long night

Холодный трепет пробегает по позвоночнику от предвкушения большего. События, под кое существо воронье благосклонно выделило в своем плотном расписании почти целую ночь. Под утро, разумеется, будет надобно сесть за отчеты, ибо работа гораздо важнее похабных удовольствий. Но то наступит лишь с первыми рассветными лучами. А пока можно позволить себе расслабиться, удовлетворяя извращенные физиологией потребности. Полностью лишать душу празднества моветон. Иногда необходимо устраивать самому себе небольшой отдых от оков напыщенных манер и «правильных деяний», отдаваясь во власть мрачных желаний внутреннего зверя. Прилив крови, волнение, удовольствие. Смешанные чувства, но в сочетании друг другом дарующие непередаваемую сладость ощущений. Он – словно хищник, наконец загнавший желанную дичь в угол и нынче вознамерившийся перед трапезой вдоволь наиграться с беспомощным существом. Безграничная власть пьянит. Ощущение вседозволенности дурманит разум. И к чему сдерживать себя границами разумного, глупой моралью, доколе можно с головою окунуться в бурлящую бездну, сотканную из самых потаенных безумных фантазий? Кошмар прикрывает лиловые очи, рисуя в голове прекрасные картины грядущего, и в тягучем предвкушении тихо усмехается. Эта ночь обещает быть длинной. Чертовски длинной. И в перепуганных глазах наконец очнувшегося пленника Кошмар видит свое торжествующее отражение. Пора приступать к действиям.

***

Прохладный ночной воздух медленно пробивается в подвальное помещение сквозь приоткрытое окошко, играя с огоньком стоящей рядом горелки. Царящие здесь сырость и грядущий металлический запах крови не являются любимыми ароматами Кошмара, вынуждая мужчину мириться с небольшим сквозняком. Из двух зол меньшее. В конце концов, после завершения празднества души, придется продолжать работу здесь же, и на горьком опыте известно ему – запах крови слишком быстро въедается в стены. Висящий на спинке стула малиновый плащ в полумраке кажется багровым, а белая рубашка, наоборот, отдает безысходной серостью. Столь ненужные детали одежды, что наспех были сняты дрожащими от липкого волнения руками композитора, и на которых задумчивый Ворон концентрирует слишком много внимания. И когда оголенный Фредерик звонко чихает, Кошмар понимает. Приказывать композитору полностью раздеваться в сыром подвальном помещении, да еще и с нараспашку открытым окном, было перебором - в планы Ворона не входила смерть подопытного от переохлаждения. — Надень. Дрожащие руки композитора тотчас быстро хватаются за края одежды, в наивном желании ощутить от промерзших вещей спасительное тепло, но Кошмар отрицательно качает головой. — Только плащ. Больше ничего. В сбивчивых действиях композитора нет ни капли благодарности за благосклонность Кошмара. Среди серости глаз читается лишь контраст разрывающей изнутри первородной ярости за униженное эго и животного страха пред более могущественным существом. Фредерик словно дичь, загнанная в угол. Цепенеет от страха, боится и пискнуть, но в глубине души полон решимости зубами выгрызать право увидеть рассвет. И хищник внутри Кошмара сладостно урчит от удовольствия. Изнывает от желания впиться острым клювом в еще теплую плоть, разорвать нежное мясо и сполна испить гранатовые соки жизни подобно амброзии. Звонкий щелчок наручников сродни звуку, с которым мир разделяется на «до» и «после» - со скованными позади руками Фредерик не сможет даже попытаться сопротивляться. Острый наконечник пера болезненным уколом касается щеки композитора, с обманчивой нежностью убирает белоснежные локоны за ушко. Не романтические побуждения двигают Кошмаром, а сугубо эгоистичное желание видеть весь спектр