой шлем, упёрся рукой в грудь «коня», и поразился, насколько ты правильно рассчитал силы и сберёг дыхание для финального рывка. В отличие от меня, упавшего тебе на плечи, и запросившего пощады. — Люблю, люблю... — только и мог шептать в своё оправдание, целуясь, как бешеный. Утром нас едва добудились. Занимался рассвет, когда мы наконец расцепили объятья и пришло время надевать доспехи. — Гефестион, ты останешься в лагере. Прости, но ты сильно устал и не сможешь сражаться в полную силу. — Не позорь меня перед македонцами, Александр! Все и так считают, что я пользуюсь особым твоим расположением! — Так и есть, филэ, так оно и есть. Не желая препираться, ты вышел упругим шагом из палатки, наказав телохранителям никуда меня не выпускать. — Великолепно! От злости я уселся за твой стол, на котором ещё лежали нераспечатанные письма и принялся их читать, не сильно вникая в смысл. Несколько посланий было от матери. Движимый ревнивым любопытством, я развернул первое из них. Олимпиада упрекала тебя в мягкотелости, по отношению к врагам семьи, в нежелании видеть серьёзную опасность, грозившую не только твоей будущности, как царя, но и жизни. Проведя почти полгода во дворце, я смог составить некоторое мнение о царице Олимпиаде. Она была необыкновенно горда, самонадеянна и, как следствие, по-женски сварлива. Ни одна служанка не избежала её злобных коготков, пощёчин и обвинений в несуществующих проступках. Не раз и не два я видел синяки на лицах девушек, проплешины от выдранных волос, царапины на лицах. Если кого-то хотели наказать, то пугали отсылкой к «эпирский ведьме». Именно так называли твою мать между собой слуги. Я держал в руках её письма, предназначенные только тебе, вчитываясь в неровные прыгающие строки. В ворохе придворных сплетен и жалоб на изменника Антипатра, искал полезные мне сведения. « …не доверяй никому. Особенно тем, кто был никем, а сейчас занимает высокое место возле тебя. Помни: за львом всегда следуют гиены. Ничего, если они будут драться за остатки твоих трапез, если будут тявкать и ползать на брюхе перед тобой. О мой божественный сын, позволь им это! Хуже, если один из щенков слишком близко подойдёт к величественному льву и попытается обмануть его доверие. Я говорю о Гефестионе. Его шакалья природа известна многим, и то, что ты допускаешь его на ложе и делишься тайнами, о которых мне неведомо, позорит наш род, мой Александр. Как мать, я хочу тебя предостеречь! Шлюхам место на улице...» За палаткой раздались шаги, я быстро отбросил письмо в ворох иной корреспонденции. Прислушиваясь к шорохам, сел, сцепив пальцы в замок. Стараясь унять участившееся от незаслуженных оскорблений дыхание. Несомненно, Олимпиада сделает всё, чтобы разлучить нас, и здесь я должен быть начеку, я должен знать всё, что она замышляет против меня! Как этого добиться? Ответ прост, если я, как утверждает эпирская ведьма, шакал, то пусть будет готова к уловкам хитрого зверя. Я буду вилять хвостом и ластиться, заставлю врага поверить в мою слабость, и когда бдительность его будет усыплена, разорву ему горло! Приняв решение, я успокоился, возвращаясь к тайным посланиям, больше не возмущался, эмоции оставили меня, поглощая информацию, запоминал каждый знак, каждый факт, который может пригодиться в дальнейшем. Через два часа со всеми письмами было покончено. Ты можешь упрекнуть меня в подлости, но я любил и собирался драться за свою любовь всеми доступными средствами. Думая о тебе, возжёг лавровые листья и смолу кедра. По палатке поплыл благовонный дым. Опустившись перед походным алтарем с фигурками Зевса и Диониса, погрузился в сосредоточенную молитву. Представляя, как ты сейчас сражаешься на стене крепости, возносил горячие просьбы к самому подножию Олимпа. Одновременно ужасаясь от мысли, что тебя могут убить. — Не смей рисковать собой! — отчаянно шептал я в дурмане курящейся смолы. — Ты нужен мне! Только мне! Вернись, Александр! И ты пришёл, просто пришёл и тяжело сел на раскладной стульчик, коих было во множестве в палатке. Панцирь, с несколькими свежими вмятинами, лицо в грязи и только глаза: смеющиеся, торжествующие. В радостном томлении, я подполз к тебе и обнял ноги. — Александр, никогда, слышишь, никогда не ходи в бой без меня! Я рехнусь от неизвестности! Ты обнял за плечи, прижал к себе, вздохнув, устало снял шлем. Отложив его в