Дурная кровь

      От толчка Ренджун дёрнулся, едва не свалился на пол — он упёрся во что-то твёрдое и гибкое, сонно потёр глаза и рассмотрел вдруг перед собой знакомые пуговицы на бархатной ткани. Он лежал у маркиза на коленях, и карета тряслась, подскакивая на кочках.       — Проснулся? — поинтересовался Джемин, ласково откидывая прядь волос, тычущую в глаз, и Ренджун резко поднялся. — Мы уже на грунтовой дороге. Здесь мало кто ездил в последние годы, и деревья пустили корни.       — Ты мог разбудить меня, — нахмурился он.       Теперь ситуация выглядела совсем неловкой: он так сладко спал, что совсем пропустил момент, когда они тронулись. Ну и сколько он так пролежал? Кровь прилила к щекам, и Ренджун раздосадовано поджал губы. Теперь он снова чувствовал себя Джемину обязанным. Оставленная в кармане цепочка впилась острым камнем в бок, Ренджун вытащил её наружу, протянул на раскрытой ладони:       — Забирай.       Глаза маркиза удивлённо расширились, он тронул украшение пальцем:       — Откуда?.. Неужели ты вытащил её из костра?       В его лице стремительно формировалась нежность, глаза начинали блестеть, и Ренджун поспешно сунул ему подвеску, отвернулся.       — Это неважно, — буркнул он. — Всё, я вернул её.       — Я не принимаю назад подарки, — эхом отозвался Джемин. — Даже если он будет напоминать о тебе.       Он вдруг перехватил его ладонь, сжимающую цепочку, прижался к коже губами.       — Нет, я возьму. Я наврал, — зашептал он сорванно. — Ты достал её для меня из пепелища, как я могу отказаться? Даже если ты испытываешь лишь ненависть, для меня ничего не изменится. Я люблю тебя, Джуни. Просто будь счастлив, ладно? Живи здесь вместе с Джено, он сможет о тебе позаботиться. А я уеду. Я всё обдумал: у границы с Серединными землями неспокойно, кочевые племена совершают набеги на деревни, грабят фермеров и уничтожают посевы. Отец там бывает часто, говорит, что всегда нужны свободные руки, способные держать ружьё.       — Это опасно, — зашипел Ренджун, от удивления даже забывая отнять ладонь. Чужое горячее дыхание просачивалось внутрь, щекотало в груди. — Если хочешь сбежать, то езжай в своё столичное поместье.       Заскрипев рессорами, карета остановилась. Джемин нахмурился, потянул на себя, будто боялся, что Ренджун тотчас выскочит наружу:       — Не поеду, — отрезал он. — Не хочу в Крион. Да и что мне там делать без тебя? На границе я хотя бы смогу быть полезен.       — Что за чушь ты несешь? По-твоему, это как в детская игра в войну?       Неужели он действительно не понимал? Джемин сидел, хлопая глазами, даже рот приоткрыл, и Ренджун распалялся лишь больше:       — Что, если тебя убьют? Хватит с меня смертей, даже не думай об этом.       — Действительно, достаточно смертей.       Дверца хлопнула, и их обдало волной прохладного воздуха, пахнущего крокусами, терпкой и сладкой сосной, глинистой почвой — Ренджун обернулся, и сердце рванулось, больно ударившись о рёбра.       В узком проёме кареты, поставив ногу на ступеньку, стоял Джено. В одной белоснежной рубашке и тёмных брюках, с растрепанными волосами на фоне ровных золотисто-оранжевых сосен он был словно картинкой, пришедшей прямиком из сна. Как Ренджун выбрался из кареты, он не помнил. Прижавшись головой к чужой груди, прямо там, в распахнутом вороте рубашки, он вслушался судорожно в биение сердца.       Живой.       Живой!..       Руки обхватили его, прижали плотно, ласково. Джено дрожал, Ренджун ощущал это всем телом — в противовес голос его оказался удивительно ровным:       — Спасибо, что привёз Джуни.       Обернувшись, Ренджун поглядел сквозь дробящуюся солнцем и слезами линзу глаз на маркиза. Тот стоял, опустив вниз голову и вытянув руки вдоль тела, словно приговоренный к смерти солдат:       — Не надо благодарить меня, — Джемин передернул плечами, будто от холода, сжал руки в кулаки. — Потому, что я всё испортил. Я подвёл тебя, зря ты мне доверился. Джено, он столько плакал, и говорил, что покончит с собой, а я ничего не смог сделать. Мне очень жаль. Я… это я виноват. Пару дней… нет, один день. Я посплю, а потом отправлюсь верхом на границу, вступлю в отряд.       — Если ты ещё раз скажешь, что собираешься уехать и умереть, я тебя ударю. Ты понял? — всхлипнул Ренджун.       От цветочного аромата у него кружилась голова, горло перехватывало и в груди горело, будто после долгого нырка под солёную морскую воду. Солнце. Над головой было такое яркое солнце, ослепительное, тёплое — совсем как в детстве. Ренджуна уносило течением жизни, и только сейчас — впервые, — он ощущал почву под ногами.       Ухватив маркиза за распахнутый камзол, он рванул на себя, заставляя неловко охнуть, потерять равновесие. Джено поймал их обоих в крепкие, тесные объятия:       — Я и не рассчитывал, что всё пройдёт идеально, — проговорил он медленно, а потом положил ладонь на джеминову голову, погладил, словно ребёнка. — Главное, что вы оба здесь, живые. О большем я не смею просить.       Маркиз уткнулся лицом в изгиб его шеи, влажно всхлипнув. Напряжённые плечи его тряслись, и дыхание было прерывистым, резким. Ренджун стоял, зажатый между самыми важными мужчинами в своей жизни — он ощущал, будто внутри него было целых три сердца. Беспокойных, преисполненных сожалением и благодарностью, слишком больших, чтобы поместиться в груди.       Там, впереди, Ренджун видел берег. Он смог доплыть. Он всё ещё был жив, а значит, ещё ничего не было кончено.       — Какой хозяин оставляет гостей в одиночестве? — прошептал Ренджун, прижимаясь к Джемину теснее. — Я всё ещё не видел твои виноградники, и тот погреб с дубовыми бочками. Не пробовал виноград прямо с лозы, не гулял на цветущих лугах — ты должен показать мне всё это. Мне и Джено.       Весна в этом году была ранней. Казалось, ещё совсем недавно Ренджун сидел в большой гостиной комнате внизу, перед горящим камином, вырезая из бумаги снежинки и фонарики для украшения ёлки, по-варварски притащенной Джено из леса в снегу и шишках, а сегодня проснулся — и за окном стало совсем тепло. Постояв пару долгих минут у приоткрытой створки, он просто дышал, позволяя остаткам липкого ночного кошмара растворяться в жидком, пахнущем жасмином воздухе. Теперь они снились намного реже — пару раз в неделю, и будто бы слегка потускнели красками, хотя он всё равно с трудом переносил красные вещи на себе или других. Однажды даже упал в обморок, когда Джемин, забравшийся на яблоню за воздушным змеем — «Ты столько трудов вложил в него, я быстро, просто смотри», — до крови оцарапал руку.       Будто ощутив на себе взгляд, тот сонно заворочался, нахмурился из-за попавшего на лицо яркого блика, и Ренджун поспешно задернул штору. Склонившись над спящим, он прижался к щеке в поцелуе, и Джемин затих. На лице его блуждала рассеянная, блаженная улыбка, пряталась в уголках рта и изгибе ресниц. Нельзя было его разбудить — маркиз любил обниматься, и последние пару недель приобрел привычку не отпускать его раньше полудня, заласкав до дрожащих коленей и сорванного голоса; но сегодня лежать допоздна не хотелось. На улице стояла чудесная, ранняя весна, и Ренджун, поглядев на Джемина ещё пару долгих мгновений, завернулся в халат, сунул ноги в тапочки и на цыпочках спустился вниз. Припекало. Джено обнаружился на заднем дворе, обнажившись по пояс, он орудовал топором: за прошедшие месяцы он успел порядком расчистить творящийся в саду хаос, вырубить часть засохших деревьев и превратить их в поленья. Подобравшись по спины, Ренджун обхватил его двумя руками, и Джено рассмеялся, даже не дернувшись от неожиданности:       — Осторожно, испачкаешься, — он вытер запястьем пот со лба, оглянулся, и Ренджун хихикнул, рассматривая его.       Волосы Джено забавно торчали во все стороны: когда они отросли слишком сильно и стали мешаться, Ренджун собственноручно обрезал их, и вкупе с заострившимися чертами лучшего друга это придавало ему вид почти дикий, мужественный на грани грубости. Губы его были противоположностью грубости: тронули ренджуновы губы, стирая улыбку жарким касанием, заставляя обжигающие искры вспыхивать в животе.       — Разве я когда-нибудь жаловался на это? — хмыкнул Ренджун, устраивая пальцы на чужой влажной шее. — К тому же, если ты испачкаешь меня, всегда сможешь вымыть после.       