эмоций на миловидном личике. Красивый. Нежный. Обманчиво хрупкий мужчина. И желание не сколько сломить Фредерика, сколько вынудить его выпустить наружу томящуюся внутри тьму, слишком велико. Острый коготь медленно опускается ниже, игриво давит на бешено бьющуюся венку на шее. Хватит лишь одного резкого движения, дабы грудь Крайбурга окрасилась в рубиново-красный, а с уст бальзамом на уши слетел бы последний агональный вздох – жизнь людская до безумия хрупкая концепция. И одновременно до боли ничтожная. От исполнения желаемого кровавого ритуала Кошмара останавливает лишь одно. То, что после слугам придется вымывать рабочее помещение с хлоркой, а ее запах раздражает куда сильнее. Небольшая струйка крови будет в самый раз. Недостаточная, дабы раздражать своим металлическим запахом, но одновременно ее хватит, дабы по венам пробежались предвкушающие электрические всполохи. Кошмар давит наконечником пера чуть выше выделяющихся ключиц, и нежная молочная кожа медленно расходится под давлением острого пера. Словно шелковая ткань расползается в разные стороны, раскрывая сокрытые под собою великолепные рубиновые реки. Гранатовый ручеек медленно стекает из небольшого пореза, петляет на неровностях кожи, струится извилистой дорожкой вниз и собирается во впадине у ключиц. Кошмар замирает, вглядываясь в открывшуюся его очам картину. Столь красиво, возбуждающе, и Ворону стоит приложить немалые усилия, дабы не поддаться желанию провести языком по впадине, вкушая соки Крайбурга в угоду жажде крови внутреннего зверя. Но нельзя. Слишком рано. Прежде чем наслаждаться сладостью дичи, необходимо вдоволь наиграться с ней. — Больно? Вопрос риторический. Кошмар знает, что больно – поверхностные порезы зудят сильнее всего, причиняя тягучий режущий дискомфорт. Но Фредерик не отвечает. Лишь поджимает губы, стойко прожигая взглядом пол, словно не осознавая, что своим желанием держать лицо, он, наоборот, сильнее провоцирует существо пред ним. — Нет? Это хорошо, - Кошмар точечно давит острым концом наперстка, вонзая оное не более чем на несколько миллиметров, но и этого достаточно, дабы напускная стойкость Фредерика затрещала по швам, - Проверим насколько же твой болевой порог высок. Звонкая пощечина, из-за разницы в комплекциях больше походящая на удар, едва не сбивает композитора с ног. Крайбург опадает на стоящий подле рабочий стол и шумно дышит, стараясь вернуть связь с реальностью. Тщетно. Пока в голове главенствует только оглушающий шум и дезориентация. Резкая боль всегда выбивает из колеи сильнее. Кошмар недвижим, наблюдает за дезориентированным композитором, но по ярким бликам в глазах ворона отчетливо видно – безмерно сильно наслаждается он происходящем. Властью, фактом причинения боли более слабому существу, доминированием и мыслью о том, что чужая жизнь зависит сугубо от его благосклонности. Захочет – оборвет страдания. Захочет – дарует невыносимую агонию, в сравнении с которой смерть покажется благодатью. Душа Крайбурга трепещет над бездонной пропастью, спасаемая от неминуемой гибели лишь тонкой нитью, тянущейся из рук высокомерного кукловода, кой в угоду своей садистской натуре заставит маленькую куколку вальсировать на ее же могиле. — Вставай. Громкий голос отрезвляет сродни ушату ледяной воды. Страх – лучшая мотивация. Боль – движущая сила. Фредерик выпрямляется, старается вновь поддерживать маску хладного спокойствия, но первая трещина уже вовсю зияет на ней. И Кошмар знает – достаточно совсем немного, дабы она осыпалась мириадами осколков на пол, истекая густой субстанцией отчаянного страха. — Хороший мальчик. Обманчиво сладкие речи, обманчивая нежность в прикосновениях по волосам. Обманчиво