сторону, чтобы не мешал целоваться, когда горячими прикосновениями губ, принялся успокаивать меня. Обвив потную шею руками, я возвращал ласки, не смущаясь грязью и кровью. — Александр, позволь снять твои доспехи. — Не время отдыхать, Гефестион! Я забежал ненадолго, чтобы забрать тебя и вместе отпраздновать нашу победу. — Твою победу, любимый! — Нет, филэ, нашу. Ты так горячо молился за меня, что боги вняли и даровали победу. Собирайся, мы отпразднуем её вместе! Знал бы ты, чем я на самом деле занимался, но... улыбнувшись, только смущённо потупил взгляд и согласился с откровенной ложью. Крепость располагалась между двух скал, застрявшая в каменной расщелине. Вздыбленная над долиной, точно морда неукротимого жеребца, каменная цитадель казалась неприступной. Мы прошли по незаметной узкой тропинке, вьющейся между серых валунов, и попали на утоптанную воинами дорогу, здесь пересели на коней, чтобы верхом въехать в покорённую крепость. Везде, куда проникал взгляд, ясно обозначились плоды твоего триумфа. Я уже встречался с фракийцами, но, чтобы в таком количестве и мёртвыми... Бородатые лица покойников неподвижно глазели в небо, над ними кружили погребальные птицы, выбирая наиболее лакомую жертву. — Я распорядился подобрать всех наших, погибших при штурме. Сегодня вечером мы соорудим им знатный костёр из жилищ этих варваров. Очнувшись от дум, заметил, что ты мне что-то упорно втолковываешь. — Да?.. Конечно! Почтить их память?.. Невдалеке шла потасовка: около десятка солдат пытались связать пленника в высокой шапке из шкуры рыси и лохматой накидке на плечах. — Кто это? — Крисид, их предводитель. Зять царя. Он сражался с потрясающей доблестью и заслужил моё милосердие. Мы возьмём его в Пеллу. — Ты принял мудрое решение Александр, он станет доказательством твоей победы и залогом смирения своих соотечественников. Промолчав, ты проехал вперёд, а я в последний раз оглянулся на пленника. С петлёй на шее, тот по-прежнему никому не давал поставить себя на колени, огрызался, ворча как дикий зверь. Он уже тогда понравился мне! Через разбитые ворота, навстречу всадникам вывели связанных женщин и детей. Дикарки шли, опустив головы, у многих на руках и теле зияли глубокие раны. Одежды, некогда целомудренно скрывающие груди и стопы, были разодраны почти до пола. Я ожидал, что, увидев нас, несчастные бросятся униженно умолять о снисхождении, но нет. Они прошли мимо, так, словно и не видели предводителя войска, неторопливо шагающего по главной улице. — Дикари, — задумчиво отметил ты, — им неведомо моё милосердие. Двух моих послов с предложением о сдаче крепости они скинули со скалы Гермеса - вон оттуда! С западного крыла стены скалы как бы расходились, открывая отвесный выступ, за ним находилась пропасть, казавшаяся бездонной. — Они верят, что сброшенные с того уступа люди попадают прямиком в Тартар, минуя суд блаженных духов. Печально, не так ли? — Пожалуй. Мы расположились в одном из уцелевших домов, рядом с единственным в цитадели колодцем. Обрадованные возможностью свободно пограбить, наши македонцы бросились рьяно разорять останки жилищ. Не смущаясь воплями и короткими драками с беспомощными стариками и старухами, теми, кто не подлежал продаже на невольничьем рынке, солдаты, утратив человеческий облик, повсюду чинили страшные беззакония. Матерей насиловали рядом с новорождёнными младенцами, раненых и больных, без церемоний, попросту забивали палками, камнями, ударом головы о косяк дома. Крепость Бурных врат захлебнулась кровью своих защитников и только в одном доме сохранялась тишина, горел ровный огонек, поднимающийся из глиняной масляной лампы. Упёршись ладонями в изголовье старой кровати, знававший не одно поколение медов, ты, самозабвенно закатив глаза, загонял в меня истосковавшийся без дела член, стонал и вскрикивал от полноты ощущений, шептал милые прозвища. Вокруг умирали люди, а нам не было до них дела. Поглощённые эросом, мы заботились только друг о друге, о том, чтобы доставить любимому наивысшее наслаждение. Достойное только его! На твоём бедре виднелся след от ножа — глубокая алая полоса. От резких движений, покрывающая её корочка отлетела, и несколько капель пролилось на шкуры, заменяющие нам покрывала, чем я не замедлил воспользоваться, попробовав твою кровь на вкус. — Сладкая! Утро мы встретили утомленные бесконечной погоней