Зимнее солнце

Солнце поколебалось пару минут и ухнуло в воду. Поднялись тени. Ноги обдувал ветер. Во рту было терпко от вкуса крови, голова гудела. Тихонов сидел на берегу Москвы-реки и раздумывал: как же он оказался в такой ситуации? Наверное, надо начать с начала. А началось все в тот день, когда Рогозина вытащила его из тюрьмы, чтобы нанять на работу. Нет, надо начать пораньше: он совершил неправомерное воздействие на людей, из-за чего получил десятилетний блок способностей и три с половиной года человеческой тюрьмы. Все равно не то. Начать нужно еще раньше: он, Иван Тихонов, двадцати двух лет от роду, восемь лет как Инициирован в Темного Иного, отучился в интернате для сложных подростков-Иных и нарушил Договор. Достаточно рано? Так вот, Рогозина наняла его на работу, они обсудили, что за добрые дела ему скостят срок блокировки и выпустят из тюрьмы. И бла-бла-бла. Он снова на свободе — это главное. В офисе Дневного дозора его не ждали с распростертыми объятиями: туда они заехали после утверждения на работе в ФЭС и тихоновского побега. Потом он вернулся, съездили в офис к Светлым. Ладно, опустим. И вот примерно после встречи с замом московских дневных Юрием все покатилось… к тому, что Иван имеет сейчас. К жажде, вымокшей одежде и боли в сердце. Майский, сука ты. Его Иван встретил тоже в ФЭС. Как тогда думал, на свое счастье. Симпатичная оперативница Ваню отшила, продавщицы на ухаживания не поддавались, а в тюрьме шашни крутить было как-то несподручно. Поэтому Тихонов без сомнений подкатил к вычурному оперу. Если бы тот косо посмотрел, то все легко было бы перевести в шутку, а если нет, то зачем переживать зря? — Ну, что делаем вечером? — подкатившись к диванчику, на котором сидел опер, спросил Тихонов. — Чего тебе, камрад? — нахмурился Майский, еще раскрашенный под китайского монаха. Шли по следу сектантов, искали помешанного на ритуальных убийствах маньяка. Все чисто, без магии. Обычный человеческий псих, укокошивший семнадцать детей, чтобы прийти к просветлению. Растрепав волосы, Тихонов повторил: — Кино, цирк, кафе? Майский хмыкнул, прищурился, из-под полуприкрытых ресниц оглядывая программиста. До чего-то мысль его докатилась, раз уж опер сложил руки на груди и спросил: — А ты без предрассудков, я так понимаю? Свободная личность? Иван улыбнулся, самодовольно задрал нос, покрасовался. Чуть в шутку, чуть всерьез. — А то ж! Так какие у нас планы? Тогда все и завертелось. Они хорошо посидели вечером в баре, много болтали о чепухе, слушали какую-то дурацкую музыку. Хотелось продолжения вечера. Все же полгода воздержания давали о себе знать. Но Майский только доставил подпившего программера обратно в офис ФЭС. Жить Ивану было еще негде. Он оперся на кодовую дверь офиса, с намеком спросил: — Зайдешь? Опер хохотнул, Ивану тоже стало смешно. — Хватит мне работы по ночам, — с намеком в голосе сказал Майский и достал из кармана ключи от мотоцикла. Тихонов понял намек, кивнул, печально вздохнул и сделал оперу ручкой напоследок. Сидеть ему предстояло взаперти, пока Светлые не убедятся, что он (страшный и ужасный) не собирается по ночам бузить, душить кошек и добропорядочных граждан. Но почему-то с Майским Рогозина отпускала его из офиса. Тут следует уточнить, что у Светлых было условие: границы свободы расширят и срок наказания сократят только если Иван будет помогать обычным людям. Восстанавливать нанесенный ущерб и все в таком духе. Очень занудно и не в этом суть. С Майским-то его выпускали. И Иван не был дураком, чтобы не воспользоваться возможностью. Делить проблески свободы с симпатичным опером было приятно, пусть на таких вылазках Иван получал по морде растрепавшимся от быстрой езды на мотоцикле шелковым хвостом. После следующих посиделок в баре они все же добрались до постели. Без