все. Реален только зудящий болезненный страх от прожигающих саму душу ярких лиловых очей. Движения руки Ворона, сжимающей лезвие – отточенные и уверенные. Острыми порезами осыпают бледную кожу лишь поверхностно, но с невероятным наслаждением. Кошмар пока не ставит своей целью травмировать композитора или заставить того погибнуть от кровопотери. Только содрогаться от разъедающей разум боли. Кошмар – дирижер. Острое перо – его палочка. А Фредерик – целый оркестр, льющий музыку в угоду движениям рук музыканта. Кровь жидким рубином стекает из ран на груди композитора, тихо капая на серую плитку. Кошмар действует неспешно, растягивая момент и любуясь каждой новой гранатовой полосой на теле Крайбурга. С тем, как постепенно ручейки крови сливаются во единую картину, словно одевая Фредерика в багровую рубашку под стать плащу – единственному из остатков одежды на замерзающем теле. Но так ли страшен холод, когда стекающая еще теплая кровь согревает? Другое дело, когда оная остынет, превращая каждое дуновение ночного ветра в настоящую пытку. Фредерик вынужден до крови прикусывать собственные губы, чтобы сдерживать стоны, и это действие провоцирует Кошмара на большее. Перерывы между порезами становятся дольше, удары – глубже, болезненнее, и чертовски тягучими. С каждым взмахом, с каждой длящейся словно вечность секундой, под едва сдерживающим голос Фредериком появляются маленькие багровые лужицы. Ворон режет медленно. С чувством, с толком, с расстановкой, невесомо проводит острием по нежной шее и неожиданно останавливается посреди действия. Не убирая лезвие, замирая в одном положении. И крепкой хваткой на затылке фиксируя Крайбурга на одном месте. Давление оказывать ни к чему. Фредерик сам в силах причинять себе боль, углубляя пока еще лишь поверхностный порез – дрожащий кадык больно упирается в лезвие, и Кошмар с упоением замечает, как композитор напрягается всем телом, стараясь не двигать шеей. — Будь столь любезен, господин Крайбург, поведать мне: что ты чувствуешь? Ладонь Кошмара едва ли не полностью накрывает грудь композитора, напоминая о том, как сильно разнятся их физические формы. Что Ворон – это хтоническое существо из самых ужасающих ночных кошмаров, а Фредерик жалкая букашка под его подошвой. Крайбург шумно сглатывает и тут же жалеет об этом - прижатое к шее лезвие больно впивается в кожу. Из-за стальной хватки Кошмара невозможно сдвинуться ни на миллиметр, и вынужден Фредерик беспомощно содрогаться от жгучей боли, стараясь ни проглатывать слюну, ни издавать ни звука. — Почему ты дрожишь? Тебе холодно? – Ворон медленно размазывает кровь по груди; подцепляет ноготками зарубцевавшиеся ранние порезы, - Или, может быть, тебе больно? Композитору больно. Порезы невыносимо зудят, подобно ужасным ожогам, остывшая кровь обжигает леденящим холодом от каждого дуновения промозглого ветра, но хуже всего становится от ощущения чужой руки. Пальцев, что впиваются в едва прекратившие кровоточить раны. Но когда Кошмар вонзает ногти в особо глубокий порез и раздвигает их на манер ножниц, Фредерик не сдерживается. Срывается на болезненный стон, который едва ли не переходит на крик от ставшего невыносимым давления лезвия на шею. На счастье композитора, Кошмар благоразумно отодвигает острие, не позволяя ему по собственной глупости перерезать горло. — Или же правда в том, что… Ворон грубо тянет за волосы, вынуждая Фредерика запрокинуть голову, и наклоняется к его лицу непозволительно близко. Фиолетовые очи смотрят словно в глубины его сердца – Крайбург ощущает, как они копошатся в самых потаенных уголках его души, выворачивают сущее наизнанку, дабы опосля изрезать остатки самообладания горькой словно