Глаза Джено потемнели, в них мелькнуло что-то острое, страстное — растревоженный потоком воздуха уголёк, — он поцеловал снова, медленнее и крепче.       — Разве вам обоим не нравится дразнить меня? — вздохнул он. — Джемин ещё спит? Потому ты пришёл в таком виде?       Ладонь его скользнула под халат, и Ренджун охнул. Желание опалило его огнем, взвилось снопом вспышек в крови. Приподняв его, Джено усадил прямо на дубовую колоду, опустился на колени подле:       — Совершенно беспечный слуга, — цокнул языком насмешливо. — Будь его воля, ты бы ходил совсем раздетый, да?       — Разве не было бы это прекрасно? — Ренджун вздёрнул голову, и увидел в окне второго этажа, прямо над ними, распластанного по подоконнику обнаженного Джемина.       Невыносимый. Он спал совершенно обнаженным, и имел возмутительную — и возбуждающую — привычку бродить по дому в таком виде ещё пару часов. И, мало того, каждый раз пытался склонить Ренджуна на свою сторону. Замеченный, маркиз улыбнулся шире, небрежно махнул рукой:       — Прошу, не обращайте на меня внимания. Я наслаждаюсь зрелищем.       — Развратник, — фыркнул Ренджун, осекаясь, когда Джено двинул в сторону полу халата.       На самом деле, ему это нравилось: то, как Джемин смотрит, пожирая его глазами, как нетерпеливо вздыхает и страстно закусывает губу. По-правде сказать, Ренджун не стал бы ходить обнаженным ещё и по той причине, что не смог бы сделать и пары шагов без того, чтобы быть рассмотренным со всех углов и ощупанным горячими, настойчивыми руками — хотя на словах Джено протестовал против подобных раздеваний, всегда был первым, кто терял терпение. Это Джемину, напротив, после утренних приятных происшествий нравилось смотреть.       Маркиз выдохнул шумно, и рука его скользнула по телу ниже, сжалась на твердом члене — Ренджуна обдало нестерпимым жаром, он зажмурился, старательно заглушая звуки, рвущиеся из груди.       — Что поделать, — мурлыкнул Джемин. — Такова моя натура: я желаю своего возлюбленного каждую минуту, и разве можно меня в этом винить?       Губы Джено, проложив дорожку по внутренней стороне бедра, наконец сомкнулись на нём, и возбуждение взорвалось, словно порох, ошпарило Ренджуна. Сжав немеющие пальцы на изрезанной топором дереве, он застонал, позволил развести свои ноги шире, принять глубже. Под чужой блестящей от пота кожей перекатывались мускулы, и Ренджун жадно огладил плечи Джено, его спину, тронул морщинку сосредоточенности, лежащую между бровей. Запрокинув голову, из-под прикрытых ресниц он поглядел на на голубое, бездонное небо, на светлокожий силуэт в окне второго этажа. Этой страсти и влюбленности было слишком много, они не помещались внутри, множились, словно искры фейерверка.       — Я совсем близко, — шепнул Ренджун стыдливо.       Как могли они быстро доводить его до грани блаженства, разве было это справедливо? Он терялся в пристальном взгляде, оставляющем обжигающие отпечатки на коже; во влажном жаре рта, настойчивости движений и требовательности, с которой чужие ладони сжимались на коже, не позволяя двинуться, избежать этого почти мучительного наслаждения. В один момент оно перелилось через край, затопило собой рассудок — Ренджун вскрикнул, погружаясь в яркие всполохи перед собой, задыхаясь и дрожа.       Отодвинувшись, Джено облизнулся. Губы его были розовые, опухшие, и эта полуулыбка на них казалась порочно красивой.       — Ну вот, а я предупреждал. Ты весь испачканный, — он облизнулся, и Ренджуна пробрало сладкой судорогой. — Что же делать? Теперь я хочу испачкать тебя ещё больше.       Поднявшись, он запустил пятерню в волосы, размял затекшую шею.       — Как на счёт того, чтобы…       — О, боже, — пискнул голос за его спиной. — Я, наверное, не вовремя. И, Джемин… почему ты голый? Ты что там…       Закрыв лицо двумя руками, на крыльце стоял Джисон. Уши его были совершенно красные, особенно на фоне белого конверта, оказавшегося смятым под таким напором пальцев и стыда.       — Я звал! Стучал! — простонал он. — Тут письмо из Варна пришло на имя маркиза На. Дядя отправил меня отвезти его, а тут… тут такое!       — Дядя? — переспросил Ренджун, неловко вставая и запахиваясь в одежду плотнее. Теперь ему стремительно становилось холодно и жутко неловко. Джисон ведь… ничего не слышал, верно?       Джемин, изящно спрыгнув с подоконника в комнату и по пути надевая халат, пожал плечами:       — А я не говорил? Джисонни мой кузен, по материнской линии. Кстати, мелкий: можешь передать моему старику, что я вовсе не растратил всё, как обычно. Деньги пошли на благоустройство поместья, я вышлю все сметы и счета, — босоногий, он спустился вниз по лестнице, на ходу завязывая пояс. — Мы строим оранжерею, расчистили пруд и заказали саженцы новых сортов винограда. А! Ещё наняли приходящую три раза в неделю прислугу: садовника, трёх горничных, конюха и кухарку. Работы тут непочатый край, но если всё пойдёт хорошо, можно будет расширить виноградники. Что за письмо?       Он выхватил из трясущихся ладоней Джисона конверт, вскрыл его и вчитался в строчки. Беззаботное лицо его затвердело, нахмурились, будто на него наползла тень. Ренджун знал это выражение слишком хорошо, и потому подобрался ближе, отобрал бумаги.       Нет, это был какой-то нонсенс.       Его — принца-бастарда, — просили вернуться в Варн, причем не просто так, а в качестве наследника престола, и Ренджун раздражённо рассмеялся. Неужели советники думали, что он такой идиот, чтобы туда сунуться? Даже если они догадывались, что скрывается младший принц где-то под крылом у семейства На, было неуместной наглостью писать напрямую и пытаться вызвать его в столицу. Похоже, дела в Южном Королевстве были так себе: перессорившиеся аристократы, словно стая диких собак ожесточенно грызли друг друга после смерти Джехёна, и тот сам невольно этому поспособствовал. Конечно, вряд ли он рассчитывал на то, чтобы вот так бесславно отправиться к праотцам, но позволить собирать вооруженные отряды дворянам оказалось крайне неудачным политическим решением. Все так отчаянно тянули руки к короне, что в схватке за власть едва не подорвали экономику. Должно быть, король Севера хохотал, когда слушал об этом: южане превратились в варваров, разоряющих дома друг друга. Парадоксально, но теперь остановить грызню могла лишь рука законного наследника, связанного кровью с правящей династией, а таким оказался Ренджун. Совет министров понимал это лучше, чем кто-либо: продолжение локальных войн привело бы к дальнейшему ослаблению страны, и этот беспредел следовало прекратить как можно раньше. Но неужели главный советник отца, так презрительно отзывающийся о Ренджуне, теперь уповал на его милость?       «Ваше Королевское Высочество! Если до Вас дойдут эти строки, нижайше просим Вас вернуться в Варн. Ваша страна и подданные нуждаются в Вас, Южное королевство претерпевает бедствия и находится в шатком положении».       Нет, отправляться в эту зловонную клоаку Ренджун не собирался. Они презирали его, и хотя снизошли сейчас, он не стал обманываться. Если бы не тот факт, что Юг — это его родина, место жизни сотен тысяч ни в чем не повинных людей, Ренджун даже не подумал бы удостоить этих жаждущих крови и власти людей и каплей внимания.       — Пойдём в мой кабинет, — Ренджун кивнул Джисону, и тот встрепенулся, отнял ладони от лица. — Я собираюсь написать ответ.       Стране нужен был новый король. Смелый, добрый и чуткий. Готовый отозваться на призыв о помощи, терпеть невзгоды и лишения для дела, которое считает правым. Способный защитить слабых, умеющий ценить близость и дружбу. Связанный кровными узами с королевской семьёй, но не успевший отравиться их тлетворным, жутким влиянием.       Марк Ли, племянник покойного короля.       Единственный человек, достойный занять место на престоле Южного Королевства.       Джисон упорхнул день спустя, взяв с собой отречение от престола, написанное рукой наследного принца, фамильную подвеску и перстень Джехёна — даже если бы кто-то усомнился в правдивости документа, столь важные драгоценности поставили бы точку в дискуссиях. Ренджун не желал больше думать ни минуты о том жутком месте, растоптавшем его юность, отравившем доверие и невинность.       Впереди была долгая жизнь, и он наконец-то мог прожить её так, как сам того желал.