кожанки и с растрепанной гривой Майский был чертовски хорош — ну точно Темный суккуб! Резинку с волос он стянул, во взгляде искорки страсти. Повезло же Тихонову такого парня оторвать, пусть остальные выкусят. От той их ночи Иван успел хорошо подзарядиться. Играться с партнером он умел: пока оттягиваешь оргазм, можно, будто патоку, пить чужое раздражение и по фрагменту восстанавливать растраченную Силу. Пока он подзаряжался, во взгляде любовника что-то мелькнуло, Сила приобрела другой привкус, горький, будто у апельсина после зубной пасты. Иван стрельнул взглядом, нахмурился, но продолжил по капле восстанавливать истраченный досуха запас энергии. На трибунале ему не только поставили блок, но и откачали Силу. Наутро Тихонов вернулся в офис довольный и расслабленный, долго крутился на стуле, раздумывал о балансе сил. Немного переживал о том, как же ему дальше работать с любовником-человеком. Майский, впрочем, от его развлечений не сбежал. Зашел в конце рабочего дня, поймал за подлокотники стула, огляделся и поцеловал. Приятная мелочь… Так и завертелось между ними. Ну хорошо, сколько можно оттягивать мякотку? За что же Ивану заблокировали способности? Во всем виновата молодость и дурная компания интернатовских приятелей. Хотели изменить мир, а в итоге только нашли неприятности на свои революционные задницы. Иван еще легко отделался. Некоторым память подтерли, чтобы неповадно было. После смерти сестры руки требовали дела, а умная голова — больших глупостей. Хотелось изменить мир, раскрепостить закрепощенных, освободить заключенных и так далее. В итоге они всей своей шайкой-лейкой нарвались. Нарушили Договор, отхватили по самое не балуй. Но Иван везучий. Иначе с чего бы Светлой второго уровня Галине Рогозиной вытаскивать его из тюрьмы и просить о снижении срока наказания? Может, она ошибочно думала, что он хороший парень. У Светлых бывают такие заблуждения, даже у таких столетних старушек как Рогозина. На самом деле Иван просто умный. Без лишней скромности, он почти гений. Ага, гений… А насчет Майского надо было ему догадаться раньше. Тихонов ведь реально ухнул в этого опера как в незакрытый канализационный люк. Шел по улице и пропал, только кудряшки мелькнули. После тюрьмы ему сделали несколько послаблений. За два месяца добросовестной работы и за поимку двух психов из числа людей пришло распоряжение от Ночного: Иван Тихонов, Иной пятого уровня силы, Темный маг — может жить недалеко от офиса. Может. Но на деле ночевал он или в офисе, прикорнув на диванчике в буфете, или в кабинете у Рогозиной, или у Майского. Уже с бо́льшим комфортом и интересным досугом. Иногда опер давал от ворот поворот, мол, сам понимаешь, Ваня, у меня дела, давай в другой раз. И тогда — привет диванчик имени Галины Николаевны, света нашего в оконце. Иван ревновал: какие, мол, у Майского могут быть «дела» кроме него, но не навязывался. Так длилось почти полгода. Согласно календарным срокам и прогнозам погоды в столице началась зима. Ох, непростая это была зима. Сначала Иных сотрудников ФЭС оповестили, что может потребоваться срочная эвакуация: в Перово зрело немыслимых размеров Инферно. Сам Иван его не видел, но был привлечен к поиску возможного автора проклятия. Неизвестного колдуна требовалось обнаружить вперед аналитиков Ночного. Обошлось. Сумасшедшей оказалась Светлая Иная Светочка Назарова, ненавидевшая себя до такой степени, что чуть не разрушила всю Московскую область. Довольно типично для светочей. Потом, не успели все выдохнуть, в городе объявился маньяк, в деле снова были замешаны Иные. Непонятные смерти без следов на теле и с выпитой жизненной энергией. ФЭС сотрудничал тогда с Дозорами. Снова. Нужно прояснить: в ФЭС работали несколько Иных. А в утверждении ФЭС участвовали оба московских