яд насмешкой: — Ты боишься. Глаза композитора широко открыты, зрачки сужены до предела, и причиной подобного является вовсе не страх боли. Виной всему – раскрытая пасть прямо перед его лицом, чертов ряд ровных острых зубов и смердящее дыхание из глотки. Подобно бабочке в паутине, Крайбург бьется в хватке нависающего над ним монстра. Что-то неразборчиво кричит в требованиях остановиться, не совершать задуманного, на что Кошмар отвечает только утробным смешком. Двумя пальцами Ворон болезненно широко раздвигает веки композитора, надрывая столь сильным натяжением нежную кожу подле внешнего угла глаза. Не со зла – просто не рассчитал сил. Медленно Ворон слизывает с щеки Фредерика соленый хрусталь слез, влажной дорожкой поднимается чуть выше. Язык у Кошмара темный, длинный, сильно контрастирует со светлой кожей. Дрожащий взгляд композитора лихорадочно мечется из стороны в сторону. Фредерик хочет не видеть происходящего, не чувствовать влажный язык на своих щеках, но Кошмар и не думает отступать. Вопреки всем законам разумного, он движется вперед. Выше. И Крайбург заходится в крике – не от боли, а от страха, когда жаркий язык касается его глазного яблока. Словно сладкую конфету, Кошмар вылизывает широко раскрытый глаз Фредерика. Надавливает на хрусталик, обводит яблоко по ореолу, проникая кончиком глубоко под веко. Туда, где прикосновения будут отдаваться не просто неприятными ощущениями, а жгучей болью. В какой-то момент Крайбургу даже начинает казаться, что Ворон норовит вырвать око из глазницы подобно сладкой ягодке. Но прежде, чем отчаянное безумие достигает своего апогея, Кошмар отстраняется и наконец убирает руку от многострадального глаза. С упоением и с тихим утробным урчанием, Ворон наблюдает, как Фредерик лихорадочно старается проморгаться, покуда слезы продолжают стекать по его щекам, а тихие всхлипы радовать слух. — Вкусно, - подушечкой пальца Кошмар проводит по крепко зажмуренному веку Композитора и хмыкает. - Ты вкусный. Не против, если я распробую тебя чуть лучше? ~ Вопрос риторический отдается новой волной дрожи в теле Фредерика, но, к сожалению, мнение и желания оного совершенно не учитываются хозяином положения. Загнанная в угол дичь должна потакать желаниям хищника, а не скалить зубы. Словно тряпичную куколку, композитора с легкостью перетаскивают к противоположному углу помещения. Туда, где все это время таилось неприметное ростовое зеркало. Кошмар подкручивает пламя горелки, переставляет ее чуть ближе – так, чтобы огненные языки освещали каждый миллиметр дрожащего тела Крайбурга, но не слепили самого Ворона. Страх липким потом стекает по спине, доколе массивные ладони грузно опускаются на плечи. Не давят, не причиняют боли – фиксируют. Напоминают о том, кто здесь правит балом и чем грозит любое непозволительное движение. Кошмар в нетерпении постукивает пальцами по плечам, и Фредерик шумно сглатывает, стараясь игнорировать то, как угрожающе блеснули в свете горелки острые когти враного существа. Крайбург не хочет знать настоящие ли они или это наперстки. Ему достаточно информации о том, что они чертовски острые, а истинная природа смертоносных когтей не так уж и важна в сложившихся обстоятельствах. Ворон с неприсущей ему нежностью оглаживает сгорбленные плечи композитора, тщетно стараясь расслабить донельзя напряженное тело. Впрочем, если не выходит сделать это собственными силами, всегда можно обратиться за помощью к заранее подготовленному жидкому решению всех проблем. Насильно раскрыв рот, Кошмар запихивает небольшую пробирку чуть ли не в самую глотку Фредерика и вливает в него своеобразную субстанцию. Плевать, если давящийся Крайбург проглотит не все до последней