за сладострастием. Резкое пробуждение от трели сигнального рожка не вызвало прилива энтузиазма. Зевающие, мы вылезли наружу, находя своих солдат не менее сонными. Ты приказал трубить общий сбор, готовить лошадей, выбранив особо медлительных и опоздавших на построение солдат, галопом рванул в горы. Наконец-то я скакал рядом, мой обозный жеребец, тот самый рыжий с белесым хвостом и задней правой ногой, обутой в светлый сапожок, не отставал от знаменитого Буцефала. По узким горным тропам, по крутым уступам, везде, где наши лошади могли поставить копыто, мы проехали, намечая места будущих рейдов. Вернулись затемно, кое-как перекусив, бухнулись в постель. — Филэ... — устало пробормотал ты, обнял и... захрапел. Я лежал, не шевелясь, хотя тоже был измотан, но воспоминание о пленнике мешало заснуть. Тогда, осторожно разомкнув объятиям, встал и, накинув широкий плащ, вышел из дома. Ко мне бросился один из телохранителей, я сделал ему знак идти со мною. — Где фракиец, которому Александр подарил жизнь? Меня провели в один из домов, там, в подвале, на вонючей подстилке из соломы корчился дикарь, избитый, посаженный на толстую собачью цепь. — Пей. — Я протянул ему мех с разбавленным вином. Не знаю, что более поразило фракийца: моё милосердие или то, что я заговорил на его родном языке. Сильно отстающий в живости ума и ораторском искусстве, незаметный середнячок в обращении с мечом — мне, как никому другому, легко давались только лингвистические труды. К шестнадцати я владел в совершенстве греческим и персидским, иллирийским, фракийским, несколькими наречиями скифов, бактрийским языком, и даже житель далекого Крита не смог бы отличить моё произношение от говора соотечественника. Присев на корточки перед жадно пьющим пленником, я через некоторые время отобрал у него питьё. — Не спеши, я оставлю его тебе и принесу ещё. Злобные глаза дикаря изучающе уставились не меня. Провоцировать его было слишком опасно и потому, оставив вино, я быстро вышел. Визит повторился и на следующую ночь. Ты, пока сидел в крепости, ожидая сведения от лазутчиков, время от времени, чтобы не расхолаживать войско, гонял солдат по горам, уча сражаться в узких ущельях, я везде следовал за тобой и большей награды не требовал. Давая отдых измученным тренировками солдатам, в полдень мы находили уединённую пещеру и, точно древние боги, предавались любви на голой земле. Однажды мы набрели на странный провал: снаружи у входа были разбросаны куриные кости и привязанные к ним разноцветные лоскутки шерсти, на самом камне виднелась полустёртая надпись. Ты спросил проводника из греков, что сие означает, тот пожал плечами. — Даже самые древние старики не смогут ответить тебе, царевич. Кое-кто считает, что это открытое чрево матери земли, и, если спуститься в его глубь, то можно встретиться с богиней и услышать стоны её детей — поверженных титанов. Наши женщины приходят сюда будучи бесплодными и молят богиню-мать осчастливить их потомством. Ты склонился над узким проломом, осветил его недра услужливо податным факелом и разочаровано вздохнул. — Слишком глубоко. И темно. В этот момент невидимый кто-то закричал в глубине, звук, похожий на человеческий вскрик, заставил тебя отпрянуть и схватить меня за руку. — Гефестион, там действительно страдает живое существо! — Нет, Александр, это звук водопада. Под скалой, наверное, протекает река, капли, скрываясь с камней, звучат, как голоса нимф. — Ты не веришь в сказание? — Верю, но не хочу, чтобы ты полез туда! Идём, Александр, у нас много дел! Задумавшись, ты свесился над расщелиной, вслушиваясь в звуки доносившихся с глубины. Затем, широко улыбнувшись, велел принести верёвку и, обвязавшись ею, крикнул телохранителям, чтобы держали. — Отлично, но ты не пойдешь туда один! По твоему примеру, я также перехлестнул конец толстой петли у себя на талии, упираясь ногами в камни, стал спускаться следом. Мы захватили пару факелов, пропитанных свежей смолой, и как только добрались до дна пещеры, зажгли один из них от искры. Своды пещеры представляли собой сплошной каменный мешок с уродливыми солевыми подтеками, вглубь уходил низкий глубокий ход. — Сюда, — махнул ты рукой и, пригибаясь, пошёл под сверкающие влагой камни, протиснулись, прижимаясь почти к земле, двинулся навстречу темноте. Тишина пещеры время от времени нарушалась уже знакомым криком, меня