Дозора. Очередной их эксперимент: человеческая служба под контролем Иных. Обе стороны могли ей пользоваться. Лафа со всех сторон: Дозоры получают упрощенное взаимодействие с людскими силовыми структурами, все мистические дела стекаются в одно место. Иные из ФЭС признаки незаконных нападений на людей сливают Дозорам, а трупы с вампирскими метками сами собой исчезают в бюрократическом море. Очень удобно. Так вот, сотрудничали по поводу мага маньяка с Дозорами. Ивана убрали с глаз подальше, на переговорах были двое: Антонова со стороны Темных и Рогозина как представительница Светлых. Обе ушли на переговоры с операми из Дозора. Издалека Иван попытался разглядеть лица, но на дозорных были простенькие заклинания по отводу глаз. Из-за блока способностей Ивану даже такую простую преграду было не преодолеть. Прослушать через технику не удалось, поэтому Тихонов куковал в лаборатории, пока не пришел Майский. — Ну че там? — опер кивнул в сторону переговорной. — Да так, — погружать человека в многовековую историю конфликта сил Добра и Зла было лень. Майский вздохнул. — Опять наши с вашими поцапались? Иван хохотнул: как же опер сам того не подозревая попал в точку. Свет и Тьма, от его простого вопроса Тихонов почти оказался в интернатовском коридоре, на знакомом подоконнике напротив кабинета завуча. Порой дисциплинарные советы собирались из-за него или кого-то из его приятелей. В одиночку они не ходили и в ожидании выговора успевали обсудить вселенские проблемы и сделать парочку заходов в неразрешимом споре двух великих сторон. Была даже некоторая пикантность в том, чтобы втюриться в человека, говорящего случайно такие двусмысленные вещи. Иван же и сам сейчас почти человек. Можно притвориться кем-то обыкновенным и вести себя так, как не стал бы никогда. Иван подпер голову рукой и спросил: — Ночью сходим кое-куда? Отведя внимательный взгляд от переговорной, опер хмыкнул. — Вашему брату только дай во тьме побродить, — Майский ногой подкатил кресло программиста поближе. — А тебе как будто нет, — Иван поднял голову, подставив лицо под короткий скрытный поцелуй. — В точку, камрад, — с легкой грустью сказал опер. — Но это же не проблема? Одурманенный приступом нежности, опасностью, расследованием и служебным романом, Иван вообще ни в чем не видел проблемы. Проведя пальцем по аккуратной бородке Майского, он без сомнения сказал: — Конечно. Надо было вслушиваться в его слова, а не просто пялиться, как влюбленный дурак. Нужно. Было. Слушать. Тем более, Майский ведь даже особо не скрывался. Пара уточняющих вопросов и все стало бы ясно. Да одного вопроса хватило бы! Надо было только спросить. Примерно через два месяца с ними в коридоре столкнулась Антонова. Окинула спешивших с уликами опера и программиста недоуменным, но доброжелательным взглядом. Сказала: — Как необычно. Тихонов с Майским обменялись заговорщическими взглядами. Чего это она? Старушке было сто лет в обед, но закостенелостью взглядов она, родившаяся почти сразу после революции, не отличалась. Позже, уже на обеде, Антонова снова подошла, дождавшись, когда Майский выйдет на перекур: — Вань, у тебя все в порядке? Это не мое дело, но… Она была странной Темной, может, случайно вошла в Сумрак впервые чем-то разозленная или опечаленная. Ей бы стать целительницей, а не ведьмой. Но на войне, когда она была Инициирована, поводов для расстройства хватало. Самого Тихонова, кстати, его сторона полностью устраивала. Иван со стуком поставил кружку на стол. Кофе плеснул через край. — У меня все в порядке. — Но он же… — замялась Антонова. Иван выразительно посмотрел на нее. Кто Майский? Мужчина? Чья бы корова мычала: нужно быть слепым, чтобы не видеть, как Антонова смотрит на Рогозину. И ничего у них не щелкает, что так нельзя. Не будь они по разным сторонам, точно