капли или, как только давление на челюсть спадет, тут же сплюнет остатки – в первую очередь композитор сделает хуже себе, увеличивая время экзекуции. Но в том, что афродизиак со смесью наркотических препаратов подействует вне зависимости от количества принятой жидкости, Ворон не сомневался. Нужно лишь подождать. Подтолкнуть организм к необходимому исходу. Что хуже – изнывать от невыносимой боли во всем теле, или ощущать, как прикосновения рук твоего мучителя с каждой секундой начинают отдаваться тягучим узлом внизу живота? Все вместе. И вишенкой на торте изнывать от монструозных образов вокруг, которые рисует отравленное наркотиками сознание. — Как тебе вид? – Ворон подхватывает композитора за челюсть, заставляя того посмотреть на самого себя сквозь отражение зеркальной глади, а другой медленно проводит по покрытой подсохшей кровью груди, - Не отводи взгляд, если не хочешь, чтобы я сделал тебе больно. Большие теплые пальцы невесомо оглаживают алые бусины сосков, зажимая их между собою; прокручивают, тянут вверх, покуда горячий монструозный язык облизывает чувствительную шею подле ушка. Небольшие ласки, но с каждой секундой отдающиеся в теле медленно растекающейся по венам раскаленной магмой - влияние афродизиака берет верх над физиологией, а наркотический препарат погружает разум в пелену леденящих душу галлюцинаций. Смесь возбуждения и животного страха – разве не прекрасно? Лиловые очи внимательно подмечают каждую деталь, даже самую незаметную – контрасты донельзя важны. Прекрасны. И потяжелевшее дыхание Композитора становится лучшей наградой за напускную нежность. — Смотри, как ты наслаждаешься происходящим. - Ворон оглаживает массивной ладонью лобок и невесомо касается налитого кровью привставшего члена. Пока у Крайбурга еще не полноценный стояк, но уже отчетливо видно, что он возбужден. - Тебе ведь нравятся мои прикосновения? ~ Тело плавно сдается во власть тягучего вожделения, однако остатки разума еще не полностью задурманены опаляющим желанием похоти, и Фредерик отрицательно мотает головой. И отчасти в его действиях правда есть. Прикосновения нравятся одурманенному афродизиаком телу, но никак не самому композитору, старающемуся изо всех сил игнорировать мелькающие в зеркальной глади искаженные ужасом образы из прошлого. — В самом деле? – Ворон сжимает основание члена в плотное кольцо пальцев, и Фредерик мгновенно заходится в сладостной дрожи от слишком резко накативших приятных ощущений, - Ай-ай, господин Крайбург, у тебя стояк, а ты отрицаешь то, что тебе нравится. Как не стыдно лгать мне прямо в глаза? Когда афродизиак полностью берет под свой контроль тело композитора, даже боль превращается в тягучее подобно патоке удовольствие. Обжигающее, чрезмерно сладкое до скрежета в зубах, но невыносимо прекрасное, превращающее все тело в одну большую эрогенную зону. — Посмотри на себя, - сладостно мурлыкает Ворон на ушко, не прекращая ласкать распаленное тело, - Я даже не прикоснулся к твоему члену, но ты уже вовсю истекаешь семенем. Как постыдно для аристократа… Ведь по этой причине твоя семья от тебя отказалась, верно? Скажи мне, - он сжимает челюсть Фредерика и разворачивает того к зеркалу, ловя зрительный контакт, - Ты же видишь их сейчас, верно? Попал. В самое яблочко. Фредерик содрогается всем телом, старается вывернуться из крепкой хватки Ворона и едва ли не с отчаянным криком обращается с мольбами к собственным галлюцинациям. Не то чтобы Кошмар старался разобрать чужую речь, но даже если бы и захотел – не смог. От бьющей тело истерики Крайбург был не в силах связать и пары слов, напоминая больше немощного ребенка. Кошмар не знает, может ли он продолжать именовать