Любовь – дитя свободы

Как странно иногда поворачивается жизнь, думает Бу Иньлоу, осторожно опускаясь в наполненную горячей водой бочку. Еще недавно вокруг была изысканная дворцовая роскошь, и омовение полагалось совершать в большой купели с обязательными розовыми лепестками, и расторопные служанки крутились поблизости. Шутка ли – Дуань-тайфэй привлекла благосклонный взор самого властителя Поднебесной! А она при первой же возможности уехала из столицы в эту глушь и живет теперь в крохотном домике на берегу реки. И благодарить за глоток свободы ей следует – вот где ирония-то! – первого цепного пса правящего дома. Самая пугающая из дворцовых фигур; даже императора, кажется, – и то боятся меньше. И кто бы мог подумать, что грозный глава всесильного управления Чжаодин окажется таким… понимающим? Легкие шаги за спиной – о, а вот и Тунъюнь. Чуткие пальцы касаются висков, гладят умело – и Бу Иньлоу зажмуривается от удовольствия: хорошо-то как! И не нужна ей толпа служанок, хватит и одной, зато верной, и лепестки эти цветочные только мешают: липнут к телу, собирай их потом! А главное – здесь не нужно замирать от страха перед чужой волей, а можно чувствовать себя в безопасности рядом с человеком, который ей… которого она… – Да, – говорит она вслух, – мне нравится Сяо До – такой, какой он есть. Пальцы у ее висков вздрагивают едва заметно – и Бу Иньлоу понимает вдруг: а ведь за ее спиной – вовсе не Тунъюнь. И оборачивается резко – и замирает, глядя в глаза того, о ком только что думала. Хоть Иньлоу и считалась императорской наложницей, но женщин во дворце так много, что прежний правитель и не видел ее ни разу, а от нынешнего она успешно сбежала. И ей бы смутиться сейчас, потому что – потяжелевший взгляд Сяо До говорит об этом ясно – вода совершенно не скрывает ее наготу, но почему-то ей совсем не стыдно. И есть что-то безоговорочно правильное в том, как бережно ложатся ей на плечи твердые мужские ладони. – Ты должна это знать, – произносит Сяо До тихо. – Я рассказал тебе, что мой брат был евнухом. Но о себе я такого не говорил. Следовало раньше догадаться, думает Иньлоу. Да что там – она ведь и подозревала, что не все так просто. Пусть оскопленные и способны на чувства, но томление плоти, которое временами откровенно ощущалось в нем, было слишком уж… мужское, да. И потому признание это почти не удивляет, а от слов «Я хочу жениться на тебе» становится и вовсе хорошо. Хотя он тут же начинает говорить, что им будет сложно, что он боится навредить ей, что он не станет ни к чему принуждать. Вот же… неугомонный голос разума! И Бу Иньлоу перебивает его решительно: зато я тебя совершенно точно хочу! Друг к другу они тянутся одновременно. Это не первое для них соприкосновение губ, но то, что было прежде – не сравнить с тем, что сейчас. Сяо До целует напористо и жадно, и язык его нахальный творит с ней такое, что телу становится жарко и маетно, и Иньлоу сама прижимается крепче. Запускает пальцы в жесткие темные волосы, растрепывая безупречную прическу, гладит затылок и шею – и у Сяо До срывается дыхание, и она улыбается украдкой: а не такой уж он и хладнокровный, как оказалось… Вода – не препятствие для взгляда, а уж для ласки-то и вовсе не преграда, и ладони скользят по мокрой коже, и словно горячие искры сыплются следом. Иньлоу тоже хочется чувствовать его, но Сяо До одет полностью, и можно разве что чуть сдвинуть ворот, прижаться губами к узкой ключице, слегка прикусить светлую кожу… и выдохнуть довольно, услышав тихий стон в ответ. – Ты позволишь? – утыкаясь ей в шею, хрипло шепчет Сяо До. – Доверишься мне? Иньлоу кивает немедленно – да кому ж еще-то, как не тебе? – и тут же ахает невольно от совсем уж неприличного прикосновения. Но не противится – разводит колени, открываясь безжалостной нежности умелых мужских рук. И совсем уже нет места стыдливости между ними, и все возможные правила забыты безвозвратно. Разве что – шуметь вот нельзя, каким-то чудом Иньлоу еще помнит это и в попытках сдержаться кусает губы, и Сяо До их очень вовремя накрывает своими, заглушая крик. А после – касается легкими поцелуями ее лба, висков, сомкнутых век. – А ты? – прильнув к нему, спрашивает Иньлоу. Сяо До, шумно выдохнув, прижимается щекой к ее щеке. – Не в этот раз, – все еще чуть хрипло отзывается он. – Иначе я не смогу уйти, а я должен, ты же знаешь. – Да уж знаю, – со вздохом отвечает Иньлоу. – Враги и мятежники сами себя не поймают. Вытащи меня из воды, а? Сама я не встану. Сяо До с тихим смешком подхватывает ее на руки, вынимает из бочки, аккуратно ставит на пол. Вытирает отрезом тонкого полотна, не упуская возможности коснуться кончиками пальцев ее плеч, груди, обрисовать изгиб талии и… и отбрасывает ткань в сторону, и стремительно укутывает Иньлоу в нижний халат. – Вот так, – говорит он строго, – а то я точно никуда не уйду. Иньлоу смеется счастливо, но после, резко посерьезнев, ловит его запястье. – Возвращайся скорее, хорошо? Иньлоу знает: просить его остаться не то что бесполезно даже – неправильно. Не дело это – становиться между мужчиной и его праведной местью злейшему врагу. И потому она отпустит без уговоров и слез, только вот как перестать тревожиться за него? – Ты ведь будешь ждать меня, – улыбка прячется в уголках твердо очерченных губ, и поцелуй напоследок – совсем другой, нежный и почти целомудренный. – А значит, я обязательно вернусь. Примечания: 1. Название – цитата из Фромма, полностью звучит как «Любовь – дитя свободы и никогда – господства». Эту фразу смело можно брать эпиграфом ко всей дораме, потому что из двух влюбленных в героиню мужчин один стремился силой запереть ее в золотой клетке, а другой сделал все возможное, чтобы ее из этой клетки вытащить. Ну, вы же понимаете, кого из них наша дева полюбила, правда? 2. Этому канону катастрофически не повезло с цензурой: вырезали много интересных моментов, включая, собственно, разговор в ванной с признанием героя, что он на самом деле – ни разу не евнух. На экране в тот раз, правда, они ограничились поцелуями, но – даже в отцензуренном каноне показали, что до финала наши влюбленные в рамках приличий не дотерпели. Лотосы под луной у них качались неоднократно. :D