бы сошлись. И не было бы этого фарса с человеческим мужем и дочками. Ох, ладно, вот тут уже не его дело. Женщина вздохнула и больше эту тему не поднимала. А зря. Наверное, скажи она тогда, было бы не так больно. Кто бы знал, что так больно, когда рушатся мечты? Наверное, раньше Иван так сильно не верил в свои фантазии, даже в юности, подготавливая полутехническую-полумагическую программу по обнулению цвета для Иных. В глубине души он знал, чем все закончится. Готовился к провалу. Все же такие мероприятия обычно дело рук Светлых. И когда их группу обнаружили, и когда судили — это было закономерно. Принимая на тело узор из магических клейм, где-то в глубине души Тихонов слышал голосок: «а ты чего хотел, знал же, что все провалится». Спустя годы о дне суда напоминала только память. Увидеть блокировавшие магию метки на теле могли только Инквизиторы или Иные выше первого уровня. Сам Иван к таким не относился. Он даже синий мох не видел… Свет и Тьма! А тут он поверил, что все будет хорошо. С первой встречи в офисе прошло семь месяцев. Потом еще семь. И еще. Они съехались. Без прикола. Просто однажды Тихонов попросил Майского подождать его с работы, а опер оставил рядом с клавиатурой комплект ключей. Переезд из съемной квартиры занял пару часов: вещей было на два рюкзака и одну компьютерную сумку. Все равно почти жил в лаборатории. Работа в ФЭС была похожа на службу в Дневном, которой у Ивана было совсем немного, но запомнилась она хорошо. Его тогда направили в Зеленоград — изображать из себя законопослушного Иного, трудиться на благо Иного общества и человеческой кормовой базы. Долго он там не продержался, но не суть. Они съехались и все стало почти супер. Интересная работа, классные отношения, веселый коллектив. Денег вдоволь. Он был почти свободен, для полного счастья не хватало только магии. Бытовой, в мелочах. Пробирки сами чтобы чистились, одежда не пачкалась. С его-то уровнем на подвиги было рассчитывать глупо. Зато раньше способностей хватало на прорицание. Иван бы не только для себя использовал, маньяков бы ловил. Чесслово! Столько лет под Светлой ходить — и сам засияешь. С магией было бы проще перестилать линолеум (на это угробили целые выходные), бронировать билеты на море, просматривать, где дороги посвободнее. Так думал Тихонов: будь в доме магия, жизнь была бы проще. Как же он, Свет и Тьма, ошибался! Майский, сволочь. Должен был сказать. Словами через рот. Должен. Но и сам Иван дурак, конечно. Он же аналитик. Сопоставить волнения в мире Иных с отлучками и недомоганиями любовника — как два пальца об асфальт. А он погрузился в свое болото: работа в ФЭС, совместная жизнь, редкие ссоры, горячие примирения, совместный отпуск на Черном море. Нет, надо было догадаться. И почему мотоцикл в пробки не влипал, и почему чурчхела желтенькая (самая вкусная) всегда находилась — тоже надо было понять. В общем, это все творилось между ними больше пяти лет. А потом на Байконуре произошла большая стычка, всех, у кого была Сила, поставили в круги подпитки для Антона Городецкого. Узнал об этом Иван от Антоновой. Именно она приносила ему новости, которых, по правде говоря, наказанный Иной должен быть лишен. Но если спуститься в морг с пирожными и чаем, то вприкуску с десертом можно было многое узнать из столичной дозорной жизни. Иногда в ФЭС привозили трупы из Дневного, чтобы оформить все «по-человечески». Так вот, когда вампир Саушкин чуть не превратил всех живущих на земле в Иных, Иван узнал об этом за чашкой ромашкового чая. — Вот же ж, — сказал программист. Было зябко и чисто. Мертвецов Тихонов недолюбливал, поэтому анатомический театр скромно закрыли в шкаф и под замок. Женщина кивнула, аккуратно раскрошила печенье в чашке, спросила будто вскользь: — А от светочей ты это не