стоящее пред ним существо Фредериком. Во взгляде Крайбурга нет более ни единой капли осмысленности. Только пелена похабного желания вкупе с суженными от страха зрачками и неразборчивым шепотом, взывающим к вызванными галлюцинациями образам. Ворон уверен – в голове композитора нет мыслей, мозги расплавились под комбинацией из жара возбуждения и невыносимо ужасного дурмана наркотика. Великолепная картина. Кошмар задирает малиновый плащ композитора, оголяя плоские ягодицы, и подхватывает его под колено. Подобная поза совершенно неудобна для Крайбурга – Ворон поднимает его ногу слишком высоко, вынуждая болезненно становиться на самые носочки словно балерина. Несколько пальцев бегло опускаются во флакон с холодной смазкой и без предупреждения врываются в чужое нутро. Кошмару глубоко плевать на ощущения Композитора, на возможность разорвать хрупкий анус – Фредерик не тот, кто заслужил хорошую подготовку к грядущему. Все это сугубо для того, чтобы была возможность загнать член по самое основание без особо дискомфортных ощущений, а вовсе не из заботы о партнере. — Видишь? Как хорошо мои пальцы входят в твою задницу? – Ворон неотрывно смотрит на свое отражение. На то, как его костлявые пальцы в бешеном темпе проникают в чужое тело, наполняя подвал пошлыми хлюпающими звуками. Из-за падающей тени плохо видно, в чем именно измазаны его руки, но он уверен – помимо смазки они наверняка покрыты кровью из разорванного ануса. Краем уха Кошмар слышит небольшой шорох позади себя, однако не прерывается. Наоборот, ускоряет темп, разводя пальцы наподобие ножниц и резко добавляя к ним еще один. В голосе Фредерика отчетливо слышны болезненные нотки, и эти стоны подобно бальзаму ласкают слух. Решив, что Крайбург растянут достаточно, дабы член не встречал болезненного сопротивления мышц сфинктера, под аккомпанемент звучного стона Кошмар резко вытаскивает пальцы и тут же засовывает их в открытый рот мужчины. Глубоко, грубо, вынуждая композитора содрогаться от рвотных позывов. — Готов? Ответ Фредерика Кошмара не волнует. Ворон входит резко. Загоняет член на всю длину одним размашистым толчком, буквально насаживая на себя сопротивляющееся инородному предмету тело. Надрывный крик Крайбурга сливается воедино с гортанным рыком Ворона и несдержанным шумным выдохом позади двух мужчин. Внутри Фредерика горячо, невыносимо узко – для принятия нечеловечески огромного органа требовалось куда больше, чем три пальца и поверхностная подготовка. Однако иного композитор не заслужил. Ровно, как и времени на то, чтобы привыкнуть к члену внутри себя. Кошмар двигает бедрами быстро, резко; насаживает Крайбурга на свой орган руками, делая толчки невыносимо сильными, словно норовя пронзить партнера насквозь. Фредерик даже не кричит – подобный темп не позволяет сделать адекватный вдох, вынуждая заходиться в тяжких хрипах. Словно член проникает под самые ребра, выбивая воздух из легких. В отражении зеркала Ворон видит, как опасно сильно натягивается плоский живот от каждого особо глубокого толчка. Он давит рукой на то и дело появляющийся бугорок на коже и глухо стонет от непривычных ощущений - ни с одним партнером Кошмар ранее не позволял себе входить на всю длину и выбирать столь безумный темп. Но Фредерик – исключение. Сохранность Крайбурга совершенно не волнует Ворона. К чему забота о том, чей исход жизни давно предрешен? Сквозь отражение Кошмар смотрит на едва освещённую часть подвала за своей спиной, и понимает. Настало время переходить к финалу. В зеркале на долю секунды мелькает ряд острых зубов, и Крайбург заходится в надрывном крике, едва ли не срывая и без того надломленный предыдущими событиями голос. Кошмар вгрызается