каждый раз передергивало от страха, но ты, не раздумывая, шагал только вперёд. Вскоре, ход расширился и превратился в небольшой зал. Прямо посередине высилась фигура женщины, высеченная из древнего сталагмита. От одного взгляда на неё меня затошнило: эдакое ожиревшее тело, уродливые груди, бёдра в складках и дряблые, отвислые ягодицы. Женщина казалась обнажённой, после я заметил у неё тонкий поясок на животе с лёгкими подвесками. Несомненно, это была древняя богиня земли. Лица у статуи не было, стёртая поверхность не обозначала черт. Только волосы, забранные в тугие косички, обвивали безликий образ. Крик повторился, он казался уже совсем близко. Ты посветил факелом по стенам, ища ещё один проход и, вскоре, удалось обнаружить три разных коридора, уводящих вниз. — Гефестион, будь здесь, я быстро. Свети мне факелом, чтобы я нашёл дорогу назад! — Ты никуда не пойдёшь! — Гефестион?! Схватив за плечи возлюбленного, я грубо впечатал тебя спиной в мокрую стену, сходя с ума от неведомо откуда взявшегося ужаса, закричал в лицо. — Хватит! Идём назад! Здесь не на что смотреть! Не искушай божественную матерь, она и так слишком милостива к нам! — Перестань! Оттолкнув, ты направился к проходу, ступая по истёртым ступеням, полез в самое жерло священной пещеры. Проклиная тебя и себя заодно, я поспешил следом, зажимая нос от вони и ядовитых испарений, буквально влетел в спину, когда ты вдруг резко остановился. Трясясь от жутких предположений, посмотрел через плечо и поначалу увидел только непроглядную тьму, даже света факела не хватало, чтобы развеять её! И всё же кто-то там был, страшный, угрожающий нам. Тебе! — Гефестион! Я уверен, это титан! — прошептал ты побелевшими от напряжения губами, так же, как и я, вглядываясь в клубящуюся впереди массу. — Титан, который страдает подобно Прометею! — Да, возможно, Александр, но ты дальше не пойдешь! Я не позволю! За поясом у меня всегда был кинжал, сбросив ножны, не колеблясь, приставил лезвие к твоей шее. — Ещё один шаг и клянусь Дионисом, пораню тебя. Одумайся, Александр, шаг и смерть! — Смерть? Смерть всегда стоит за моими плечами! И это ты, мой филэ! — медленно проговорил, цепенея, скорее, от моих действий, чем от осознания опасности. Не веря, даже потрогал острый кончик кинжала у своего подбородка. А я лишь прижал его ещё плотнее к твоей коже. Властно приказал: — Уходим! Понимая, чем рискую, медленно повлёк тебя к выходу. Ты шёл, отступая под натиском металла, я видел, как сжаты твои губы, как вздулись на шее вены. Возможно, выйдя из святилища великой матери, ты казнишь меня, как поднявшего оружие на будущего царя. Но это будет там, наверху, а здесь... я спасу тебя, пусть и ценой своей жизни. Кинжал не дрогнул в руке, я довёл тебя до зияющей на фоне неба трещины и только там отпустил, сняв потную руку с плеча. Ты молча взялся за верёвку и дёрнул её, приказывая начинать подъём. Смотря снизу и размышляя о собственной безрассудности, я вдруг почувствовал присутствие кого-то. Липкий страх заполз в сердце, потому что из тьмы некто смотрел на меня. Боясь обернуться, опёрся ладонями о камень, чувствуя, как уходит земля из-под ног. Оно приближалось. Стремясь рассмотреть жертву поближе. А у меня не хватало сил даже дёрнуть веревку. В голове пронеслась мысль: «Может и лучше, погибнуть здесь и сейчас?!» Ведь наверху меня ждёт гораздо более страшное — твой гнев и, возможно, разрыв отношений, может, лучше так... Оно смотрело на меня: бесформенное, непонятное существо из иного мира, имеющие тысячу лиц и одновременно безликое, его голос бил по ушам. «Александр оскорбил Кибелу, великую матерь, проникнув и увидев богиню без достойных одежд, он захотел похитить и неокрепшее дитя, сотни лет сокрытое от всех смертных, за это я накажу Александра, отобрав у него самое дорогое в жизни — твою любовь!» — Никогда! — преодолевая сковывающий меня ужас, прошептал я. — Никогда не бывать этому! Я скорее умру, чем разлюблю Александра! «Будет, всё будет по-моему, и однажды ты придёшь, ослабевший от бесплодной борьбы, потерявший всё, ты прибегнешь к моей магии, умоляя сожрать твоё сердце, и я сделаю это! Помни только одно меня: зовут Кибела!» — Гефестион! Раздалось сверху, это твой голос звал меня. Призрак исчез, и словно очнувшись, я принялся спешно обвязывать веревку вокруг талии. ========== 8 Павсаний. ==========