слышал? — Рогозина молчит, — пожал плечами Иван. — А?.. — приподняла брови собеседница, но оборвала сама себя. — Не мое дело. Иван выразительно на нее глянул — вот именно. Пусть свои вопросы с начальницей решает сама, а в его личную жизнь не лезет. — Скоро я и сам все буду знать, — хвастливо сказал программист. Антонова с облегчением переключилась на новую тему. — Я рада за тебя, Вань. Еще одна пара глаз для осмотра мне не помешает. Ты же и аналитикой занимался? Разговор потек в рабочем русле. Зацепки, расследования, особенности энергетического следа убийцы на остывающем теле. Все в пределах нормы. А потом пришло время снятия блока. Рогозина выделила выходной и с искренней улыбкой кивнула: иди, мол, Вань, заслужил. Будто во сне Тихонов добрался в офис Дневного, где уже ждал представитель Светлых и Инквизитор. Долгую и нудную речь Светлого о том, что наказание было соразмерно деянию, а сокращение срока слишком поспешно, Иван пропустил мимо ушей. Впервые за долгие годы его коснулась Сила. Безвкусная инквизиторская магия. Торс зачесался, будто по нему хлестнули веником крапивы. Реальность расплылась, как испорченная кассетная пленка. В тело проникла магия. Точнее, треснула скорлупа, не позволявшая Тихонову использовать собственные запасы. Он успел восстановить иссушенную сердцевину ауры, собрал по крупинке Силу. И вот получил к ней доступ. По пути домой Иван как новоинициированный пялился на всех прохожих через Сумрак и, то ухал в него, то выныривал в человеческий мир. Все ему было будто внове. Силу он подкопил за годы воздержания, его почти распирало от желания что-нибудь сделать. Остановившись у входа в метро, Тихонов набрал игривую СМС-ку. «Тебе лучше поспешить домой». В ответ пришел смайлик. Намечался отличный секс. Пройдя мимо ларька в супермаркет — повод требовал чего-то покруче булки хлеба и банки пива — Иван купил коньяк, фрукты и, неожиданно для себя поддавшись атмосфере праздника, конфеты «Птичье молоко». На этих же конфетах и погадали. Правила были простые: белая начинка — любовь, желтая — деньги, коричневая — секс. Без применения способностей, запомнив, по какому принципу на конвейере конфеты кладут в коробку, Иван вытащил шоколадку. Под коньячок все и завертелось. Тихонова распирало. Переполненный радостью и возбуждением он кусался и порвал на Майском рубашку. Сидели на продавленном диване и вряд ли добрались бы тем вечером до кровати. — Ты изменился, — с хрипотцой в голосе сказал любовник. — Ты даже не представляешь насколько. Иван почти растерзал поцелуями и покусываниями шею Майского. По привычке оттягивая из него Силу, он почувствовал, что энергия льется в него бо́льшим потоком, чем обычно. Списав все на снятие блока, он довел дело до конца. А утром, в полумраке и тепле, нежась после близости, сонно посмотрел на любовника через Сумрак. Он увидел оранжевые иглы возбуждения. Они вспыхивали, точно протуберанцы на поверхности солнца, а потом втягивались назад. Это была не гладкая и ровная аура человека. Под боком у Тихонова, раскинувшись на кровати, точно морская звезда, лежал инициированный Светлый Иной. Дозорный. — Ты… — просипел Иван. Он все отползал и отползал прочь, пока не свалился с кровати. Рука мигом проснувшегося Майского поймала лишь воздух. Его Темный уже сидел на полу и неверящим взглядом пялился на любовника. На Светлого Иного с метками дозорного на теле. На Иного, который не мог не знать, с кем провел семь лет своей жизни. — Ваня? — обеспокоенно прохрипел Майский. Сонливость с него как рукой сняло, но голос звучал привычно, по-утреннему. Голос, который Тихонов узнал бы и в толпе, спросил: — Ваня, что случилось? — Ты сволочь, — Иван вскочил на ноги. Сила, не сдерживаемая блоком, клубилась вокруг него. Стеклопакет задрожал и покрылся трещинами, простыни, на