в шею композитора словно в сочное наливное яблоко; с отвратным чавканьем смакует быстро струящуюся из артерии кровь и продолжает вбиваться членом в порванный анус. Фредерик не стонет – из разорванной глотки заместо голоса струится лишь алый мусс, образовавшийся из пены и крови, и отвратные булькающие звуки. Кошмар кончает внутрь бьющегося в агонии Крайбурга со стоном, кой больше походит на звериный рык. В порыве экстаза Ворон резко откидывает голову назад, не разжимая челюсть, и вырывает артерию прямо из шеи. Было ли это частью заранее прописанного плана или вызванной оргазмом импровизацией - сложно сказать. Подобно фонтану по комнате разлетаются брызги крови, застилают собою зеркальную поверхность, не позволяя более наблюдать за происходящим сквозь отражение. Оргазм чертовски яркий, отдающийся белесыми фейерверками пред глазами и предательской электрической дрожью не только в бедрах, но и во всем теле. Кошмару настолько сладостно хорошо, что даже стыдно признаваться в подобном. Тело композитора нынче полностью покрыто прекрасными алыми соками жизни, и в полумраке кажется, что все они лишь продолжение малинового плаща. Что все это – костюм, а не свидетельство безвременной гибели человека. Кошмар откидывает Фредерика в сторону словно мешок с картошкой и облокачивается о стену, шумно выдыхая. — Так что? - Голос Ворона бархатно низок от послеоргазменной истомы, — Все успел записать? Тихие шаги нарушают тишину подвального помещения, которая после предыдущих оглушающих криков кажется чертовски неправильной, а затем раздаются тихие бранные выражения, когда их обладатель наступает новой обувью в лужу крови. — Д-да, - Орфей кашляет в кулак и до побеления пальцев сжимает корешок записной книжки. На щеках его – едва различимый румянец, тогда как уши обжигающе алые, — Все записал. Даже твою импровизацию с этим, - писатель указывает пальцем на свою шею, — Но ты хоть представляешь сколько мы будем это отмывать? И как долго запах будет выветриваться? — Придется работать в другой комнате, - Кошмар признает. Он увлекся, повел заранее прописанную нить повествования совсем по иному сценарию. Ворон выпрямляется, расправляет затекшие плечи, и в романтическом полумраке помещения его стан кажется Орфею донельзя прекрасным. Ведомый желанием, новеллист неспешно подходит ближе и проводит по выделяющемуся сквозь мокрой от пота рубашке рельефу мышц. — Кошмар. Тихий шепот привлекает внимание Ворона. С немым вопросом он смотрит на Орфея, ожидая продолжения, но лишь бросив один взгляд на облизнувшего губы новеллиста, понимает к чему тот клонит. Чего именно хочет. Поцелуй выходит смазанным, грубым, Кошмар буквально заполняет рот массивным языком с привкусом чужой крови, и Орфей еле сдерживается от желания прижаться к своему альтер-эго всем телом. Одежда от крови отстирывается слишком плохо. — Тебе так сильно понравилось наше небольшое представление? Какой же ты извращенец, Орфей, - шепчет он прямо в губы, но вопреки всему, в голосе Кошмара нет ни толики издевки, только приторная нежность. — Это… - Писатель поджимает губы. — Повторение материала. — Ах, вот как? ~ Ловко подхватывая Орфея под руки, Ворон усаживает того на стол, вовлекая вновь в жаркий поцелуй и игнорируя возмущения насчет сохранности чистоты его костюма. Кошмар слишком хорошо понимает свою вторую личность в плане его низменных желаний. Он способен как никто другой видеть потаенную суть меж строк вдохов рваных, читать состояние писателя словно открытую книгу, воплощая в реальность самые сокровенные фантазии. И есть что-то донельзя возбуждающее в том, чтобы удовлетворять друг друга прямо напротив бездыханного тела замученного до смерти Фредерика.