которых сидел Майский, рвались и трещали, срываемые потоками энергии. — Ваня, черт. Объясни мне! Реакция Светлого оперативника была быстрее его слов. Пока Майский ругался, взгляд его уже сканировал ауру любовника. Заметил изменения. Тоже вскочил. Сколько раз Иван просил его не топтаться ногами по кровати! Пружины же! Раздался треск, все ножки кровати подогнулись и развалились, Майский полетел вниз. — Держи себя, вот черт, в руках! — крикнул он Ивану. Но Темный не слушал. За кроватью сломался стул, вылетели стекла из окон, на улице заверещала чья-то сигнализация. Покатилась по полу полупустая бутылка коньяка, разлетелись, оставляя на обоях пятна, сочные виноградины. — Ты знал? — наседал на любовника Тихонов. — Ты, Тьма тебя забери, знал все эти годы? — Да что я знал?! — закричал в ответ Майский. — Сволочь! Подушка заискрила, вспыхнула и полетела в опера. Тот прикрылся сферой, даже не посмотрев в ее сторону. Майский так легко обращался с Силой, как Иван мог не замечать этого? Разве за все эти годы в квартире не творилось ничего волшебного? Почему он не замечал? — Ты, сволочь, скрывал это от меня, — понял Иван. Это же было так логично: он не замечал, потому что Светлый скрывался. Кто он? Шпион из Ночного? Или просто решил шутки ради съехаться с Темным? Майский дико замотал головой, поднял перед собой руки, пошел вперед, перешагивая через обломки мебели и осколки вчерашнего счастья. — Ваня, да послушай же… Светлый водил его за нос. Смотрел на него и ни слова не сказал о том, что тоже Иной. Никто из ФЭС не сказал. Все смотрели на них и молчали. Сговорились. Смеялись за его спиной. — Ты меня использовал! — с пола поднялся мусор и полетел в Майского. — Как какого-то придурка! Все эти годы! Майский закрылся. Граненый панцирь Светлой силы окутал его, ограждая от ветра в комнате, обломков и главное — ярости любовника. Он опустил руки, волосы его по-русалочьи опали вдоль щек, взгляд выцвел. Он больше не сопротивлялся. Сволочь. Иван наотмашь хлестнул рукой по скорлупе защиты, взял свои вещи и вышел из этого омерзительного лживого дома прочь. На свободу. На осенний холод улицы. Все они знали. Сволочи. И молчали. Почему никто не сказал ему? Не отвел в сторону: «Ванек, знаешь, а ты ведь спишь с классовым врагом. Дело твое, просто уточняю». Ногам стало мокро. Посмотрев вниз, Тихонов понял, что вылетел из подъезда босиком. И все из-за этого сволочного, Тьма и Свет, сволочного Майского. В носу почему-то тоже хлюпнуло. Голова раскалывалась. Не выдержав, Иван ушел в Сумрак и крикнул что есть сил: — Сука. Майский. Сука!!! Всю ночь он не находил себе места. Утром написал Рогозиной короткое: «Не приду». Пусть остальное этот урод объясняет. Двое суток прошли как в тумане. Вся его жизнь была испорчена встречей со Светлым. Тихонов ведь даже поверил, что все хорошо и можно прожить человеческий век вместе. Представлял себе, как будет под личиной старика сидеть на похоронах Майского и вздыхать о том, как они провели вместе жизнь. Ага. Конечно. Больше он не подойдет к Светлому. Никогда. На третьи сутки он включил телефон и увидел пропущенные вызовы. Два от Рогозиной и три от Антоновой. Голова чуть-чуть охладилась. Костяшками на счетах начали отстукивать мысли. Антонова же пыталась с ним поговорить, предупредить. Темная солидарность — ни дать ни взять. Значит, он не видит всей картины. Поддался эмоциям, сделал поспешные выводы. Виноватый здесь один — Майский. Остальные не в счет. В тот момент Иван был на остановке автобуса где-то в подмосковье. Он не обратил внимания на станцию, когда выходил. Нет, не дело это шарахаться по улицам и кипеть от злости. Нужно остыть и все выяснить. Расспросить очевидцев, вспомнить все разговоры и заново обдумать. И, для начала, сесть на электричку до Москвы. Он успокоился. Взрослый же. В тому же Темный. Это для Светлых каждый обман будто первый в жизни. Скупо отчитавшись перед начальницей, Тихонов вернулся в лабораторию. Весь разговор с Рогозиной он старался не выдать своих мыслей. После снятия блока он остался без наложенной защиты и маскировки. Придется наращивать ментальную скорлупу заново. В лаборатории появилась коробка с домашними вещами и забытыми ботинками. — Пошел ты. Выселить меня решил? — со злости пнув коробку под стол, Иван едва удержался от того, чтобы по маячку в телефоне найти Майского и высказать ему накопленные за три дня обиды. Сдержался. Влился в работу. Он же профи. Почти месяц после ссоры Тихонов ночевал в офисе. Бесился, огрызался больше обычного. Пару раз сорвался на кого не нужно было. Антонова сочувственно на него посмотрела: Иван ей во внуки годился. От ее взгляда стало еще хуже. А Оксаночка в ответ на его язвительность просто обиженно встала и вышла прочь. Пришлось извиняться. В тот месяц и Майский на колкости не скупился. Злился. Они не разговаривали. Так, как привыкли за семь лет вместе. С болтовней ни о чем, обсуждением планов на редкие выходные, короткими уединениями за закрытыми жалюзи. Даже думать об этом было противно, вспоминать всю ложь во взглядах и словах. Ограничивались молчаливым обменом улик на отчеты. Тихонов не вылезал из лаборатории, ни с кем не хотел говорить. Глупо и по-ребячески. Подростковые страдания — ни дать ни взять. Пусть и шел ему четвертый десяток. В глазах других Иных он, наверняка, выглядел глупо. Для Рогозиной и Антоновой он и правда подросток. А сколько лет Светлому лжецу? Да хоть тысяча. Они же это не обсуждали. Больно было вспоминать, о чем они вообще не говорили. О глупостях каких-то. Ремонт, отпуск, планы на вечер. Пора было забыть и искать новую квартиру. Поделить накопленный хлам, дать по морде друг другу и разойтись. Но почему-то не получалось. Как будто стоило забрать из квартиры Майского свой стул на колесиках и тогда точно все. Насовсем. От этой мысли в животе все скручивалось в узел, точно после несвежего винегрета. И так постоянно тошно из-за не отпускающего вопроса «Почему все именно так?». Обе старушки в ФЭС в ответ на тихоновские расспросы посылали его прочь. А именно — к Майскому. — Вам лучше самим все обсудить, — тихо сказала ему Антонова, когда всклокоченный программист в очередной раз попытался вытянуть из нее правду. — С ним? — Тихонов изобразил руками будто душит чью-то бычью шею. — Ни в жись я с ним не заговорю! Женщина лишь подперла голову рукой. Пришла весна. Теплая и влажная. И в первых числах апреля случился инцидент. У Москвы-реки брали вампиршу. Она проходила свидетельницей по новому делу, но внезапно оказалась главной подозреваемой. Тихонова, даже вернувшего себе способности, брать на задержание не хотели. Как будто он бы стал слушать. Вампирша была ему ровня: пятый вампирский уровень, чего переживать? А в другом конце города ее подельник мог задрать ребенка без лицензии. Дело для дозоров, но дурная голова бедовая. Он сам вызвался, снарядился как мог. А в итоге отвыкшего от Иной жизни Тихонова сильно порвали. И вот он здесь. Сидит на берегу. Без дома, без любовника и без понятия как жить дальше. Надо было давным-давно понять, что жизнь его катится во мрак и за каждую минуту глупого влюбленного счастья придется заплатить. Но он не думал. Просто жил. Все болело, он потерял много крови, сил не было даже на Авицену. Скоро прибудут Ночные, осмотрят оставшийся от вампирши пепел, составят протокол и уберут куда подальше в своих архивах. Потом в ФЭС начнется своя бумажная работа. Человеческая. Чья-то рука несмело прикоснулась к плечу. Теплая, будто и не дул с реки промозглый ветер. — Вань… Знакомый голос. Тихонов скинул руку Майского со своего плеча. Нахохлился. — Камрад, ты чего? — привычный по-лосиному огромный силуэт сложился вдвое. Светлый сел на берег рядом. — Иди своей дорогой, — все еще глядя на воду ответил Тихонов. Он услышал вдох. Майский замер смущенной глыбой. — Я ж помочь хочу. Пальцы нежно, как и всегда за последние годы, прикоснулись к телу. Нашли места ссадин и вывихов. Авицена, наложенная кем-то другим — это интимно. Если сам так об этом думаешь. Иван вздохнул. Как злиться на кого-то, кто знает тебя так же хорошо, как ты сам? Нет, ошибка. Не всего тебя. Тем более, он знал больше, чем говорил. И замалчивал. Но эти мысли не отвращали от знакомого тепла рядом. Наоборот, к Майскому тянуло, хотелось привалиться плечом, прикрыть глаза, почувствовать как пальцы знакомо ерошат волосы. И рассказать обо всем. Даже о том, чего раньше не мог сказать простому человеку. Но сначала спросить. Счеты в голове не утихнут, пока он не узнает правду. — Давно ты знал? Опер кивнул. Без пояснений. Без сожаления. — А мне почему не сказал? Не намекнул никак? Иван искоса глянул на Светлого. Прищурился, вгляделся в ауру. Майский почувствовал. Открылся, приподнял панцирь установленной в дозоре ментальной защиты. Гляди мол, мне скрывать от тебя нечего. — Придурок ты, — щелкнула зажигалка, взвился табачный дымок. — Я думал, ты все знаешь. И тебя все устраивает. Много раз Иван говорил, что курить вредно. А Майский только отшучивался, мол, чего уж нам, с нашей-то работой. Надо было понять. Уловить подтекст. А он был слепой и глупый. Иван уперся лбом в колени. Все знали. И Антонова, и Рогозина. Он один был дураком несведущим. И винить можно было только себя. Майский продолжил, мешая слова с дымом: — Ты же магией не светил. Аура у тебя типичного Темного. Я думал, тебе это не нравится. Ну, жить по-Иному, — он вздохнул. — А мне хорошо было. Ну, вот так. По-человечески. Сердце защемило. Ему ведь тоже было хорошо. Вот же он дурак. Сейчас их «хорошо» может длиться и длиться. Не надо бояться шальной пули или старости. Можно жить. Если захочется. Если они сами все не испортят. Иван повернул голову. Тело болело после стычки с вампиршей. Все же он не опер, да и с живыми мертвецами не дрался никогда. Глупо вышло. — Придешь сегодня? Домой, — тихо спросил Майский. Иван кивнул. Зябко поджал пальцы на ногах. Заметив это, Майский без слов набросил на него отогревающее заклинание. Жизнь изменилась. И бегать от перемен было глупо. Он любим. Он Темный, а его любовник Светлый. Наверное, если бы Тихонов все понял сразу, история сложилась бы иначе. Судьба любит пошутить. А у Ивана есть чувство юмора. — Сейчас, еще немного посижу, — сказал Иван. — Посидим и поедем домой. Но не все он узнал… — Сколько тебе? — шмыгнув, Тихонов уточнил, — по нам же так и не скажешь. — Какой неприличный вопрос, — в тоне опера скользнула знакомая флиртующая нотка, — мне сорок четыре. Пятнадцать лет — не велика разница даже для людей, чего уж об Иных говорить. Счеты щелкнули в последний раз и затихли. Натренированным за годы совместной жизни чувством Иван уловил, что Майский улыбается. Протянул руку и их пальцы переплелись в знак примирения. В знак того, что они еще поживут. Изменятся, притрутся, будут вместе. Все будет по-другому, по-Иному. Ко всему можно привыкнуть, если захотеть. Если понять другого и принять. Иван тихо засмеялся. — Чего ты? — поднял брови Майский и тоже несмело улыбнулся, отражая улыбку Тихонова. — Светлые мысли в голову лезут. Дурные. Майский аккуратно привалился к его плечу, шепнул в макушку, вызвав новый приступ смеха: — Передается половым путем. — Придурок, — Иван искоса глянул на него. Задница отсырела. Хоть и согревала его магия, а сидеть на грязном берегу было занятием не из приятных. — Собирайся, друже. Пора возвращаться домой. Тихо и незаметно солнце вынырнуло из-за горизонта.